Френсис Шервуд - Книга сияния
— Ну, Вацлав, что думаешь?
— Вы прекрасно выглядите, ваше величество.
Вацлав терпеть не мог так рано вставать. Это противно всем законам природы — вылезать из теплой постели в такую рань, а в последний месяц такое случалось все чаще и чаще. Поскольку императору все труднее становилось понять, кто в данный момент рядом с ним, а кто нет, Вацлаву удавалось спать дома вместе с семьей. Его маленькая дочурка уже могла вставать на ножки, и вскоре она должна была начать ходить.
Правду сказать, у императора бывали дни хорошие и плохие, хотя последние случались все чаще. Тогда нить разговора становилась слишком тонкой, растрепанной или узловатой, чтобы он смог ее удержать. Рудольф призывал своего давно усопшего брата Эрнста и боялся, что его кузен дон Карлос, хромой горбун, займет его трон. За портьерами таилась целая банда наемных убийц всех вер и народов, какие только бывают на белом свете. Августовские небеса буквально кишели летающими гадами. Сентябрь ничего лучшего не сулил. Оглядывая зеленые холмы Праги, Рудольф видел пыльные бурые земли Мадрида. Императорская коллекция особого утешения не приносила. Ей едва удавалось поддерживать связь императора с внешним миром. Бывали моменты, когда Рудольфу мерещилось, будто в первый день нового года, одна тысяча шестьсот первого, ему все-таки удалось покончить с собой, после чего он опустился в ад со стенами из засохшей крови и полом из острых камней.
И все-таки в этот день, когда ему предстояло стать бессмертным, император казался вполне вменяемым. Более того: можно было сказать (да так, собственно, и было сказано), что стремление стать бессмертным было единственной ниточкой, на которой держалось слабое душевное здоровье Рудольфа. С другой стороны, данному утверждению можно было противопоставить тот аргумент — а произошло это во время дискуссии в «Золотом воле», — что именно благодаря этой навязчивой идее император окончательно и необратимо свихнулся.
Первоначально засвидетельствовать переход Рудольфа в вечность должна была избранная аудитория — Анна Мария, его советник Румпф, чьи советы становились все более сомнительными, Кратон, который впал в старческий маразм, но все же удостоился чести стать главным императорским лекарем, императорский исповедник Писторий, бургграф Розенберг, Кеплер и, разумеется, Вацлав. Однако позже раввин предупредил, что никаких зрителей в зале быть не должно, ибо обряд должно проводить в полном уединении. Впрочем, Рудольф все время о чем-то забывал. Главное, что день был обозначен Кеплером как благоприятный. Луна находилась в Весах, а кроме того, обратившись лицом на север, можно было увидеть Геракла, Дракона, Жирафа и Возничего. Кроме того, это был восемнадцатый день месяца. В ивритском алфавите число восемнадцать соответствовало сочетанию букв, которое читалось как «хай», жизнь.
Раввин медленно поднялся по холму к Градчанам, ненадолго остановился у Бельведера, летнего дворца, где его на беломраморной террасе ждал Кеплер. Затем они вместе перешли по мосту Олений Ров. Слева от них высилась Пороховая башня, где Келли и Ди готовили мнимый эликсир бессмертия. Теперь Ди вновь жил в Лондоне, без гроша в кармане. Келли был мертв, Браге тоже, а голем… Голем просто исчез. После того страшного дня сам город выглядел униженным, а иногда становился суровым и строгим. Помимо всего прочего, несколько драгоценных реликвий, окружающих гробницу святого Венцеслава в соборе святого Вита, во время беспорядков были украдены и так и не были обнаружены. А каменное распятие из костела Девы Марии перед Тыном еще не восстановили.
Раввин и астроном вышли на главную площадь замка, где прогуливался Петака. Старый лев все больше сдавал. Теперь он мог жевать только мелко нарубленное мясо. Здесь их встретили и провели в зал Владислава. Его больше не наполняли бабочки, и он напоминал огромный холодный амбар, а если судить по запаху — скорее стойло. Император уже восседал на своем лучшем троне, том самом, который последний раз стоял здесь во время злополучного пира в честь дня рождения Рудольфа.
— Ваше величество… — рабби Ливо низко поклонился.
— Да, раввин. Я готов.
— Боюсь, ваше величество, нам придется переместиться на берег реки.
— Но там грязь!
