Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)

Правда, сейчас я уже совершенно не уверен, что стреляли именно по мне, скорее всего, не так, иначе бы я просто не остался в живых, но в то мгновение мне показалось, что снаряд (или там – граната) разорвался прямо у меня в животе, – меня ослепила вспышка, каким-то бледным чахоточным воспоминанием запечатлелся в сознании фонарь, отваливающийся от Центрального пульта, вероятно, взрывной волной меня выбросило наружу, позже выяснилось, что у меня сломаны два ребра, и вдобавок – трещина в затылочной кости, впрочем, я считаю, что еще легко отделался, а когда я, оглушенный ударом о землю, видимо сильно контуженный, с разламывающейся звенящей головой, приподнялся на локтях и, мало что понимая, повел вокруг себя безумным истерическим взглядом, то под колоколом света, будто придавившем меня к испытательному «пятачку», я сразу же увидел – Его.

Мне сейчас трудно объяснить, как я понял, что это именно Он, внешне он совершенно не отличался от человека, разве что был совершенно голый и производил какое-то мерзкое впечатление, потому что кожа его блестела, словно он был перемазан влажной слюной, а под липкой невысыхающей пленкой ее, если присмотреться, заметны были неровные пятна – будто старая кожа с него сползала и проглядывала новая – розовой детской нежностью – то есть, он как бы еще и линял, волосы, дыбом стоящие на голове, по-моему, медленно шевелились, впрочем, я не могу поручиться за последнее, у меня не было времени, чтобы как следует разглядеть его, к тому же я просто физически не мог этого сделать, вероятно, сказывалась контузия: я воспринимал окружающее с некоторым опозданием, почему-о не испытывая ни страха, ни особого удивления, видимо, я был похож на слабоумного, который не только не убегает от пожара, а, напротив, с мальчишеским любопытством лезет прямо в огонь, как я теперь догадываюсь, именно это меня, наверное, и спасло, но даже будучи некоторое время как бы слабоумным, я тем не менее все равно ясно чувствовал, что передо мной – не человек, и поэтому даже не пытался окликнуть его, а лишь отрешенно смотрел, как он неторопливо (так во всяком случае мне показалось) поворачивается к выбегающим на него из темноты террористам.

Все это было видно чрезвычайно отчетливо, метрах в двухстах-трехстах от меня горела электростанция, желтые, какие-о студенистые языки огня терзали небо, мрак, скопившийся между ними и мной, казался от этого еще чернее, летели искры, шумели невидимые деревья, стрельба и крики перекатывались где-то далеко в стороне, здесь же почему-то царило относительное затишье, а посередине испытательного «пятачка» – дико, неправдоподобно – противопоставляя себя окружающей жуткой ночи, неподвижно стоял яркий, строго ограниченный колокол света – будто скрестились в данной точке наведенные прожектора, только, конечно, никаких прожекторов не было и в помине, был просто колокол света, и Он находился внутри него – блестя мокрой кожей, разведя руки, поднятые на уровень груди – террористы, до глаз обмотанные экипировкой ниндзя, точно зайцы, выпрыгивали к нему из темноты, застывая на мгновение в стандартно-угрожающих позах, у каждого из них высовывался из-за спины ствол пристегнутого автомата, но пока никто не стрелял, видимо, они намеревались взять его живым, и поэтому, наверное, некоторые ниндзя держали в руках свернутые, как лассо, белые шелковые веревки, – дальше все происходило достаточно однообразно: он, как бы даже не торопясь, (но, тем не менее, всегда успевая), поворачивался к очередному ниндзя, пристально смотрел на него, оценивал, – пальцы на разведенных руках его рефлекторно подрагивали, одутловатые каплевидные подушечки немного пульсировали, набухая (странно, но я различал даже вспыхивавший на них папилярный рисунок), – у ниндзя начина стремительно пузыриться одежда по всему телу, они как будто вскипали изнутри – миг, и, разорвавшись, летели драные клочья – черный тряпичный мешок валился на землю.

