Джордж Мартин - Дикие карты
— Сейчас выясним.
В луче света блеснуло лезвие стилета Мясника: он двинулся к женщине. Потом остановился и внимательно прислушался.
Все, кто находился в туннеле, также напряженно слушали. Рокот, который сначала казался шумом очередного поезда, приближался, и слишком стремительно. Из западного туннеля послышались вопли, потом крик боли, и из темноты выехал вагон метро, хотя пути были взорваны, а контактный рельс отсутствовал. Вагон горел белым фосфоресцирующим светом, как дух мщения. На маршрутной табличке значилось: «СиСи пригородный». Он остановился в центре толпы. Ослепительно яркие узоры на его боках изменялись так быстро, что прочитать их было невозможно.
— Сиси! — Розмари, стоявшая в сторонке рядом с Джоуи, увернулась от него и бросилась к призрачному вагону. Она раскинула руки, как будто хотела обнять его, но едва она коснулась его, как тут же отпрянула. Потом осторожно протянула руку и коснулась того, что должно было быть металлом, но им не было. — Сиси?
В том месте, которого коснулись ее пальцы, заиграло переливчатое цветное пятно, потом исчезло. Вагон почернел и стал практически невидимым. Потом на его боку проступили слова — слова песни, которую написала Сиси и которую слышала только ее лучшая подруга, Розмари. Люди застыли на месте, слишком пораженные, чтобы пошевельнуться.
Ты можешь о боли петь,
Ты можешь петь о печали,
Но завтра изменишь едва ли,
Не сможешь вчера стереть.
На боку вагона замелькали картинки, как будто проецируемые кинокамерой. Сначала они увидели нападение, изнасилование на станции метро. Потом больничную кровать, рядом с которой стояла узнаваемая фигурка Розмари. Кого-то в больничной рубахе, спускающегося по пожарной лестнице.
— Значит, вот как ты сбежала из больницы, Сиси. Зачем ты это сделала? — Розмари обращалась к вагону, как к другу.
Следующая картинка: другая станция метро и другое нападение, только на этот раз фигурка в больничной рубахе была свидетелем. Она попыталась преградить нападавшему дорогу, но тот отбросил ее, и она упала на рельсы. Переливчатая вспышка боли и ярости. Мусор и то, что не было прикреплено к безлюдной платформе: торговые автоматы, смятые газеты, дохлая крыса — полетело на рельсы, точно затянутое в ненасытную воронку черной дыры. К платформе с лязгом подъехал поезд из шести вагонов. Внезапно вагонов стало не шесть, а семь. Нападавший, убегая, запрыгнул в новый вагон, и — все вдруг стало ярко-алым, как будто вагон-призрак захлебнулся в крови. Новые станции, новая кровь. Еще один нападающий в кожаной куртке, рядом с ним пожилая женщина.
— Ламми? — Розмари попятилась от изображения своего жениха, застуканного с поличным во время ограбления. — Ламми?
— Ломбардо! — Дон Карло, вне себя от ярости, смотрел, как его несостоявшийся зять вошел в вагон и был убит. — Джоуи, уведи Марию подальше от этого... этой дьявольщины. Рикардо, где миномет? Тебе представляется отличный шанс. Фредерико, давай старуху к стенке вагона. Я хочу, чтобы от них мокрого места не осталось. Живо!
Джоуи потянул девушку прочь; она принялась отбиваться.
— Боже правый, — пробормотал он, не обращаясь ни к кому в особенности. — Все точно так же, как было в деревнях. Боже.
Вонищенка спокойно подошла к вагону, крепко прижимая к себе кошку.
Рикардо тщательно прицелился. Женщина выпрямилась.
Сорок фунтов вздыбленной черной шерсти и яростно полосующих когтей с размаху обрушились Рикардо на спину. Он повалился ничком, труба миномета опрокинулась, и снаряд, который он только что выпустил, полетел вертикально вверх. С потолка хлынул дождь огненно-золотистых искр.
Розмари вырвалась из рук Джоуи и побежала к вагону.
По стыкам развороченных бетонных плит побежали трещины, сквозь которые хлынула вода.
— Рикардо, идиот, ты проделал дыру в озеро в Центральном парке! — рявкнул Фредерико Мясник кому-то, кого больше не интересовал исход дела. Мафиози врассыпную бросились по туннелям.
— Прыгай в вагон! Быстрее! — Розмари подтолкнула Вонищенку.
— Мария, я иду к тебе на помощь. Держись.
Дон Карло сражался с прибывающей водой, пытаясь спасти единственную дочь.
— Папа, я ухожу с Сиси.
— Нет! Не смей. Это проклятый вагон!
Дон Карло попытался сделать еще шаг и понял, что его нога угодила в ловушку. Он сунул обе руки в холодную воду, чтобы высвободить ее, и наткнулся на чешуйчатую кожу. Он опустил глаза и увидел ряды острых зубов. Неумолимые глаза рептилии смотрели прямо в его глаза.
