Феликс Кривин - Божественные истории
Евангелисты
— Врачу, исцелися сам!
Вот с какими словами обратился сатана к богу.
Но впоследствии эти мудрые слова были у него украдены и попали в евангелие «От Луки», приобретя таким образом совершенно другого автора.
Сатана возмутился. Он метался между небом и землей, обращался и в низшие, и в высшие инстанции и всюду требовал, чтобы евангелие «От Луки» впредь именовали евангелием «От Лукавого».
— Потому что это несправедливо, — говорил сатана. — Потому что эти апостолы жнут, где не сеяли.
Жнут, где не сеяли… Золотые слова! Но не успел сатана их сказать, как они попали в евангелие «От Матфея».
Избиение младенцев
Палач тяжело дышал.
— Сил моих нету? Прямо детский сад, а не серьезное заведение!
— Чтобы рубить головы, надо свою сохранить на плечах, — мягко улыбнулся царь Ирод.
— Трудно с ними, — всхлипнул палач. — Сущие ведь младенцы!
— Младенцы? — Ирод встал из-за стола. — Младенцы? — Ирод вышел на середину кабинета. — Запомни, палач: если думать о будущем, младенцы — это самый опасный возраст. Сегодня младенец, а завтра Иисус Христос!
Иоанн Предтеча
— Идущий сзади меня идет впереди меня! — загадочно вопил Иоанн Предтеча.
Он шел и вопил, шел и вопил, не пытаясь вникнуть в смысл этой таинственной фразы.
Над его головой проносились века. Возникали и рушились города, рождались и умирали мессии. А он все шел и вопил, шел и вопил.
Наконец он обернулся. Позади него было много людей, и все они были впереди, намного, намного впереди.
Так вот оно, значит, что! Святой Иоанн шел попросту не в ту сторону…
Святая троица
— Итак, голосуется первое предложение, — сказал бог-отец. — Кто за? Кто против? Кто воздержался?
— Я воздержался, — поднял руку бог-сын.
— Опомнись, сынок! На кого ты поднимаешь руку?
— Я ни на кого, — замялся бог-сын. — Я просто так… голосую…
Старый бог рвал на груди балахон и метал громы и молнии.
— На меня? На самого? Не выйдет! Я себя породил, я себя и убью… когда сочту нужным…
— Простите, я хотел сказать…
— Нет, мальчик, шалишь!
— Я не шалю, — пробормотал мальчик и вдруг почувствовал себя мужчиной. — Но мне надоело… распинаться…
— Ах, ты не хочешь распинаться! Ну что ж, тогда мы сами тебя распнем!
И бог-отец отдал соответствующее распоряжение.
— А как же быть с обязанностями бога-сына? — спросил святой дух, который до сего времени сидел тихо.
— Ну, это я беру на себя, — успокоил его старый бог. — Тем более, что я сам себя породил — так что мне это и по штату положено. — И он заговорил громче, выступая одновременно от имени отца и сына: — Итак, голосуется первое предложение. Кто за? Кто против? Кто воздержался?
— Я воздержался, — сказал осмелевший дух.
— И ты, брат? — покачал головой бог-отец и сын. — Как же это? От кого, от кого, а от тебя я не ждал.
Говоря это, бог лихорадочно соображал, как бы разделаться со святым духом. Попробуй его ухватить, когда он бестелесный!
Святой дух сидел тихо, но руки не опускал.
— Ладно, — нахмурился бог, принимая решение. — Сдашь мне дела, и чтоб духа твоего не было!
Духа не было. Бог остался один. Один в трех лицах.
— Итак, голосуется первое предложение. Кто за? Кто против? Кто воздержался? — Бог посмотрел вокруг и облегченно вздохнул: — Принято единогласно!
Имеющий уши
— Имеющий уши да слышит: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в царство небесное.
Но ведь верблюд тоже имеет уши!
«Ох, — думает верблюд, — после этих степей и пустынь, после всей этой жизни каторжной мне только игольного ушка недоставало!»
«Нет, — думает верблюд, — может быть, у богатых не райская жизнь, может быть, и у них есть свои неприятности, но — имеющий уши да слышит: верблюду тоже приходится нелегко!»
Грех
Отпустили душу на покаяние. Идет душа, радуется:
— Эх, и покаюсь я сейчас! Так покаюсь!
Встретили ее как положено: окружили со всех сторон, спрашивают, что душе угодно.
— Так и так, говорит душа.
— Ладно, отвечай по порядку: что взяла на душу, что затаила в душе?
— Ничего я не взяла, ничего не затаила.
— Посмотрим, посмотрим, — говорят.
И — лезут в душу.
