Айн Рэнд - Или – или
«Хватит!» – строго говорила она себе, когда крик больной попутчицы готов был вырваться из ее горла… Не думать об этом, не заглядывать слишком далеко, жить, как тогда, когда она расчищала тропинку, – работать и не смотреть, что там впереди, у подножия холма.
Пару раз Дэгни ездила за двадцать миль в Вудсток, за продуктами и всякой всячиной. Вудсток представлял собой два десятка ветшающих зданий, построенных еще во времена прадедов. Никто не знал, на что рассчитывали строители Вудстока, – он стоял вдали от железных дорог, не снабжался электричеством, рядом проходило лишь шоссе местного значения, которое год от года становилось все менее оживленным.
Единственный магазин располагался в деревянном бараке с паутиной по углам и прогнившим от капающей сквозь протекающую крышу воды полом. Его хозяйка, грузная бледная женщина, передвигалась с трудом, но казалось, это не причиняло ей никакого неудобства. Ассортимент продуктов магазина состоял из пыльных консервных банок без этикеток, каких-то круп и овощей, которые гнили в старых ящиках у входа.
– Почему вы не уберете овощи в тень? – спросила как-то Дэгни.
Хозяйка недоуменно посмотрела на нее, будто сомневалась, что такой вопрос может прийти кому-то в голову.
– Они всегда стояли здесь, – равнодушно ответила она. По пути домой Дэгни всегда любовалась водопадом, низвергавшимся с отвесной гранитной стены, туманное облако брызг искрилось на солнце всеми цветами радуги. Было бы здорово построить здесь небольшую электростанцию! Мощности хватило бы и на ее дом, и на Вудсток, ведь в Вудстоке когда-то кипела жизнь, об этом говорило множество диких яблонь вдоль дороги, густая растительность на склонах холма – остатки былых садов. Их можно было бы восстановить, потом проложить ветку от ближайшей железной дороги и… Хватит!
– Керосина сегодня нет, – сказала хозяйка магазина, когда Дэгни в очередной раз приехала в Вудсток. – В четверг вечером шел дождь, а в дождь грузовикам не проехать через Ферфилдское ущелье, дорогу затапливает, и цистерна с керосином сможет проехать по ней только через месяц.
– Если люди знают, что в дождь дорогу затапливает, почему они не ремонтируют ее? – спросила Дэгни.
– Эта дорога всегда была такой, – ответила хозяйка. По дороге домой Дэгни остановилась на вершине холма и посмотрела вокруг. Она видела Ферфилдское ущелье, где шоссе, петляя по заболоченной низине, сужалось, зажатое с обеих сторон холмами. Это так просто – построить дорогу в обход холмов, по другому берегу реки, вудстокцам все равно делать нечего, она могла бы научить их провести ее на юго-запад, так короче, соединить с автомагистралью штата в районе, где загружаются грузовики-трейлеры и… Хватит! Дэгни отставила в сторону керосиновую лампу и зажгла свечу. Из миниатюрного радиоприемника звучала музыка.
Дэгни покрутила ручку настройки в поисках какой-нибудь симфонической музыки, но то и дело натыкалась на крикливые голоса дикторов. Тогда она быстро прокручивала ручку – ей не хотелось слышать никаких новостей.
С первого дня в домике она старалась не думать о «Таггарт трансконтинентал». Не думать до тех пор, пока эти слова не будут восприниматься так же спокойно, как, например, «Атлантик саузерн» или «Ассошиэйтэд стил». Но проходили недели, а рана не заживала.
Порой ей казалось, что она борется с непредсказуемой жестокостью собственного сознания. Она могла лежать в постели, уже засыпая, и вдруг задуматься о том, что на угольном складе в Виллоу Бенд, штат Индиана, износилась лента конвейера. Она заметила это во время своей последней поездки туда, случайно, из окна машины. Надо сказать им, чтобы заменили, иначе… И вот она уже сидит на кровати и плачет. Хватит! И она успокаивается, но остаток ночи уже не может уснуть.
Она могла сидеть в дверях дома на закате, наблюдая, как шелестящая листва успокаивается с наступлением сумерек. Затем в траве вспыхивают искорки светлячков. Они взлетают и носятся в темноте туда-сюда, медленно вспыхивая, как будто предупреждают кого-то, – совсем как сигнальные огни, мигающие ночью над дорогой… Хватит!