Розмари затолкала в вагон всех, даже черного кота, и вагон поехал обратно в западный туннель.
— Подожди. Там Джек. Нельзя оставлять его там.
Вонищенка попыталась разжать двери. Девушка схватила ее за плечо.
— Кто такой Джек?
— Мой друг.
— Нам нельзя туда, — сказала Розмари. — Прости.
Вонищенка села на заднее сиденье, окруженная обоими своими кошками, и принялась смотреть на воду, несущуюся мутным потоком за ними по пятам.
* * *Вагон полз вверх по скату, ведущему к «86-й улице», но вода все прибывала, захлестывая колеса Сиси. Наконец они добрались до возвышения, где волна не могла их достать. Сиси остановилась, начала сползать вниз, затормозила.
Ее пассажиры столпились у задней проходной дверцы, пытаясь увидеть хоть что-нибудь из того, что оставили в темноте.
— Выпусти нас, Сиси, — попросила Розмари. — Пожалуйста.
Двери вагона с шипением разъехались. Две женщины и две кошки выбрались на рельсы и очутились на новоявленном пляже. Пестрая кошка осторожно потрогала лапкой воду, фыркнула и отвернулась. Она мяукнула и подняла голову на Вонищенку.
— Погоди, — ответила та. На ее губах на миг заиграла непривычная улыбка.
Розмари всматривалась во мрак, пытаясь разглядеть что-нибудь. Там был ее отец, пытающийся дотянуться до нее. Потом осталось только его лицо, затем глаза. И ничего.
— Там, — ровным голосом произнесла Вонищенка.
— Я ничего не вижу, — покачала головой Розмари.
— Там.
Теперь все четверо наблюдали за волной, расходящейся перед широкой плоской мордой. Из воды показались два глаза, оглядели стоящую на берегу группку.
Кошки возбужденно замяукали, пестрая принялась скакать туда-сюда, черный начал стегать хвостом по бокам.
— Это Джек, — сказала Вонищенка.
* * *Некоторое время спустя, когда пыль улеглась, вода схлынула, раны были перевязаны, мертвые похоронены, многострадальные городские службы принялись наводить порядок. Манхэттен вернулся к обычной жизни.
Дно озера в Центральном парке снова заделали, и его опять наполнили водой. Слухи о морских чудищах (собственно, их следовало бы именовать озерными) упорно ходили, но так и не подтвердились.
Шестидесятивосьмилетняя Сара Джарвис наконец поняла, что за фрукт скрывается за личиной президента. В ноябре семьдесят второго года она проголосовала за Джорджа Макговерна.
Фортуна наконец-то повернулась к Джоуи Манцони лицом — ну, или, по крайней мере, другим боком. Он переехал в Коннектикут и написал роман о Вьетнаме, который не имел никакого успеха, и книгу об организованной преступности, которая имела успех.
Роза-Мария Гамбионе официально сменила имя и стала Розмари Малдун. Она получила диплом Колумбийского университета по специальности «социальный работник» и помогает доктору Тахиону в лечении Сиси Райдер. Она поступила в юридическую школу и готовится взять в свои руки семейный бизнес.
Сиси Райдер до сих пор остается одной из самых сложных пациенток доктора Тахиона, но в возвращении ей и ее разуму человеческого облика наблюдается явный прогресс. Сиси продолжает сочинять пронзительные, берущие за душу стихи. Песни на ее слова уже записали Патти Смит, Брюс Спрингстин и другие.
Время от времени — особенно в плохую погоду — Вонищенка с черным котом и пестрой кошкой живет в подземном пневмопроводе Альфреда Бича вместе с Джеком Робичо. Эта договоренность оказалась выгодной обоим, но неизбежно повлекла за собой кое-какие изменения: Джек больше не ловит крыс. Вот жалоба, которая чаще всего теперь звучит в столовой, обставленной в викторианском стиле:
— Что? Опять цыпленок?
Интерлюдия четыре
Из репортажа д-ра Хантера С. Томпсона
«Страх и отвращение в Джокертауне»
(«Роллинг стоун», 25 августа 1974 года)
Над Джокертауном встает заря. Я слышу, как ревут мусоровозы под окном моего номера в «Саус-стрит инн», у самых доков. Это конец пути, для мусора и всего остального, задница Америки, и я чувствую, что тоже приблизился к концу своего пути после недельных блужданий по самым мерзким и отвратительным улицам Нью-Йорка...
Когда я поднимаю глаза, за подоконник уцепляется когтистая рука, а минуту спустя над ней появляется и лицо. Мой номер на шестом этаже, а этот очумелый придурок лезет в окно, как ни в чем не бывало. Может, он и прав, это ведь Джокертаун, жизнь здесь пробегает быстро и ценится очень дешево. Быть здесь — все равно что неудачно обдолбаться и потом глюченным разгуливать по нацистскому лагерю смерти: не понимаешь и половины того, что видишь, но все равно это пугает тебя до зеленых соплей.
