Павел Когоут - Палачка
Когда они, покончив с процедурой развода, ехали в такси — он никогда не пользовался служебной машиной для частных поездок, чтобы избавить Маркету от общения с Карличеком, от которого, что ни говори, по выражению Шимсы, "отдавало кладбищем", — держась за руки (именно это сейчас было нужно Влку больше всего: ее спокойствие передавалось ему, усмиряя бурлящие в нем чувства), он вернулся мыслями в угрюмый подвал, где потихоньку истлевали документы областного суда. Он все еще не избавился от горького разочарования, возникшего во время беседы с Доктором. При появлении толстухи оно заполнило его целиком, по самую макушку. Еничек и Марженка![85] — усмехнулся он. Узнав правду о человеке с заплатами на локтях и избавившись от настороженного пиетета к нему, Влк вовсе не чувствовал облегчения. Напротив, он испытывал такое же разочарование, как и впечатлительный ребенок, подсмотревший в замочную скважину, что рождественскую елку наряжает никакой не ангелочек с голой жопкой, а грубо чертыхающийся отец в тренировочных штанах. Существование таинственной личности до самого последнего времени позволяло думать, что историческое развитие, двигателем, тормозом или переводной стрелкой которого он иной раз становился в силу своей должности, в чем-то сходно с античной трагедией: в какой-то момент все оборачивается театром марионеток, и все нити — у лукавых богов. Влку представлялось, что над ним возвышается политический Олимп государства, а над тем — некий супер-Олимп, откуда — поверх гор фекалий, изо дня в день наваливаемых родом человеческим, сквозь туманные и лживые разглагольствования, которыми преступные правители день и ночь забивают людям головы, — открывается перспектива на сто лет вперед, а там-то человек человеку уже не будет — Влка всегда немного коробила эта поговорка — волком. Все же приходилось признавать, что, скажем, суперпроцессы, равно как и последующие реабилитации — сначала осужденных, а затем и их судей, на которых вылили немало напраслины, — представляют собой вовсе не элемент гениальной, хотя и непостижимой концепции, а всего-навсего чудовищные гримасы кривляющейся эпохи, ходом которой управляют все — и никто. И нельзя исключить, что последними, а потому в каком-то смысле громче всех, будут все-таки смеяться те, кого обработали, а на свалку истории и на «вешки» попадут сами исполнители. Нет, Влк боялся не за себя, а за свое дело; отныне же — еще и за своего сына! Да, именно он, которому Лизинка должна дать плоть, а сам Влк — дух, окажется в опасности в случае исчезновения Док…
Его безрадостные размышления пронзила, как "blow up", одна мысль, до того неожиданная, что Влк сам не заметил, как впился ногтями в ладонь Маркеты. Она дернулась, но руку не убрала — сказалась привычка не реагировать на такие же выходки пациентов. Ей всегда доставляло наслаждение впитывать его возбуждение; благодаря ее выдержке ему удалось облечь в слова невнятную идею:
А зачем Доктору исчезать?!
Ведь единственный, кто посвящен в его тайну, да и то чисто случайно, это сам Влк! А что, если не единственный? Что, если таких случайностей было много, но все, кто узнавал о нем, приходили к одному и тому же выводу: всемогущий Доктор не должен погибнуть из-за серой мыши — Вонясека! А что, если это вообще никакое не разоблачение, а просто Доктор принимает обличье Вонясека, чтобы еще вернее оставаться Доктором?! Он попробовал поверить в такую версию и понял, что при определенном усилии это несложно, особенно если ему поможет сам…
— Слушаю, — как всегда, произнес знакомый голос, однако сегодня в нем слышалась усталость.
— Говорит председатель, — как всегда, назвал он себя. Теперь он опасался только одного: как бы собеседник на другом конце провода не перечеркнул все его планы, и потому продолжил почтительнее, чем обычно: — Я могу с вами переговорить?
— Ну да, конечно, — неуверенно ответил голос.
В своем воображении Влк давным-давно поселил его в современные апартаменты со строгим кабинетом, напоминающим командный пункт; теперь вдруг ему представилась мещанская квартирка, оклеенная дешевыми картинками и пропитавшаяся затхлым запахом, где телефон стоит на этажерке в прихожей, чтобы можно было с трубкой в руке зарыться в висящее рядом пальто. Он поборол неприязнь.
— Доктор, — сказал он заискивающе и одновременно требовательно, — вы нам очень нужны здесь, в училище. Позволите прислать за вами машину?
До сих пор он полагал, что Доктора обеспечивает транспортом особый отдел; у них в гараже много автомобилей различных марок, да еще большой запас номеров, они запросто меняют номера — например, когда переоборудуют эти машины в такси, — в них пару раз приезжал Доктор. Теперь-то ясно, что тот ездил в самых что ни на есть обыкновенных таксомоторах, а иногда даже на трамвае.
— Машину? — переспросил Доктор, явно задетый, словно знал, что Влк имеет в виду.
