Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)
— Так не бывает! Чтобы одна цивилизация ничем не заинтересовала другую? Не бывает!..
Женщина никак не отреагировала на мое восклицание. Отреагировала Пандия. Скользнув томным взглядом поверх моей головы, она изрекла:
— Что поделаешь, дорогой. Вы их не интересуете.
Ситуация была настолько неожиданной, что я не обратил внимания на эту язвительную реплику. Было такое ощущение, словно меня вежливо попросили удалиться. Я тупо смотрел на проплывавшие за окнами поля и перелески, на все так же неподвижно сидящих перестарков-детей и не смел поднять глаз на женщину-экскурсовода. Наконец до меня дошло, что это мое предположение никак не вяжется с их безразличием к нам. Ведь если им все равно, есть мы тут или нет, то откуда вдруг возьмется желание избавиться от нас? Желание — это уже не безразличие. И я решил сделать вид, что не понимаю намека. Если мы их не интересуем, то они-то нас очень даже интересуют. Сами, не способные ни о чем просить, они, похоже, не умеют отказывать в просьбах. Остановилась же эта гусеница, когда Пандия кинулась ей навстречу…
— Трудно поверить, что наша цивилизация ничем не может обогатить вашу, — завел я все ту же пластинку.
— Мы избегаем новой информации. Мы многократно убеждались, что новая информация — это лишь толкование давно известного…
— Новое — хорошо забытое старое, — подсказала Пандия.
— Нет ничего такого, чего бы мы не знали или не могли бы узнать при желании.
— А желаний нет, — снова вставила Пандия. — Какой уж тут интерес, если желаний нет.
— Желания отнимают время, — как ни в чем не бывало продолжала женщина. — Каждому из нас не хватает жизни на то, чтобы усвоить уже накопленные знания.
У меня вдруг пропал интерес к этой планете. Что за жизнь без желаний! Простая передача накопленных знаний от поколения к поколению? А рост, а дальнейшее развитие? Возможны ли они, когда никто ничего не хочет? Это же как у муравьев: одно и то же из поколения в поколение. У муравьев жизнь по биологическому стереотипу, а тут по социальному?
Теперь было понятно, почему нет связи с кораблем. Они отгородились от излучений космоса, не желая ничего знать сверх того, что им уже известно.
Ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет. Но мы-то не дошли до такой жизни, нас-то у них многое может интересовать. А раз так — держитесь, уважаемые пандорцы! Пользуясь вашей долготерпимостью, мы будем совать нос повсюду…
— Я должна кое-что объяснить, — сказала женщина. — Наша долготерпимость небезгранична.
Мы с Пандией переглянулись, и я понял, что думали мы с ней об одном и том же. Обоим нам стало не по себе от этого объяснения женщины-экскурсовода. Значит, она читает наши мысли? Значит, мы действительно ничем не удивим их, поскольку все, что знаем, — в наших мыслях?
— Но ведь не бывает такого, чтобы одни ничем не могли быть полезны другим! — воскликнул я, никак не желая примириться с мыслью о своем ничтожестве.
— Ничем, — холодно сказала женщина. И показала на окна: — Мы возвращаемся, вы можете выйти.
За окнами уже поблескивали вдали металлические корпуса зондов и катера. И никого вокруг. Похоже было, что на этой уставшей от знаний планете и в самом деле не нашлось ни одного любопытного, кого бы заинтересовали наши аппараты.
— Высокоразвитая цивилизация не может быть негуманной, — сказал я, не желая отступать.
Женщина поняла сразу все — и что я хотел сказать, и то, о чем только собирался подумать.
— Мы не нуждаемся в новой информации. Но вы можете получить любую. Что же вас интересует?
— Все! — сразу отозвалась Пандия.
— Все не может интересовать никого. Любое разумное существо, как и общество в целом, может понять лишь очередной этап знаний.
— При таких возможностях нам трудно конкретизировать вопросы. — Я решил схитрить. Говорил и старался не думать о том, что вертелось на языке, чтобы не выдать себя. — Но мы рассчитываем на вашу помощь.
— Мы никому не отказываем в помощи.
— Вы не могли бы выйти вместе с нами?
— Зачем?
— Нам нужно спросить у вас…
— Спрашивайте.
— Это нужно там… в нашем катере.
— У вас неисправность? Я пришлю тех, кто вам поможет.
— Нет, все в порядке… Нам только спросить. Но лучше спросить там, в катере…
Я совсем измучился от необходимости говорить одно, а думать другое, чтобы она не угадала моей хитрости. Мне казалось, что если она сама увидит нашу технику, то поймет, что и мы не лыком шиты, и тогда возникнет обоюдный интерес, так нужный для контакта.