Не вынесла душа.
— Каюсь, — говорит. — Все скажу, что прикажете!
Ну, тут уже отвели душу. А потом, когда отвели, выяснили, что за душой ничего нет. Зря она грех на себя взяла.
А раз взяла грех, значит, опять-таки надо каяться.
Апостол Петр
Апостол Петр громко бил себя в грудь.
— Не стучи, пожалуйста, — попросил Иисус. — Я уже сказал и опять повторяю: не успеет пропеть петух, трижды отречешься от меня.
Апостол Петр продолжал стучать:
— Господи, ты меня не знаешь!
— Знаю, всех вас знаю!
— Меня не знаешь, господи!
Петр заплакал. Потом встал, пошел и зарезал петуха.
Петух пропеть не успел. Иисус Христос знал своего апостола.
Апостол Павел
Апостол Павел прошел сложный, тернистый путь, были и у него свои шатания. Но и тогда, когда он с фарисеями искоренял христиан, как и позже, когда он с христианами искоренял фарисеев, Павел оставался верен главному и никогда не уставал повторять:
— Всякая душа властям предержащим да повинуется!
Вот потому он как был, так и остался апостолом.
Фома неверный
— Вот сейчас я пройду по морю, как по суху, — сказал Иисус.
Апостолы дружно выразили свое одобрение. Только Фома усомнился:
— Не нужно, господи, еще утонешь!
— Ты что ж, сомневаешься? Не веришь в божественные возможности? — покосился на него Иуда Искариот.
Иуду поддержали другие апостолы:
— Он всегда сомневается! Он ни во что не верит! Валяй, господи, иди! Если что, мы поддержим!
Иисус встал и пошел. По морю, как по суху.
— Встретимся на том берегу! — крикнул он восхищенным апостолам.
— Теперь я поднимусь по воздуху, как по лестнице, — сказал Иисус на том берегу.
— Не нужно, господи, еще расшибешься! — взмолился Фома, верный своему неверию.
Христос взмахнул руками и оторвался от земли.
— Браво, браво! — кричали апостолы, пока Иисус набирал высоту. — Мы так и знали, мы так и верили!
— А теперь, — сказал Иисус, опускаясь с неба на землю, — меня распнут на кресте.
— Господь с тобой! — перекрестился Фома. — Как можно говорить такое?
На него зашикали.
— Меня распнут на кресте, — продолжал Иисус. — Вобьют в меня гвозди…
— Слушайте! Слушайте! — ликовали апостолы.
— …из моих ран потечет кровь, мне будет очень больно…
— Слушайте! Слушайте!
— …потом я умру. А потом — воскресну.
Апостолы затаили дыхание. В тишине раздался тревожный голос Фомы:
— А вдруг не воскреснешь?
Иисус промолчал. Он только посмотрел на Фому взглядом, в котором не было прежней безмятежности, и продолжал:
— Но для того, чтобы меня распяли, меня нужно сначала предать. Кто хочет меня предать?
— Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
Ровно одиннадцать Я. Один Фома воздержался.
— Не все сразу, не все сразу! — замахал руками Иисус. — Для того чтобы предать, одного вполне достаточно. Пусть это будет… — Иисус обвел взглядом своих апостолов: — Ты, Фома!
Апостол рухнул на колени:
— Господи, пощади! Я люблю тебя, господи, я не могу тебя предать!
— Не гневи господа, Фома, — сказал Иуда Искариот. — Тебе сказано предай значит, предай, не вдаваясь в рассуждения. А не хочешь… Господи, позволь мне! Я сумею тебя предать, можешь на меня положиться!
— Спасибо, Иуда, ты верный человек!
Для того чтоб стать богом, человек должен сначала умереть, потому что церкви ни к чему живые боги. Неверный Фома этого не понимал — и он упирался, тянул всех назад, когда остальные ученики дружной гурьбой провожали учителя на Голгофу.
Понтий Пилат
— Историю делают чистыми руками, — любил повторять Понтий Пилат, которому по роду службы приходилось вплотную заниматься вопросами истории. Поэтому он не одобрял той возни, которую затеяли вокруг Иисуса Христа местные служители культа. Ну, подумаешь, немножко зазнался человек, возомнил себя мессией — так уж сразу его распинать? Можно ж было разъяснить, указать, подправить.
Римский наместник Иудеи изучал в юности римское право, и ему было хорошо известно, в каких случаях применяется высшая мера наказания. Но служители культа…
Ох уж эти служители культа! Сегодня распнут, а завтра будут целовать распятие, да еще, пожалуй, распинать тех, кто не захочет его целовать. Сколько народу переведут — подумать страшно!
