Нил Шустерман - Обделённые душой

Здесь все её пожитки. Дом Рейншильдов пуст — но ему недолго оставаться таковым. Соня продала его, и скоро в нём поселится дружная семья — так, по крайней мере, уверил её риелтор. Соня назначила цену намного ниже рыночной, лишь бы продать поскорее.

Все деньги, что были уплачены Дженсону за патент на орган-принтер, Соня отдала друзьям Остина. Они сказали, что учреждают тайную организацию по борьбе с расплетением. Движение против расплетения или как-то так. Ну что ж, даже если им удастся спасти от ножа одного-единственного расплёта — дело того стоило.

Соня с кряхтеньем поднимает дверь, и створка уезжает наверх. Вот они, внешние атрибуты её жизни, аккуратно составленные так, чтобы всё поместилось. Как странно, когда весь твой мир втиснут в такое компактное пространство. Словно нейтронная звезда, где вместо звезды — целая жизнь.

При этом зрелище Соню на миг окутывает чувство безысходности, но оно тает так же быстро, как порхающие снаружи снежинки. Из случившегося с мужем Соня извлекла по крайней мере один полезный урок: нельзя, чтобы твоё прошлое убило твоё будущее. Будущее — это всё, что осталось у Сони после того, как её прошлое было стёрто без следа. Ей даже пришлось купить себе поддельные паспорт и водительские права, потому что настоящие больше недействительны. Однако она сохранила своё первое имя. Пусть от её истинной личности останется хоть что-то, вопреки желаниям тех, кто с радостью отправил бы её в безграничное безымянное Ничто.

Соня уезжает. Ей всё равно, куда. Но ведь покупая авиабилет, надо знать место назначения. Поэтому ещё до того, как пришли грузчики, чтобы вынести вещи из дома, Соня пошла в кабинет Дженсона. Подойдя к стоящему там глобусу, она крутнула его, закрыла глаза и ткнула пальцем наугад. Палец угодил в Средиземное море, в остров Крит. Значит, туда она и отправится. Соня не знает греческого, но она научится; и на долгое время остров станет альфой и омегой её жизни.

Она осматривает забитый вещами склад в поисках надёжного места для тяжёлой коробки, которую принесла с собой. Содержимое коробки слишком хрупко и ценно, чтобы доверить её грузчикам. Вот почему она доставила её сюда сама. Дженсон обрадовался бы её поступку. Соня чувствует, как он улыбается ей, словно в ту чудесную ночь безудержных грёз, когда они обедали в самом дорогом ресторане, пили шампанское и воображали, что выходят из темноты на свет.

Соня достаточно мудра, чтобы понимать: всю жизнь она то выходила на свет, то вновь ныряла в тень. Теперь наступил период кромешного мрака; но она не позволит ему поглотить её, как он поглотил Дженсона. Пройдёт время, и она, быть может, опять выйдет на свет, чтобы с вновь обретёнными мужеством и решимостью противостоять тьме. Она поднимется и постарается что-нибудь сделать с той дорогой в ад, которую вымостили их добрые намерения — или, вернее сказать, с дорогой, которую другие люди вымостили вместо них. Но это случится не завтра. Сейчас ей, усталой и разбитой, надо просто бежать отсюда.

Наконец Соня находит подходящее место и бережно ставит драгоценный груз, удостоверившись, что ему ничто не грозит. Затем оглядывается по сторонам.

— Сколько же тут всякого барахла, — говорит она вслух. Хватит на целый магазин. А что — если она когда-нибудь вернётся в Соединённые Штаты, то, пожалуй, откроет антикварную лавку.

Удовлетворённая, Соня идёт к выходу, опускает дверь и поворачивает ключ в замке. Вся её прежняя жизнь будет заперта здесь на десять, а может, и двадцать лет.

Отъезжая, она с удивлением обнаруживает, что улыбается — улыбается вопреки всему. Да, та самая организация, которую основал Дженсон, повернулась против них, разрушила их жизнь и попыталась загасить последнюю искру надежды.

Но это им не удалось.

Надежду нельзя ни разбить, ни сломать. Её можно загнать в подполье, даже заставить молчать, но её нельзя убить. Чертежей орган-принтера больше нет. Больших прототипов тоже. Все они разбиты, сожжены и похоронены в безвестной могиле, где покоятся не нашедшие применения технологии.

Но никто не знает, что остался ещё один прототип, поменьше — тот самый, что вернул Остину его потерянные пальцы. Дженсон хранил принтер в картонной коробке у себя в кабинете.

Соня выруливает на шоссе, ведущее к аэропорту, включает радио, находит станцию, передающую классический рок — музыку её детства — и подпевает, не обращая внимания на сотрясающий машину злой ветер.

