Владимир Михайлов - Вариант «И»
– То есть за двое суток до нашего дня?
– Так договаривались, разве нет?
– Все правильно. Молодцы.
– Но мы хотели бы получить гарантии того, что наши условия приняты во внимание.
– Официально вы можете получить их на следующий – после нашего – день.
– А неофициально?
– Неофициально я уполномочен подтвердить их сейчас. Что с удовольствием и делаю.
– Очень рад. Я уполномочен принять их.
Я снова налил.
– Победа!
Мы выпили, и он стал собираться.
– А что у тебя в бочонке? – поинтересовался я.
Он явно удивился:
– Саперави – я же сказал.
– Спасибо.
Он ухмыльнулся:
– Но когда ты его выпьешь – или даже раньше, – то найдешь там пакетик с кассетой, он приклеен изнутри к днищу. Там полная запись того, что скажет католикос – им же самим сделанная. Мы подумали: мало ли что – могут быть сложности с доставкой, а вам понадобится срочно – имея ее, вы сможете запустить в любой нужный миг. Так что бочонок останется. Вино, кстати, отличное. Помогает здоровью. Вот сумку я заберу, прости, пожалуйста.
– Хорошая сумка, – сказал я. – Но я не в обиде. Кстати: запись записью, но неплохо было бы, если бы в тот день здесь оказался и, так сказать, живой очевидец – глаза, уши и язык, который смог бы авторитетно подтвердить все, что у вас произойдет.
– Есть свидетель.
– Кто?
– Я. Устраивает?
– Более чем. Где я тебя найду?
– В нашем посольстве.
– Прекрасно.
Я проводил его до лифта. За него я не боялся: человек этот умел постоять за себя – да и за других тоже. Я познакомился с ним давно, в Германии, где он, правда, был турком; но это уже детали.
Заперев за ним дверь, я поспешил к бочонку. Но не затем, чтобы еще раз наполнить бокал. Тщательно закрыв его, я перевернул бочоночек вверх дном. Нашел нужное место. Нажал. Тайничок открылся. Я вынул содержимое. Вставил дискету в компьютер. Просмотрел. Сделал распечатку. Вложил ее в конверт, конверт спрятал в карман. Вернул дискету на место. И лишь после этого вызвал на связь Реан.
– Что для меня?
Ответили после краткой запинки:
– Пока установлено только, что объект вышел из здания через служебный выход, в сопровождении другого человека, мужчины. Сели в машину. Номер установлен не точно, сейчас работаем.
– Что с операцией?
– Были небольшие осложнения. Подробности – у Иванова.
– Он на месте?
– Нет.
Я не стал спрашивать – где: все равно, не ответили бы.
Вдруг проявилась усталость. Волнительным все-таки был денек. Не вредно бы отдохнуть, а?
Кстати: что это там подсунул мне генерал Филин? Вот и почитаем – пока не требует поэта…
Я достал папку. Лег на диван. И стал читать.
4
«Совещание, насколько мне известно, не записывалось и не стенографировалось. Генерал собрал нас, кому он доверял совершенно, в частном порядке, в дальней резиденции, куда все мы были доставлены под надежным укрытием от стороннего наблюдения. Пока разговор шел о деле, стол был сухим, чтобы мысли ни у кого не заплетались. Потом уже, обсудив главное, немножко разговелись.
Разговор с самого начала пошел об армии, потому что все приглашенные были людьми военными; в это понятие я включаю, конечно, и военную разведку. Генерал дал вводную. Она была примерно такой: несмотря на все усилия, страна гибнет. Центробежные силы растут. Международный авторитет стоит на уровне удельных княжеств, если только не ниже. Это неудивительно: дипломатия, не опирающаяся на плечи множества людей в погонах, не видна и не слышна даже на расстоянии пистолетного выстрела. Сила начинает прирастать армией, а не чем-то там другим. Армия и деньги – близнецы-братья. Деньги все – у мафии и примкнувших к ней чиновников, начиная с наивысшего уровня. Причем главным образом – за границей. Попытка вернуть деньги в страну добром – провалилась. Вернуть силой – такой силы нет. Опереться не на кого. За рубежами у нас друзей нет, а есть лишь выдаивающие нас и есть злорадствующие. Орел еще жив; но взлететь не может из-за истощения. Экономически Америка закупила большую половину Востока, хотя и Восток, в свою очередь, приобрел немалую часть Америки. Еще несколько лет подобного развития – и мы окончательно будем жить по инструкциям Вашингтона, явным или неявным – все равно.
Мы слушали и только кивали, насупившись: все так и было, как он говорил. Но несмотря на то, что все мы были в немалых званиях и должностях, никто не чувствовал за собой ни силы, ни, еще менее – знания того, что нужно было бы сделать. Все мы разбирались в военной науке; но она тут вроде бы помочь ничем не могла: воевать у нас не было силы – да и желания тоже.
В таком духе мы и высказывались – от младшего к старшему, как положено. Когда дошло до меня (а я по числу звезд был, да и по возрасту тоже, самым заслуженным), я постыдился сказать просто – «Не знаю», хотя, может быть, то было бы самым честным ответом, – но решил высказаться со всей откровенностью, хотя и не так много во мне ее сохранилось за годы жизни и службы при разных режимах и пост-режимах.
