Рэй Брэдбери - Тени грядущего зла
— Я понимаю, это не очень интересно, — сказал он, снова принимаясь за еду, — но мать могла бы проявлять больше внимания к собственному ребенку.
Алиса резко выпрямилась.
— Не говори так! По крайней мере, в его присутствии! Позже, если уж это необходимо.
— Позже?! — воскликнул он. — В его присутствии, в его отсутствии… Да какая разница? — Внезапно он пожалел о сказанном и обмяк. — Ладно, ладно. Я же ничего не говорю.
После ужина она позволила ему отнести ребенка наверх, в детскую. Она не просила его об этом. Она позволила ему. Вернувшись, он заметил ее у радиоприемника. Играла музыка, которую она явно не слышала. Глаза ее были закрыты. Когда Дэйв вошел, она вздрогнула, порывисто бросилась к нему и прижалась губами к его губам. Дэйв был ошеломлен. Теперь, когда ребенка не было в комнате, она снова ожила. Она была свободна.
— Благодарю тебя, — шептала она. — Благодарю тебя за то, что на тебя всегда можно положиться, что ты всегда остаешься самим собой.
Он не выдержал и улыбнулся:
— Моя мать говорила мне: «Ты должен сделать так, чтобы в твоей семье было все, что нужно».
Она устало откинула назад свои блестящие темные волосы.
— Ты перестарался. Иногда я мечтаю о том, чтобы у нас было так, как после свадьбы. Никакой ответственности, никаких детей — Она сжимала его руки в своих, лицо ее казалось неестественно белым. — О Дэйв! Когда-то были только ты и я. Мы защищали друг друга, а сейчас мы защищаем ребенка, но мы сами никак не защищены от него. Ты понимаешь? Там, в больнице, у меня хватало времени, чтобы подумать об этом. Мир полон зла…
— Действительно?
— Да, это так! Но законы защищают нас от него А друг от друга нас защищает любовь Я не смогла бы сделать тебе ничего плохого, потому что ты защищен моей любовью. Ты уязвим для меня, но любовь охраняет тебя Я совсем не боюсь тебя, потому что любовь смягчает твои неестественные инстинкты, гнев, раздражение. Ну, а ребенок? Он еще слишком мал, чтобы понимать, что такое любовь и что такое законы. Когда-нибудь мы научим его этому, но до тех пор мы абсолютно уязвимы для него.
— Уязвимы для ребенка? — Дэйв отодвинулся и пристально посмотрел на нее.
— Разве ребенок понимает разницу между тем, что правильно, а что нет?
— Он научится понимать.
— Но ведь ребенок такой маленький… Он просто не знает, что такое мораль и совесть… — Она оборвала свою мысль и резко обернулась. — Этот шорох. Что это?
Лейбер огляделся:
— Я ничего не слышал…
Она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Лейбер пересек комнату, открыл дверь в библиотеку и включил свет:
— Здесь никого нет. — Он повернулся к жене. — Ты устала. Идем спать.
Они погасили свет и молча поднялись наверх.
— Прости меня за все эти глупости. Я, наверное, действительно очень устала, — сказала Алиса.
Дэвид кивнул. Она нерешительно помедлила перед дверью в детскую. Потом резко взялась за ручку и распахнула дверь.
Он видел, как она подошла к кроватке, наклонилась над ней и отшатнулась, как будто ее ударили.
— Дэвид!
Лейбер быстро подошел к ней.
Лицо ребенка было ярко-красным и очень влажным, его крошечный ротик открывался и закрывался, открывался и закрывался, глаза были темно-синими. Он беспорядочно двигал руками, сжимая пальцы в кулачки.
— О, — сказал Дэйв, — да он, видно, долго плакал.
— Плакал? — Алиса покачнулась и, чтобы удержать равновесие, схватилась за перекладину кроватки. — Я ничего не слышала.
— Но ведь дверь была закрыта!
— Поэтому он тяжело дышит, и лицо у него такое красное?
— Конечно. Бедный малыш. Плакал один, в темноте. Пускай он сегодня спит в нашей комнате. Если опять заплачет, мы будем рядом.
— Ты испортишь его, — сказала Алиса.
Лейбер чувствовал на себе ее пристальный взгляд, когда катил кроватку в их спальню. Он молча разделся и сел на краешек кровати. Потом поднял голову, чертыхнулся в душе и щелкнул пальцами:
— Совсем забыл сказать тебе. В пятницу я должен лететь в Чикаго.
— О Дэвид, — прошептала Алиса.
— Я откладывал эту поездку уже два месяца, а теперь это просто необходимо. Я обязан ехать.
— Мне страшно оставаться одной…
— С пятницы у нас будет новая кухарка. Она поживет с тобой, а я буду отсутствовать всего несколько дней.
— Я боюсь. Я даже не знаю, чего. Ты не поверишь, если я скажу тебе. Кажется, я схожу с ума.
