Станислав Гагарин - Вечный Жид
С последними словами террорист и будущий убийца дополнил чашку с кофе коньяком доверху и залпом выпил с шумом выдохнув воздух.
— Ради Бога, так ради Бога, — примирительным тоном сказал С. А. Танович. — Вопрос-то дерьмовый… Наложим на еврейскую тему т а б у. Я ведь тоже не сторонник непротивления злу насилием, да и вас толстовцем не назовешь.
«Не долго тебе пить «Камю» с бразильским кофе, — злорадно подумал Семен Аркадьевич. — Исполнишь миссию — и в конверт. Хеппи энда для тебя не предусмотрено, милый…»
О собственной судьбе Танович т а к, разумеется, не думал. Ценил себя, преподаватель научкома, и ценил весьма!
— Т а б у или попросту проявление такта к тому, что у меня в душе — неважно, — спокойно проговорил Первый. — Главное в том, что вы поняли меня, Танович. И вот только сейчас, в эту минуту я осознал вдруг, что и прежде мне доводилось убивать людей.
Семен Аркадьевич испугался. Хотя Танович и сам толком не знал, кто, извините, и з х у его подопечный, и с какого фу он сорвался, ему, тем не менее, категорически запрещалось вести с воспитанником любые разговоры, которые так или иначе могли навести Первого на раскрытие его таинственного и даже мистического, понимаешь, и н к о г н и т о.
А Первый неясно припомнил, рассмотрел на краешке осознаваемого мира, в дальней туманной дымке горизонта подсознания, вспыхивающего порой боевыми зарницами, примыслил вдруг, что ему всегда нравилось у б и в а т ь.
В мозгу Первого принялись отщелкиваться некие стоп-кадры. На них он явственно различил задушенного суслика в капкане, отрубленную голову петуха, острорылого подсвинка и торчащий под левой его лопаткой нож с узорной рукояткой.
Надвинулась из прошлого косматая рожа с глазами налитыми кровью, рожу сменила мертвая человеческая грудь с четырьмя следами от пуль пробивших ее, потом — отрезанная голова, которую держала чья-то рука, ухватив голову за волосы, и Первый не мог сообразить, его ли это рука, а может быть, он только наблюдает зловещую сцену со стороны.
«Откуда в памяти моей такое? — содрогнулся ученик С. А. Тановича. — Мне кажется, я ощущаю удовольствие от убийства, хотя не могу до конца увериться, что когда-то убивал сам… Не память ли это, доставшаяся мне от предков, среди которых были убийцы?
Иногда мне кажется, что мы не Homo sapiens’ы, мы, кровожадные звери, хищники, и стремимся убить ближнего на секунду быстрее, чем ближний сотворит это с тобой…
Когда убиваешь, то чувствуешь себя Богом! Но откуда эта мысль, как возникла в моем существе?
Но мне помнится… Да, помнится, что убивал я — или мои предки? — только грязных и отвратительных людишек, я с е п а р и р о в а л человеческую породу, отделял мирных овец от вонючих и драчливых козлов, ибо последних нельзя оставлять в живых, нельзя щадить тех, кто покушается на Вселенское Добро…»
Первый вздрогнул и подозрительно покосился на Тановича: не прочитал ли бывший преподаватель научного коммунизма его мысли.
«Те-те-те, — с ходу осадил потерявший память бег собственных рассуждений. — Кинь-ка р е в е р с, парень… Эка, куда тебя занесло! Тут из тебя демона зла, понимаешь, готовят, а ты о защите Вселенского Добра заговорил. Не стыкуется, Вася. Погоди… Василий? Так меня звали? Нет, это из поговорки «Вася, Петин брат…» Или наоборот: «Петя, Васин брат».
Он снова испытующе глянул на С. А. Тановича, но тот мыслей читать не умел и перемены во внутреннем мире подопечного не заметил.
— Не погулять ли нам по столице? — предложил психолог.
Он знал, что посещение многолюдных мест один из способов борьбы с синдромом о ж и д а н и я. Тем более, у боссов явная накладка, связанная с тем, что объект с в а л и л в отпуск и на вполне законном, так сказать, основании может не появиться 23 февраля у могилы Неизвестного солдата.
Впрочем, не его это, Тановича, ума дело. Хотя перемена цели террористического акта обрекает н а с м а р к у усилия Семена Аркадьевича.
«Готовили Первого для одной Великой Миссии, а выяснится, что возникла еще более Великая… Теперь уже Величайшая! Абсурд…»
Вслух он сказал:
— Какие будут пожелания, сударь? Едем проветриться или новые кассеты посмотрим?