Сомнений нет — мечта Дженсона мертва. Но когда придёт час и подует ветер перемен, даже мёртвые мечты могут воскреснуть.

Конец третьей книги

ДОПОЛНЕНИЕ

Нил Шустерман, Мишель Ноулден

•

Оборванные струны

(Вставная новелла из цикла «Обречённые на расплетение» (Unwind))

Перевод sonate10

— Сделай это для него, — говорит женщина голосом тихим, но властным.

Погружённый в глухой серый туман, Лев чувствует её прохладные пальцы на своей шее — она щупает его пульс. В горле пожар, язык — словно изжёванная кожаная подмётка, левое запястье ноет, глаза не открываются.

— Ещё не время, ма.

Как и глаза, губы тоже не хотят раскрываться. Кто это сейчас говорил? Может, один из его братьев? Наверно, Маркус. Нет, голос не его. К тому же в их семье не принято такое фамильярное обращение к матери — «ма».

— Хорошо, — слышит он голос женщины. — Решишь сам, когда он будет готов. Да не забудь свою гитару!

Звук шагов удаляется, и Лев снова соскальзывает в темноту.

Когда он опять просыпается, глаза уже могут раскрыться, но только совсем чуть-чуть. Он один в обширной спальне с ослепительно белыми стенами. Укутан в красное тканое покрывало. Под собой он ощущает дорогую сатиновую простыню, похожую на те, на которых он когда-то спал. Он лежит на низкой кровати, у ножек которой на выложенном плиткой полу разостлана шкура пумы. При виде её Лев вздрагивает. Напротив кровати — бюро из дуба. На нём нет зеркала, чему мальчик сейчас очень рад.

Он заставляет глаза раскрыться шире и устремляет взгляд на дальнюю стену — там окна без ставней, за стеклом сгущаются сумерки. Рядом с кроватью тумбочка. На ней — свёрнутый спиралью стетоскоп, и на краткий, но ужасный миг Леву кажется, что его поймали и препроводили в заготовительный лагерь. Отчаяние придавливает его к простыне, и он погружается в туман — тот туман, что царит в его голове, мешая сны с бредом и насмехаясь над временем. Он плывёт сквозь эту пелену, пока вдруг не слышит...

— Когда он проснётся, узнай, как его зовут. — Теперь звучит другой голос. Более глубокий. — Совет не сможет предоставить ему убежище, не зная его имени.

Прохладные пальцы снова касаются его запястья.

— Постараюсь не забыть.

Он чувствует, как женщина наклоняется над ним. Слышит её дыхание. От неё пахнет шалфеем и древесным дымом. Приятный запах.

— Теперь оставь нас, — говорит она.

Лев ощущает укол в плечо — что это? Дротик с транквилизатором? Нет. Мир перед его глазами расплывается, однако это уже не тот вязкий туман, в котором он пребывал раньше. Это уже больше похоже на нормальный сон.

Внезапно он оказывается во дворе, поблизости в яме валяется покрытый грязью чемоданчик. Видно, как за штакетником к нему осторожно, бочком, подбираются полицейские. Нет, не к нему — их интерес направлен на тощего мальчишку цвета умбры[38], стоящего с ним рядом. В руках СайФай держит горку драгоценностей — золотых цепочек и блестящих камешков всех цветов и оттенков. Он умоляет мужчину и женщину с кожей цвета сиены, которые стоят, уцепившись друг за друга, и взирают на него в ужасе.

— Пожалуйста, не отдавайте меня на расплетение! — Голос СайФая хрипит, слова едва можно разобрать за рыданиями. — Пожалуйста, не отдавайте меня на расплетение...

Прохладная рука касается щеки Лева, и воспоминание в один миг улетучивается. Он покинул СайФая несколько дней назад. Он теперь где-то в другом месте.

— Ты в безопасности, дитя, — уверяет его мягкий женский голос. — Открой глаза.

Он открывает и видит приятное улыбающееся лицо. Широкие скулы, чёрные волосы зачёсаны назад, бронзовая кожа... Да она...

— ...Притонщица! — выпаливает Лев и чувствует, как краска заливает лицо. — Прошу прощения... я не хотел... оно само выскочило...

Женщина усмехается.

— Старые слова живучи, — говорит она с бесконечным пониманием. — Нас ещё долго называли индейцами, после того как стало ясно, что к Индии мы не имеем никакого отношения. А выражение «коренные американцы», на мой вкус, всегда было каким-то чересчур снисходительным.

— Люди Удачи, — поправляется Лев. Он надеется, что его оскорбительное «притонщица» будет скоро забыто.