Он был уже в постели. Алиса выключила свет, подошла и, откинув одеяло, легла рядом.
— Если хочешь, я могу подождать несколько дней, — неуверенно сказал он, впитывая тепло и аромат ее тела.
— Нет, поезжай, — ответила Алиса, — это важно, я понимаю. Только я никак не могу перестать думать о том, что сказала тебе. Законы, любовь, защита. Любовь защищает тебя от меня. Но ребенок… — Она глубоко вздохнула. — Что защищает тебя от него?
Прежде чем он смог ответить, прежде чем он смог сказать ей: как глупо так рассуждать о младенце, она внезапно включила ночник, висевший над кроватью.
— Смотри, — воскликнула Алиса.
Ребенок лежал и глядел на них широко раскрытыми голубыми глазами.
Дэвид выключил свет и лег. Алиса, дрожа, прижалась к нему:
— Это ужасно — бояться существа, тобой же рожденного.
Ее голос понизился до шепота, стал почти неслышим:
— Он пытался убить меня! Он лежит и слушает, о чем мы говорим. Ждет, пока ты уедешь, чтобы тогда уж наверняка убить меня. Я клянусь тебе! — Она разразилась рыданиями.
— Ну, ну! Успокойся, — обнял ее Дэвид.
Она долго плакала в темноте. Было уже очень поздно, когда она наконец уснула. Но даже во сне все еще продолжала вздрагивать и всхлипывать. Дэвид тоже задремал. Но прежде чем его ресницы окончательно сомкнулись, уже погружаясь в глубокий поток сновидений, он услышал странный приглушенный звук. Сопение сквозь маленькие пухлые губы. Ребенок… И потом — сон.
Утром светило солнце. Алиса улыбалась. Дэвид крутил свои часы над детской кроваткой:
— Видишь, малыш? Что-то блестящее. Что-то красивое.
Алиса улыбалась. Она сказала, чтобы он отправлялся в Чикаго. Она будет молодчиной, ему не о чем беспокоиться. Она позаботится о ребенке. Да, она позаботится о нем. Все будет в порядке.
Самолет взлетел в небо и взял курс на восток. Впереди было солнце, облака и Чикаго, приближавшийся со скоростью 600 миль в час. Дэйв окунулся в атмосферу указаний, телефонных звонков, банкетов, деловых встреч. Тем не менее он каждый день посылал письмо или телеграмму Алисе и малышу.
На шестой день вечером в его номере раздался долгий телефонный звонок, и он сразу понял, что на проводе Лос-Анджелес.
— Алиса?
— Нет, Дэйв. Это Джефферс.
— Доктор?!
— Собирайся, старина. Алиса больна. Лучше бы тебе следующим же рейсом вылететь домой. У нее пневмония. Я сделаю все, что могу. Если бы не сразу после родов! Она очень слаба.
Лейбер положил трубку. Поднялся, не чувствуя ни рук, ни ног. Тело стало чужим. Комната наполнилась серым туманом.
— Алиса, — проговорил он, невидящим взглядом уставившись на дверь.
Пропеллеры замерли, отбросив назад время и пространство. Только в собственной спальне к Дэйвиду стало возвращаться ощущение окружающей среды. Первое, что он увидел — фигуру доктора Джефферса, склонившегося над постелью, в которой лежала Алиса.
Доктор медленно выпрямился и подошел к Дэйву.
— Твоя жена — слишком хорошая мать. Она больше заботилась о ребенке, чем о самой себе…
На бледном лице Алисы промелькнула горькая улыбка. Потом она начала рассказывать. В ее голосе слышались гнев, страх и полная обреченность.
— Он никак не хотел спать. Я думала, он заболел. Лежал, уставившись в одну точку, а поздно ночью начал кричать. Очень громко, и всю ночь напролет, каждую ночь… Я не могла успокоить его и прилечь на минуту.
Доктор Джефферс медленно кивнул.
— Довела себя до пневмонии. Ну, теперь мы ее начинили антибиотиками и дело идет на поправку.
— А ребенок? — устало спросил Дэвид.
— Здоров, как бык. Гуляет с кухаркой.
— Спасибо, доктор.
Джефферс собрал свой чемоданчик и, попрощавшись, ушел.
— Дэвид! — Алиса порывисто схватила его руку. — Это все из-за ребенка. Я пытаюсь обмануть себя, думаю, может, все это глупости. Но это не так! Он знал, что я еле на ногах стою после больницы, поэтому и кричал каждую ночь. А когда не кричал, то лежал совсем тихо. Если я зажигала свет, он смотрел на меня в упор, не мигая.
Дэвид почувствовал, что все в нем напряглось. Он вспомнил, что и сам не раз видел эту картину. Ребенок молча лежал в темноте с открытыми глазами. Он не плакал, а пристально смотрел из своей кроватки.
Дэвид постарался отогнать эти мысли. Это было безумие.
Алиса между тем продолжала рассказывать.