— Можно и съездить… Дебильные в и д я ш к и с Беверли Хиллз мне в достаточной степени обрыдли… Но вы, Танович, не боитесь, что где-нибудь на Тверском бульваре я рвану на себе рубашку и истошным голосом заору: «Вяжите меня! Я рельс разворотил…»
Семен Аркадьевич пожал плечами.
— Загадочная русская душа, — сказал он.
VII
— Иосиф Виссарионович Сталин оставил нам великое государство. И жизнь в нем становилась все лучше и лучше. До тех пор пока невежественный и у д а Хрущев не предал идеалы, вбил первый клин и в духовную твердь, и в экономический хребет Державы.
Именно при Хрущеве принялись мы закупать хлеб за океаном, именно в годы его предательской о т т е п е л и возникли молодые христопродавцы, которые ныне, седовласые уже витии, превратились в завзятых п р о р а б о в иудиного мышления, лизунов атлантической, воистину д е р ь м о к р а т и ч е с к о й задницы.
Участь того ученика, который предал Учителя и выдал врагам в Гефсиманском саду, известна. И пусть современные и у д ы знают: осины растут не только в окрестностях Иерусалима. Их предостаточно в русских лесах. На всех хватит!
…Когда умер Сталин, мне исполнилось уже восемнадцать лет, я учился на третьем курсе мореходного училища, год проплавал матросом, на себе испытал, что такое война в Корее и ц у н а м и на Курильских островах.
Но я оплакивал смерть Учителя и не стыдился горьких мужских слез.
Двадцатый съезд поверг меня — да разве только меня! — в шоковое состояние. Позднее я написал и напечатал рассказ «Последний крик», за который местные власти чохом зачислили автора в ф о р м а л и с т ы — с подачи Хрущева в стране была развернута и такая кампания.
Крупно, масштабно я показал Сталина в многоплановом и объемном романе «Мясной Бор», посвященном трагической судьбе Второй ударной армии. Изображая Сталина первой половины 1942 года, я попытался ответить на всегда мучивший меня вопрос: почему Сталин был таким, каким он был.
И хотя полагал, что мне удалось объективно раскрыть необычайно сложную личность, удовлетворения не было. Критически осмысленный образ Сталина был, по моему убеждению, не полон.
И тогда я обратился к любимой мною фантастике. Использовав приемы этого жанра, я прислал Сталина со звезд на грешную Землю наших дней и вместе с вождем отправился в необыкновенное, полное опасностей и невероятных приключений путешествие по многострадальной России.
Сталин, с которым я, став героем романа, общался чуть более года, был уже другим, посланцем галактических сил Добра, получившим от Зодчих Мира сверхзнание и постигшим прежние ошибки.
Вот о н о в о м Сталине, прибывшем со Звезды Барнарда, дабы помочь соотечественникам в лихую годину перестройки, и рассказывается в фантастическом романе «Вторжение».
Таковы метаморфозы моего отношения к Учителю. И если друзья и недруги решат, что Станислав Гагарин превратился в завзятого сталиниста, то отвечу им: вы сами, милые, всегда были и остаетесь носителями сталинизма, который не подлежит искоренению в ближайшую тысячу лет.
Более того, рискнул бы посоветовать иерархам Православной Церкви причислить Иосифа Виссарионовича к лику святых.
Он родился христианином, верил во Всевышнего и даже готовился стать его жрецом.
Известно, что последнему Романову статус святого определили. Но если сравнить житие Николая Второго со славными делами Иосифа Первого на благо Отечества, то житие Сталина куда более плодотворно.
Жертвы? А разве их не было во времена правления Николая Александровича? Не буду вспоминать бессмысленную Ходынку, Кровавое Воскресенье и Ленский расстрел, ставшие хрестоматийными трагические события.
А кто втянул нас неразумной дипломатией в русско-японскую войну? На чьей совести Порт-Артур и гибель эскадры в Цусимском проливе? Вспомните про истинного виновника четырех лет Первой мировой войны, которая поглотила миллионы русских солдат и поставила Великую Державу на грань полного распада…
Николай Второй развалил Россию, Иосиф Первый собрал ее, и потому куда более, нежели Романов, достоин звания с в я т о г о.
— Не перехлест? — спросил академик Тарле. — Как-никак, а товарищ Сталин официально провозглашен тираном… Тот же бывший член Политбюро и американский, по словам Крючкова, шпион Яковлев в гнусной и грязной книжонке, которую нацарапал предательским пером, утверждает, что — цитирую: «Иосиф Сталин — личность самая талантливая среди злодеев, самая злодейская среди талантов…» Конец цитаты.
