Дмитрий Володихин - МЫ - ТЕРРОРИСТЫ
– Любезный друг мой, ну какой ты журналист! Какая-то пародия на журналиста. Что входит, по идее, в ваши, братии борзописцев, обязанности?
– Да никто тебе ничего не обязан.
– Да нет, ты же отлично понимаешь, чего от вас ждет общество!
– Здравый смысл в тебе остался, философ? Ничего от нас не ждут. В крайнем случае, ждут, что обманем в миллионный раз. Подсознательно ждут, чтобы мы ласково обманули, сладко. Чтобы и дальше спалось о’кэй. Но это непрофессинально. Надо как бы искренне и честно. А это значит, чтобы с кошмарами. Правдоподобно. Не можем же мы им просто сказать: вроде бы в экономике маленький прирост наметился… Засмеют. Надо так: этой бедной стране случайно выпал счастливый шанс, например, цены на нефть чуть повысились. Ну, окончательно в дерьмо не ныряем, еще поплаваем двумя ноздрями над самым уровнем. Но недолго. Это перед выборами прирост, особенно месяца за два, так и прет, а в другое время надо критиковать, мол если и есть - то случайно. И скоро закончится. А если нет прироста, что естественнее, то, значит, все рушится, падает, ломается и воняет. И никогда больше не поднимется. Классический вопрос для телеинтервью: когда мы, наконец, поднимемся до уровня? Интервьюируемый, разумеется, отвечает лабуду: дело это нелегкое, пережитки прошлого-де, но не стоит отчаиваться, лет десять всего осталось. Ну, одиннадцать. Не больше. Ведущий ему поддакивает - мол, конечно. Сами видим. Не без того. Но улыбаться при этом должен профессионально: мы, интеллектуалы страны, сладкого не ждем, сказочки нам надоели, оптимизмом не болеем. И чтобы искренняя боль за Россию от всего сердца звенела в этой улыбке, а также в ироничных комментариях. Чтобы видно было, да! чтобы было видно - страдаем обильно. Готовы к худшему. Поста не покинем, хоть нас дустом посыпай. Профессионал это тот, кто раскапывает больше свежих ужастиков. Если, например, найден план, по которому олигархи продали Америке Смоленск. Или что вместо прививок в детстве врачи кололи нам микрочипы в питательном растворе, а через эти микрочипы взрослыми людьми управляют сталинисты, зюгановцы, евреи, американцы, гомосексуалисты, интеллигенты, чечены или администрация президента. Ненужное зачеркнуть. Еще лучше что-нибудь более правдоподобное: недавно, например, по Звенигородскому шоссе прошла манифестация покойников с Ваганьковского кладбища с лозунгами против гробокопателей. Столкновения с милицией. Имеются жертвы. Есть запись интервью с трупом Высоцкого, правда, любительская. А потому несколько смазана. Семь очевидцев могут подтвердить сообщение нашего корреспондента. Есть фотографии…
– Как же ты можешь! Ведь это бесстыдство.
– У настоящего журналиста стыд атрофируется. Даже у среднего по статусу и положению. Начисто. Иначе как работать?
– Если рассуждать, оставаясь в пределах здравомыслия, то люди хотят получать информацию и, может быть, какую-то простейшую интерпретацию. Даже не интерпретацию, а комментарий, пояснение. Вот и все. Разумеется, в любой профессиональной группе существуют бессовестные люди, но все-таки, продажность и подтасовка фактов - исключение. А от тебя я слышу только одно. Какие и когда «бабки оторвали».
– Это не здравомыслие, это полный бред. Бредософия. Для чего существует газета? Или журнал? Информацию добывать? А потом пересказывать? Их основали, чтобы деньги получать. От ужастиков, типа скелетов с транспарантами. От выборов. От интерпретации, которая лучше оплачивается. С одной твоей этой информацией прогорают вмиг.
– Милостивый государь! Я только одно тебе скажу: это не профессионализм, это торгашество. И сам ты, прости, похож на торгаша. Я очень хорошо себе представляю, как ты якшаешься с какой-нибудь мафией, держишь ларек или даже сам у прилавка стоишь.
– Ничего плохого в ларьках не вижу. Надо будет, поторчу и за прилавком. Нищенство безобразнее. А ты выбирал бы выражения. Какого черта!
– Прости. У меня как-то в голове не укладывается. Прости.
– Между прочим, есть у меня кое-что. В центре держу ксерокс в чуланчике. На двоих с другим журналистом. И, знаешь ли, когда за ним отстоишь семь часов, безо всякого стыда забираешь деньги домой. Честно заработано.
– Малый русский предприниматель?
– Маленький. Как гномик. Оба рассмеялись.
– Между прочим, философ ты тоже не очень философистый.
– Это как коты не совсем котастые, а студенты - не до конца студентистые?