Эту часть процедуры император представлял более чем смутно. Да, конечно: все лето рабби объяснял ему… Рудольф не совсем понял, а может быть понял неточно… В общем, для того чтобы стать бессмертным, недостаточно, чтобы над тобой произнесли какие-то слова. Каким-то загадочным образом он будет подвергнут телесной трансформации. Раввин напоминал Рудольфу, как алхимики превращают основные металлы мира в золото. В данном случае, если пожелаете, говорил он, должна произойти некая рекомбинация базовых элементов. Таким образом, императору, по сути, предстояло стать големичным, големным, големостопным, големоломным, трансцендировать (или деградировать?) чисто человеческое состояние. Так или иначе, императору это представлялось несколько загадочным.
Впрочем, это было не важно. Раз вечность, значит, вечность.
— Прах мы суть, ваше величество, — напомнил раввин Рудольфу в этот поистине судьбоносный день.
— Значит, рядом с червями, Йегуда?
— Вспомните шелковичных червей, ваше величество.
— Я хочу быть человеком, только человеком, исключительным, выдающимся, самым человечным человеком.
— Вот именно, — подтвердил раввин.
— Вечным императором — вот кем я хочу быть.
— Безусловно, ваше величество.
— Бессмертным человеком! — император откашлялся и снова взглянул на Вацлава, словно его верный камердинер мог распутать этот логический узел. — Как насчет червей, Вацлав?
— Вспомните, что бабочки начинают как гусеницы, ваше величество, — отозвался Вацлав. — Это всего лишь ступень.
— Ступень? А кстати, где бабочки? — Император внимательно огляделся.
— Их отсюда убрали, — ответил Вацлав.
— Туда, где им гораздо лучше, — добавил Кеплер.
— Ведь вы не боитесь, правда? — голос рабби Ливо выражал бесконечную заботу. — «О да, хотя я по долине теней смерти бреду, зла я не убоюсь: ибо Ты со мной; жезл Твой и посох Твой — они меня утешают».
— Я не собираюсь брести ни по какой долине теней смерти, — император заерзал и принялся вглядываться в складки портьер. Дьявол тени не отбрасывает — именно так его и можно было распознать. И он живет в колодцах. А еще в колодцах живут пиявки. У Рудольфа был портрет работы Арчимбольдо, художник изобразил его в облике Вертумна — бога перемен и растительности. Арчимбольдо также писал портреты из рыбы, дичи, птиц, роз… так что розы могут стать лицом, почему бы камням не превратиться в розы?.. Еще император владел — нет, обладал — «Гирляндой роз» Дюрера, а еще своей коллекцией, замком, всякой всячиной, империей… И все это должно остаться у него навеки.
— Вы даже ничего не почувствуете, — сказал Вацлав. — Разве что легкую щекотку, когда начнете растворяться, когда начнется единение с землей.
— Откуда ты все это знаешь, Вацлав?
— Мы здесь, чтобы помочь вам, ваше величество.
Кеплер стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги.
Он заметно поправился за последнее время. И это тоже непостижимо. Ему же никто не платит — так почему этот звездочет выглядит таким сытым, таким самоуверенным? Может ли несчастный быть счастливым?
— Кто-нибудь, принесите вина. Про эту ерунду с растворением мне раньше никто ничего не говорил. Это слишком напоминает перегонный куб… лабораторию… Келли и Ди… плавящее адово пламя…
— Это вопрос деталей, ваше величество.
— Значит, говоришь, я просто почувствую щекотку?
— На ум также приходят булавочные укольчики. Малюсенькие иголочки, пчелиные жальца, если хотите. Безусловно, ничего сравнимого со сражением или с чем-то таким, с чем вам, как нашему императору, уже приходилось сталкиваться.
Вацлав тоже странным образом изменился. Он всегда был исполнителен и послушен. Но теперь стал слишком исполнителен и слишком послушен. В этом тоже было что-то непостижимое.
Паж вернулся с кубком вина. Рудольф выхватил у слуги кубок и одним глотком его опорожнил.
— Вы уверены, что это разумно? — спросил рабби Ливо. — Я имею в виду — пить вино в такое время?
— Всего один кубок, черт побери. Ладно, едем. Пусть подадут карету.
Вацлав, пятясь, покинул зал и велел стоящему в коридоре начальнику стражи подать карету.
Вскоре императорская карета для повседневных разъездов, с небольшой короной на самом верху, выкатилась на главную площадь. Туда забрались император, раввин, Вацлав и Кеплер. За ними следовала еще одна карета с четырьмя пажами, которые везли с собой парусину для небольшой императорской палатки, которая обычно разбивалась во время сражений, а также несколько лопат. Стражники по указанию Вацлава остались в замке. Дряхлый лев Петака также остался дома.