— Мою, — поспешил объяснить Влк, стремясь показать, что ровным счетом ничего не имеет в виду, — она как раз едет в город, так что может быть там раньше вашей.
— Минутку! — сказал голос и добавил, как всегда: — Я сверюсь с блокнотом.
Влк перевел дух, хотя уже догадался, что блокнот тут ни при чем, — он сейчас отпрашивается, да и всегда отпрашивался, у своей великанши, у макси-Марженки — а-а, внезапно мелькнула у него мысль, ведь она, возможно, слушает по отводной трубке, вот почему он обязательно должен называться председателем! — и она-то должна дать своему мини-мышонку увольнительную (интересно, что он ей наговорит? — подумалось Влку. Или усыпит ее таблетками? А может, содрогнулся он, ему придется в благодарность за разрешение ублажать ее?). Послышался стук.
— Да, — отозвался он в трубку, не разобрав сразу, что стучат в дверь.
Вошел Карличек и щелкнул каблуками. Влк резким жестом велел ему молчать, хотя это оказалось лишним: «Стас», разинув рот, уставился на Маркету — ни дать ни взять бабочка-блондинка (Влк в который уже раз похвалил себя за осторожность, благодаря которой никого и никогда не впускал в заповедный уголок своей жизни — кроме Шимсы, вспомнил он, но тот уж теперь наверняка не проболтается).
— Вы слушаете? — возник Доктор.
— Д-да… — запнулся от неожиданности Влк.
— Через полчаса буду на обычном месте!
Не подвел, отлегло у Влка: где бы он ни проживал, но встречу, как и прежде, назначил перед погребком в начале «полицейской» улицы.
— Отбой, — резко сказал Доктор и повесил трубку.
Влк размеренно и четко сформулировал приказание и велел Карличеку, по заведенному обычаю, трижды повторить его.
— Двигай! — отослал он его дружелюбно.
— Слушаюсь, шеф… — отчеканил Карличек; тут его пострадавший в бесчисленных нокдаунах мозг поднатужился, и он, продравшись сквозь завалы несущественной информации, передал Влку, правда, в сокращенном варианте, то, что ему поручили:
— Вас уже ждут. Тот поросенок и Самец. После чего торопливо удалился. Влк не понял, что он сказал, да и не очень-то пытался. Он был целиком поглощен происшедшим, и его душа возликовала: Vonasek est mort, vive le Docteur![86]
Еще через минуту пани Люция Тахеци напрочь забыла старательно вызубренный спич; тщетно напрягала она память и в конце концов была рада, что сумела выкарабкаться не осрамившись.
— Желаем вам, — скомкала она концовку, — долгого, успешного и скорого здоровья!
Она сгорала от любопытства, кто та экстравагантная дама позади Влка? Романтический наряд и светлые волосы позволяли отнести ее к тем женщинам, которые с юных лет стараются выглядеть более зрелыми, подчеркивая свой пылкий темперамент. Но удовлетворить жгучее любопытства было просто невозможно, так как Влк, пожав руку стоявшему в одиночестве Альберту, принялся беседовать поочередно то с одной, то с другой семьей. Его спутница, которую он всякий раз представлял так невнятно, что пани Люция не могла ничего разобрать, одаривала каждого ученика и его родителей очаровательной улыбкой, а потом держалась в сторонке, не говоря ни слова. На самом же деле все это время она незаметно наблюдала за.
Лизинкой. Больше всего Маркета была довольна тем, что она привела себя в порядок и принарядилась, а главное, что в свое время приняла предложение Влка: только теперь она по достоинству оценила его великодушие. Взглянув на нежную прелесть Лизинки, подпорченную пока что одной-единственной, насколько ей известно, и притом тщательно скрытой колотой ранкой, она невольно удивилась, как это Влк до сих пор — да какое там! с такой страстью, будто впервые! — мог спать и с ней, с Маркетой. Девушка так ей понравилась, что она с трудом подавила желание подойти и притронуться к этому — Маркете даже почудилось дуновение раскаленного эфира — материализованному сиянию. А ведь я смогу, восхищенно представила она, причесывать ее! И даже (она дала простор своей фантазии) купать ее — она вспомнила просторную, заполненную водой ванну, в которой (было время!) они с Бедржихом развлекались чаще, чем на ложе, — и сама с ней купаться! А что, если, и тут она впервые с того дня, когда ее атаковала «кавалерия», улыбнулась, я и впрямь — римский отрок?.. Первым делом Влк наскоро переговорил с Гусами. Окрыленный успехом, он наобещал им, что замолвит словечко перед комиссией и парня проэкзаменуют повторно. Гус-старший в свою очередь обязался заниматься с малым все лето, а если он не сдаст переэкзаменовку, то, согласился отец, ничего не остается, кроме как устроить сына — идея Влка понравилась ему из-за названия должности — кафилером. Прощаясь, Влк почтительно назвал Гуса-старшего кузеном, и старик был так польщен, что не мог сдержать слез.