Продолжалось это, по-видимому, секунды две или три, не больше, но за эти две-три секунды обстановка вокруг нас существенно изменилась: точно огненное цунами прокатилось по Полигону, вспыхнули дымные грибообразные взрывы, целое озеро лавы окружило низкие корпуса мастерских, корчились и мгновенно сгорали, как факелы,, стонущие деревья, бешеный напор пламени срывал крыши с коттеджей, воздух, пропитанный светом, невыносимо блистал, мы словно попали внутрь атомной гекатомбы – это, видимо, ударили по Полигону подразделения «ликвидаторов»: потому что связи с Контрольной группой не было, «интервал ожидания» уже завершился, и теперь все, находящиеся в секторе испытаний, подлежало уничтожению. Так что катаклизм образовался потрясающий. Правда, нас это как бы не касалось: мир горел, рушился, выворачивался наизнанку, а под колоколом, отлитым сиянием пустоты, было по-прежнему спокойно и тихо, огненная лава, вдруг изменив направление, стремительно обошла его, ни один выплеск пламени, ни одна искра не проникла внутрь, даже звуки, судя по ситуации, ревущие и лопающиеся снаружи, доносились сюда резко ослабленные, как сквозь толстое сплошное стекло, превращаясь в невнятные шорохи и потрескивания (я, например, слышал собственное дыхание, рвущееся из горла), и это противоестественное тупое спокойствие было ужаснее всего, словно мы находились вне времени и вне пространства, мне казалось, что сейчас, после ниндзя, он, конечно, примется за меня, я лежал сбоку от него, почти за спиной, но я чувствовал, что он знает о моем присутствии, однако он почему-то меня не тронул, не думаю, что забыл, скорее всего ему просто не было до меня дела, как, например, человеку нет дела до муравья, панически бегущего по асфальту: человек может наступить на данного муравья, но специально он делать этого не будет, попросту не обратит на него внимания, – так же и Он не обратил на меня внимания, только мельком глянул, как бы отмечая, что я все-таки существую, а затем, точно собака, поведя носом по воздуху, легкой беспечной походкой двинулся куда-то направо – я еще успел подумать: куда это он? – как вдруг колокол света погас, что-то треснуло, и меня чудовищно отшвырнуло в сторону…

Теперь о главном. В «Послании к Коринфянам» сказано: «Ибо… послал меня не крестить, а благовествовать». Это – обо мне. Я не знаю, сколько мне еще остается жить, наверное недолго, свидетели, подобные мне, долго не живут, слишком многое я, к сожалению, знаю и слишком о многом, к сожалению, догадываюсь, чересчур большое количество людей хотело бы, чтобы я навсегда замолчал, такова ситуация, и поэтому я думаю, что меня просто не выпустят из больницы – подготовят, назначат соответствующее лекарство – и однажды утром я не проснусь, выглядеть это будет вполне правдоподобно, потому что меня сильно покалечило на Полигоне, две или три сложные операции сохранили мне жизнь, но и сейчас она еле теплится, поддерживаемая капельницами и уколами, так что никто не удивится, если эта тонкая ниточка будет оборвана, удивляться, скорее, пришлось бы обратному, у меня практически нет шансов выжить, я полагаю, что меня убьют, как только выкачают из меня всю необходимую информацию, собственно для этого меня и вытаскивают из небытия, это очевидно, следователь, который каждый день приходит ко мне в палату, ведет со мной долгие и неторопливые беседы, раз за разом мне приходится рассказывать обо всем, что я помню: фиксируется каждая мелочь, сопоставляется и анализируется каждая интонация, но видимо, скоро это все закончится, они убедятся, что я ничего от них не скрываю, и тогда будет принято окончательное решение, – потому может показаться странным, что я не оттягиваю всячески этот неприятный для себя момент, выдавая, например, информацию очень малыми дозами (что, конечно, могло бы значительно продлить мне существование), а напротив – подробно и чрезвычайно охотно делюсь с ними всем, что знаю, однако именно следователь в минуту откровенности рассказал мне, что когда меня нашли – обгоревшего, с переломанными костями, то несмотря на ужасную истерзанность долго не могли успокоить, – я бился, как эпилептик, и кричал: Он – жив!.. Он – жив!.. – так вот, Он действительно жив, никакие официальные опровержения не убедят меня в обратном, я видел Его сам, своими глазами, и я помню его взгляд, мельком брошенный на меня, одного этого взгляда было достаточно: даже сейчас, по прошествии трех недель, я не могу объяснить, что я увидел в нем, вероятно, человеческий язык здесь бессилен, разумеется, в нем был – холод, и разумеется, в нем была – смерть, и разумеется, в нем было – всеобщее запустение, но это был не просто холод, а – Вселенский Холод, и это была не просто смерть, а – Мерзкая Смерть, и это было не просто запустение, а – Запустение Всего Сущего. Вот что я прочитал в его взгляде. И поэтому, выплескивая остаток своей жизни, в последние секунды перед темнотой я говорю вам: Найдите Его, убейте Его, а если Его невозможно убить, то изгоните Его из нашего мира, иначе придут вечные – Холод, и Смерть, и Запустение… – это моя предсмертная просьба, это мое «Послание к Коринфянам», и даже я, неверующий, молю всех богов, чтобы оно было услышано…