Было время, когда Дэгни не могла сказать себе «хватит!», не могла подняться на ноги, как от физической боли, – хотя можно ли ее отделить от боли душевной? Она могла упасть на пол или на землю, прижаться лицом к ножке стула или камню, стараясь не закричать во весь голос. А перед глазами у нее стояли – близкие, реальные, как тело любимого, – рельсы, сходящиеся вдалеке в одну точку, рассекающий воздух нос локомотива с эмблемой «ТТ», колеса, ритмично стучащие под полом вагона, памятник Нэту Таггарту в вестибюле терминала. Она старалась забыть, не думать об этом, лежать спокойно, но лицо нервно подергивалось, когда она прижимала к нему руки. Она мобилизовывала все силы против своего сознания, беззвучно и монотонно повторяя: «Выброси. Выброси это из сердца!»
Были и длительные периоды покоя, когда она могла взглянуть на проблему бесстрастно, оценить, проанализировать ее, как если бы эта проблема сводилась к технической. Но ответа не находила. Дэгни знала, что отчаянная тоска по железной дороге пройдет, если только ей удастся убедить себя, что тоска эта не оправдана логически и морально. Но тоску порождала уверенность, что правда на ее стороне, что нерационален и нереален враг. Дэгни не могла поставить перед собой следующую цель и найти в себе силы и любовь достичь ее без чувства правоты. Это чувство было утрачено в борьбе не с какой-то высшей силой, а с отвратительным злом, имя которому – немощь.
Дэгни надеялась, что забудет железную дорогу, найдет покой здесь, в лесу; она построит дорогу и соединит ее с шоссе внизу, отремонтирует шоссе, подведет его к магазину в Вудстоке – это и станет ее целью. И пустое бледное лицо хозяйки магазина, глядящее на мир с непроходящей апатией, станет пределом, поставленным всем ее попыткам. Почему? Она услышала собственный возглас. Ответа не было.
«Надо оставаться здесь, пока я не найду ответа. Идти некуда. Нельзя двигаться, нельзя начинать строить дорогу, пока… пока не выбран конечный пункт», – думала Дэгни.
Бывали и длинные безмолвные вечера, когда она неподвижно сидела и смотрела вдаль, на юг, где уже темнело. Ее охватывало одиночество, тоска по Хэнку Реардэну. Дэгни хотела видеть его спокойное, уверенное лицо, с чуть заметной улыбкой смотрящее на нее. Но она знала, что не увидит его, пока не победит. Его улыбку надо было заслужить, она предназначалась сопернику, всегда готовому померяться с ним силами, а не побитой развалине, ищущей в этой улыбке облегчения и этим разрушающей ее смысл. Он мог помочь ей жить; но не мог помочь понять, зачем жить.
После того утра, когда– она отметила на календаре пятнадцатое мая, Дэгни начала ощущать легкий страх. Однажды она даже заставила себя послушать новости, – его имя не упоминалось. Страх за Реардэна остался последней ниточкой, связывающей Дэгни с городом; он приковывал ее взгляд к югу, к горизонту, и вниз, к шоссе у подножия холма. Она поняла, что ждет Реардэна, вслушивается, стараясь уловить шум мотора. Но единственным звуком, иногда подающим ей надежду, был шум крыльев большой птицы, продирающейся при взлете сквозь ветви деревьев.
Существовала и еще одна нить, связывающая Дэгни с прошлым, которая не давала ей покоя, как нерешенный вопрос: Квентин Дэниэльс и двигатель, который он пытался восстановить. До первого июня она должна была переслать ему чек за месяц работы. Говорить ли ему, что она ушла с работы, что ей и всему миру никогда не понадобится этот двигатель? Сказать, чтобы он бросил двигатель ржаветь в куче мусора вроде той, в которой она его нашла? Она не могла заставить себя сделать это. Это было сложнее, чем бросить железную дорогу. И этот двигатель был для нее скорее не ниточкой в прошлое, а связью с будущим. Уничтожить его было бы даже не убийством, а самоубийством. Приказав ему прекратить работу, она расписалась бы в том, что у нее больше нет цели.
Нет, это неправда, думала она, стоя в дверях охотничьего домика в то утро двадцать восьмого мая, неправда, что в будущем нет места для выдающихся достижений человеческой мысли. Что бы ни происходило, она верила, что зло неестественно и преходяще. Она почувствовала это как никогда ясно именно в то утро; осознала, что мерзость города и его жителей и мерзость ее собственных страданий преходящи, а светлое чувство надежды живо и пробуждается в ней при виде залитого солнечным светом леса; поняла, что ощущение безграничных возможностей человека реально и вечно.
Дэгни стояла в дверях и курила. Из комнаты доносились звуки симфонии эпохи ее деда – ее передавали по радио. Она не вслушивалась, заметила только, что ее рука, подносящая ко рту сигарету, движется в такт музыке. Дэгни закрыла глаза и замерла, чувствуя, как солнечные лучи скользят по ее телу. Наконец-то она смогла насладиться мгновением, не дать болезненным воспоминаниям заглушить способность чувствовать; чем дольше она сохранит эту способность, тем больше у нее будет сил двигаться дальше.