— Вам необходима привязка к аппарату? — спросила женщина. — У вас нет самостоятельности?
— У некоторых — никакой, — не упустила Пандия возможности съязвить.
— Экскурсия не может остановиться. Дети ушли в свои мысли, дети учатся, и я не вправе прервать этот процесс. Но если вам нужно, я вернусь. Доведу экскурсию до конца и вернусь.
Мы вышли из гусеницы, и она снова засучила своими бесчисленными ножками, заторопилась дальше. Последний раз мелькнули в окнах все такие же равнодушные лица, последний раз изогнулось за бугром длинное тело поезда, казавшееся живым, и мы остались одни на лугу в окружении своих зондов. Солнце перевалило за полдень, слабый ветер приятно холодил лицо, было тихо и спокойно на этой странной планете, которой мы были нисколечко не нужны.
— Что говорят на этот счет твои инструкции? — ехидно спросила Пандия.
— Они говорят, что так, как ты, нельзя себя вести при контакте.
— А как ты, можно?
— Что я такого сделал?
— Так вести себя с незнакомой женщиной! Она же инопланетянка.
— Вот именно. А я разведчик. Ты не забыла?
— Я ничего не забываю.
— Тебе не кажется, что мы ведем себя здесь как-то странно?
— По-моему, ты всегда такой…
— Встретились с иной цивилизацией, а думаем о каких-то пустяках. Увязались в эту дурацкую экскурсию, ведем праздные разговоры вместо того, чтобы заниматься исследованиями… Бывало, обыкновенная букашка с другой планеты вызывала бурю…
— Они мне сразу не понравились, — сказала Пандия.
— Кто?
— Эти отупевшие от учебы “дети”, эта гражданка из поезда-гусеницы. Послушай! — схватила она меня за рукав. — Может, дети — вовсе не дети, а космонавты вроде нас? Те, которых уговорили тут остаться?..
— Ну у тебя и фантазия! — сказал я, внутренне поеживаясь от такого предположения. — Тебе бы фантастические романы писать.
— А что?! Это же очень-очень развитая цивилизация. Бездна знаний. Пока их переваришь…
— В этом что-то есть, — признал я.
— Если у них бездна знаний, то и переваривать эти знания нужна бездна времени.
— Ну?
— А жизнь ограничена. Биологические рамки не раздвинешь…
Меня поразила эта мысль, и я, воодушевленный неожиданной идеей, собрался добавить что-то свое. Но вдруг увидел, как глаза Пандии округлились в ужасе. Оглянулся и чуть не шарахнулся в сторону, возле меня, буквально в метре, извивалась, шевелилась, хватала воздух голая по локоть человеческая рука. Ничего вокруг, только эта рука, беззвучно ищущая что-то в пространстве. Самое ужасное было в том, что рука была мне знакома — белая, мягкая, какая-то по-особому пластичная.
Я глянул на Пандию: руки у нее были на месте. Да и понял, что эти изнеженные пальцы никак не могли принадлежать Пандии, чьи руки всегда лезли не в свое дело и потому были исцарапаны и исколоты.
А рука все трепыхалась в воздухе. Наконец, она ухватила что-то, медленно согнулась в локте, и мы увидели выходящую прямо из пустоты нашу знакомую аборигенку.
— У меня что-то заедает в системе подпространственного перехода, — произнесла она на чистом русском языке. Точнее, произнесла не она, поскольку губы ее даже не шевельнулись. Голос, мягкий, певучий, исходил из маленькой коробочки, прикрепленной у нее под горлом. — Так что вам нужно? Говорите скорей.
— А чего говорить, если вы сами все знаете.
У меня это вырвалось непроизвольно, и я тут же пожалел о сказанном, испугавшись, что она попросту обидится и исчезнет. Но, видно, даже обижаться не было в привычке у этих пандорцев.
— Конечно, знаем, — сказала она все тем же безразличным тоном. — Вы все, не только земляне, но и все другие тешите себя нелепой надеждой, что можно у кого-то что-то подсмотреть, перенять. Так ведь?
— А что в этом плохого?! — вскинулась Пандия.
Аборигенка даже не повела глазом в ее сторону, сказала, по-прежнему обращаясь ко мне:
— Плохо то, что вы себя обманываете. Перенять чужое — значит воспользоваться чужим, на это могут рассчитывать только нравственно несовершенные существа.
— Ну, знаете! — опять не выдержала Пандия.
— Чужие знания могут быть поняты лишь в том случае, когда свои близки к ним Но тогда чужое и не нужно. Не в использовании чужого, а в развитии, совершенствовании своего — путь всякого прогресса.