– Есть у меня такая теория, – сказал я, раз навсегда приказав себе не бояться того, что вот тут же и сейчас обзовут меня старым маразматиком – на том все и кончится. – Как мы сошли с исторической директрисы – даже не в девятьсот семнадцатом году, но где-то в самом начале прошлого века, так и катились по рокаде до середины восьмидесятых. А потом сообразили, что рокада эта ведет к обрыву, скомандовали «Кругом», и стали выбираться на направление главного удара; но для этого пришлось вспять пройти все, что было уже пройдено после того, как сбились с дороги. И прошли: не только разруху, голод, инфляцию, разгосударствление, сиречь приватизацию, но и буржуазную, как говорилось раньше, революцию пятого года, и русско-японскую войну: только на этот раз состояла она из двух кампаний, афганской и чеченской, результат же был тем же, что и в истории. Прошли – и вот теперь катимся дальше. И наша задача, по моему разумению – зацепиться за тот репер в истории, который установлен в выгодной для нас точке – в той, где мы побеждали. Вот о чем, считаю, надо сейчас думать.
Я полагал, что сейчас все начнут ржать, как табунные жеребцы; весело, однако же, никому не было – промолчали. Может быть, потому, что в то время я командовал Северо-Кавказским округом, а он считался из самых серьезных. Выдержали паузу – и потом Сизарев, генерал-лейтенант, командующий Уральским, спросил:
– Это что же, по-твоему, – нам теперь до Первой Отечественной катиться? До Бородина и Парижа? Не успеть.
– Нет, – сказал я. – Та война шла на нашей территории. Сейчас нам этого не выдержать. И С Бонапартом воевать нам нынче не с руки. Но есть в истории зацепки и поближе.
Генерал первым сообразил. И сказал:
– Вы о турецких войнах, если я правильно понял?
Он к любому из нас обращался на «вы», его обязывало положение.
– Так точно. О них.
– Ясно. Ну, что же, господа симпозиум?
(Любил он при случае ввернуть словечко, чтобы в рамках благопристойности дать понять, что он о нас думает.)
Опять-таки Сизарев задал неизбежный вопрос:
– Где же она – нынешняя Турция?
Я хотел еще подумать, прежде чем ответить, но не успел: свое слово подал генерал Исаков – положил в самый угол стола сильно и точно, такие мячи в игре не берутся:
– Да там; по соседству с той, старой.
– Ирак, – сказал генерал так, что каждый звук прозвучал отдельно, хотя и без пауз – как серия из автоматической пушки.
И все, не закрывая глаз, как бы переключились на внутреннее зрение, вызывая в памяти ситуацию географическую и политическую».
5
Я ощутил необходимость сделать то же самое: все-таки о давних временах шел разговор, о самом начале века (имею в виду запись, а не русско-турецкие войны), а у меня не столь блестящая память, чтобы обходиться без электронных протезов.
Значит, так: конец прошлого века, Ирак. Страна с режимом, что у нас привыкли, по собственному опыту, именовать тоталитаристским. Я невольно усмехнулся, вспомнив, как иные из наших «голубей» (голубь же, как известно, птица грязная, жестокая и привыкшая жить за чужой счет), голос сорвавшие требованиями о деликатном отношении, и, не дай бог, не применении силы против чеченских уркаганов, грабивших поезда, воровавших деньги, уводивших людей в рабство и все такое прочее, – голубки эти с восторженным придыханием приняли обстрелы и бомбежки, которым Штаты подвергали Ирак: потому что там, мол, фашистский режим, и так ему и надо. Чем отличался иракский тоталитаризм или фашизм от чеченского, миролюбцы как-то не задумывались, вместо того потрясали кулачками и вопили: «Распни его!»
Ну Ирак, конечно, от мало-мальски приемлемой демократии был весьма далек; однако подобных режимов в те дни на свете было хоть пруд пруди – и в Африке, и в Азии, и в Латинской Америке – и мало ли еще где. Но Ирак бомбили не из-за этого вовсе, но по той причине, что Штатам, которые в те дни у нас не без серьезных оснований нарекли всемирным жандармом (а сами американцы и не скрывали, что им такая роль по вкусу, она целиком укладывалась в их миропонимание), – что жандарму этому так уж не нравились иракские порядки; дело было в том, что Багдад во всей Передней Азии откровенно, вместе с Ираном, несмотря на их противоречия, противостоял Усам (от US в данном случае), и его нефть, кроме всего прочего, Усами не контролировалась; остальные же собратья по исламу (пусть и не стопроцентные) хотя американцев и не поддерживали, но помалкивали – потому, быть может, что экономическое взаимопроникновение было слишком глубоким, а может быть, еще и по той причине, что рассчитывали на быстрое усиление исламских сил в самих Штатах. Что касается России, то она прежде имела в Ираке немалый вес, однако лишь до того, как Штаты разгромили несколькими годами раньше тот же Ирак сначала за попытку расшириться за счет Кувейта, а через времечко – и еще раз, согласно древнему принципу: «Ты тем уж виноват, что хочется мне кушать!», как сформулировал еще дедушка Крылов; а наши тогдашние власти почли за благо согласиться с американцами в первом случае, а во втором как бы посопротивлялись – но такое сопротивление обычно завершается сентенцией типа «Надеюсь, вы знаете, что делаете», и все концы. После того Средний Восток не то чтобы нас и вовсе перестал принимать в расчет как возможного союзника в диспуте со звездами и полосами, но понял, что силенки у нас уже не те, что прежде, а долги нам можно и вовсе не отдавать…