– Да. Ты ведь в армии служил? Служил. А зачем философу в армию? Скажи на милость, зачем философу в армию? Ты умами должен управлять, а не штыком какую-нибудь шину колоть. Не твоя роль. Арлекин не играет Пьеро. Философ ему, раздумчиво:
– Ведь это было в советское время. Тогда все по-другому звучало. Было вполне естественно защищать отечество. Сократ защищал свой маленький полис, почему не защищать мне мою Россию?
– Говоришь складно. Только Сократ был на войне, а не в армии. А где твоя война, философ? С кем ты бился? Ты закосить не мог? Ты же тогда диссидентничал?
– Мог. Не захотел.
– А если бы сейчас - на дубль пойти?
– Сейчас я бы взрывчатку для военкомата нашел.
– Даже лычку там ухитрился получить. Философ в звании ефрейтора! Котлета с мороженым.
– Довольно.
– Хорошо. Заметь, я не спрашиваю тебя о причинах. О причинах я догадываюсь. Я просто намекаю: мы не совсем то, чем должны быть. Жизнь нас приспосабливает к себе. Да, я, может быть, торгаш. У меня, может быть, это в крови. Но я с такой кровью лег в журналисты, как пуля в девятку. Почти в десятку. Чуть-чуть не попал. А ты, философ, наверное, отклонился на двадцать процентов… или на пятьдесят процентов, когда затеял наше дело. Ты сам-то понимаешь от чего ты отклонился?
– Понимаю. Но я, отклоняясь, в какой-то степени возвращаюсь.
– Нормальные герои всегда идут в обход?
– Просто я возвращаюсь длинным окольным путем. Существует механизм, который делает из нас то, чем нам быть не предназначено. И я хочу сломать в нем одну маленькую детальку. Пускай он работает хуже. Чем не философическое действие? Идут, молчат. Дождь кончился. Солнышко на небе слова нежные лепечет. Хорошо ему, умытому.
Философ застенчиво спрашивает:
– Хотя бы чисто теоретически… Какой процент информации, которую TV передает нам, простым смертным, достоверен? Раньше я думал, что при всяком режиме нужно просто уметь вчитываться, видеть написанное между строк. Но, видимо, разрушение зашло глубже…
– Какой процент? Никакой процент. Случайные разрозненные совпадения с правдой факта. Если завтра ты услышишь: президент ожидает в октябре созыва совещания министров иностранных дел стран какой-нибудь «большой семерки»… или «большой восьмерки»? черт с ней, - так вот, они должны будут обсуждать проблемы прав человека в государствах Балтии. Об этом уже есть четкая договоренность с госсекретарем США. Со специальным визитом - чтобы четко договориться - туда летал, скажем, Черномырдин. В общем, если ты услышишь повседневный политический нонсенс, вроде этого, как полагаешь, сколько тут может быть правды?
– Вероятно, почти все. Здесь, на мой взгляд, нет ничего секретного или острого…
– Наивная душа! Вполне вероятно, что президент никого не ждет, госсекретарь ни ухом, ни рылом, а Черномырдин был в Крыму. Балтия - и та - отдыхает. Случайно может совпасть только то, что некто из российского руководства действительно только что побывал в Северной Америке.
– Что, правда? Правда?!
Евграфов с печалью в голосе, брови сдвинуты, глядя философу прямо в лицо, ровно так сообщает:
– Миша, положение значительно серьезнее, чем может показаться. Все зашло дальше самых пессимистических прогнозов. То событие на Звенигородском шоссе, о котором я говорил пять минут назад, на самом деле имело место.
Тринегин как шел, так и встал. Смотрит на журналиста, ждет пояснений. Верит. Целых пять секунд. Евграфов ему в той же манере:
– Наш специальный корреспондент выехал на место. Подробное освещение произошедшего - в вечернем выпуске.
– Важнейший вопрос - кого? Кого из них?
– Мне все-таки представляется более важным вопрос как… - и Евграфов уточняет:
– Как мы, вглухую непрофессионалы, обстряпаем теракт, на которых даже опытные люди сплошь и рядом сыплются. Как?
– Любезный друг! Отклоняемся от темы. С философской точки зрения в основе всего лежит вопрос зачем? - без него все остальное утрачивает смысл.
– Хорош трепаться! Теряем время. Философ и Евграфов воззрились на Гордея с удивлением. Какое время? Ну какое время? У них целый вечер. На какой пожар торопимся? И потом, что это он, озверину откушал? На людей бросается. Философ ему вежливо:
– Степа, мне кажется, недолгое обсуждение теоретических вопросов не столь уж неуместно…
– Словоблудие! Одно словоблудие! Делом надо заняться.
– Я понимаю, у каждого есть дела…
– Да не тороплюсь я никуда. Просто мне это интеллигентское словоблудие во где сидит! Оно, я скажу, оно меня уже достоестало. И болтают, и болтают… Везде. И тут тоже! У Тринегина сделался очень недовольный вид. Сейчас зашипит, как его кот шипит на пылесос и на швабру. Глаза сверкают недобрым блеском. Словом, задето нечто глубоко философское. Даже голос изменился. Вот он этим самым изменившимся голосом и говорит:
