Джеймс Морроу - Библейские истории для взрослых
Однажды утром, в самый разгар сезона клубники, я стоял за прилавком нашего фруктового придорожного лотка, болтая с одной из постоянных клиенток, Люси Беренс, которая в третьем классе учила Асу, когда вдруг к нам подбежала Полли. Глаза ее буквально вылезли из орбит, как пузыри жвачки, которые так мастерски выдувал Аса.
Она выпалила, что как раз сейчас пыталась распечатать гранки «Назад к Земле», только программа выдала совсем не то.
— Вот. — И сунула мне в лицо листок компьютерной распечатки с ажурными от перфорации краями.
Дорогие мама и папа!
Это передается по сверхсветовой волне, генерируемой нелокальной квантовой корреляцией. И вы не сможете мне ответить.
Я наконец нашла для себя подходящее место, в десяти световых годах от фермы «Гарбер». Когда у меня наступает зима, я могу видеть вашу звезду. Ваша система входит в созвездие, которое напоминает мне зебу. Помните, «З» — зебу? Я счастлива.
Отличная новость. Год назад из тех немногочисленных хилых организмов, переживших катастрофу четвертого июля, развились различные виды млекопитающих — в основном тупайи. А затем, в прошлый месяц, я произвела на свет — вы готовы? — людей. Вот именно, людей. Человеческих существ, наделенных способностью чувствовать, приматов, существ, совсем таких же, как вы. Боже, какие же они умные: автомобили, дезодоранты, поливинилхлориды, все такое. Они мне нравятся. Смышленее динозавров, и у них есть определенная духовность. Короче, они почти заслуживают быть тем, кем они есть: вашими внуками.
Каждый день мои люди засматриваются на небеса, и их взгляды неизменно останавливаются на Земле. Благодаря Асу, я могу объяснить им, что они видят: всю глупость и саморазрушение, то, как вся ваша планета превращается в выгребную яму. Так что передайте брату, он спас мне жизнь. И скажите, чтобы хорошо учился — он станет великим ученым, когда вырастет.
Мама и папа, я думаю о вас каждый день. Надеюсь, все у вас хорошо и ферма «Гарбер» процветает. Поцелуйте за меня Асу.
С любовью, Зенобия.
— Письмо от нашей дочки, — объяснил я Люси Беренс.
— Не знала, что у вас есть дочь, — молвила Люси, хватая алюминиевое ведерко, чтобы пойти собрать себе клубники.
— Она очень далеко, — сказала Полли.
— И она счастлива, — добавил я.
В тот вечер мы вошли в комнату Асы, когда тот упражнялся на ударных, подыгрывая «Апостольской благодати». Он выключил проигрыватель, отложил в сторону палочки и прочитал письмо Зенобии — медленно, серьезно. Затем, зевнув, сунул письмо в учебник математики. Сказал, что пойдет спать. Четырнадцать — тот возраст, когда настроение меняется каждую минуту.
— Ты спас ей жизнь? — поинтересовался я. — Что она имеет в виду?
— А ты не понимаешь?
— Не-а.
Наш сын забарабанил пальцами по учебнику математики.
— Помнишь, что рассказывал Логос о шахтерах? Помнишь, как он сказал, что Зенобия была вроде канарейки? Ну так он перепутал. Канарейка — не моя сестра, а мы. Земля.
— Как это? — изумилась Полли.
— Мы — это канарейка Зенобии, — сказал Аса.
Мы поцеловали сына и вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Коридор был оклеен его сокровищами — плакатами «Мисс Свинс в президенты», портретами рок-звезд и рекламными листками со сценками из апокалиптических фильмов, которые мы регулярно брали напрокат в видеосалоне Джейка: «Бег в молчании», «Зеленое безмолвие», «Лягушки»…
— Мы — канарейка Зенобии, — задумчиво произнесла Полли.
— Неужели уже слишком поздно? — спросил я.
Моя жена ничего не ответила.
Остальное вы слышали. Как доктор Бореалис познакомился с кем-то, кто знал еще кого-то там, и вдруг мы увидели сенатора Каракалла по каналу, демонстрирующему заседания конгресса, и он зачитывает последние двенадцать номеров «Назад к Земле», всю историю того года, который Зенобия провела с нами.
Помните, что сказал президент Тейт газетчикам в тот день, когда подписал законопроект о сохранении окружающей среды, сделав его законом?
— Иногда все, что нужно, так это притча к месту, — заявил он.
«Иногда все, что нужно, это правильная метафора», — сообщила нам верховная исполнительная власть. Земля — это не наша мать. Совсем наоборот.
Однако в ту особенную ночь, стоя у комнаты Асы, Полли и я не думали о метафорах. Просто нам очень хотелось, чтобы Зенобия вернулась. Мы ведь совсем неплохие родители, я и Полли. Взгляните на наших детишек.
Подмигнув друг другу, мы на цыпочках прокрались по коридору и забрались в кровать. Прижавшись друг к другу, мы громко рассмеялись. Мне всегда нравился запах моей жены; она пахла как большой роскошный гриб, на который натыкаешься в лесу лет в шесть, такой сладкий на вид, но сырой и запретный. Мы прижимались друг к другу все крепче и крепче, и нам становилось все жарче и слаще. Мы надеялись, что у нас родится еще одна девочка.
Известен лишь Богу и Уилбуру Хайнсу
Мой страж обращен лицом на восток, его взгляд скользит над верхушками деревьев и через Арлингтонское национальное кладбище обращается к зеркальной поверхности Потомака. А штык вздымается в утреннее небо, чтобы проткнуть солнце, не иначе. В уме он отсчитывает секунды, по одной на каждую выброшенную гильзу в салюте из двадцати одного винтовочного выстрела.
В том, чтобы быть мертвым, есть свои преимущества. Верно, моя забальзамированная плоть заперта в этом холодном мраморном ящике, но мои чувства свободно парят, словно спутники на орбите, посылающие на Землю ее собственные снимки. Я вижу город, изобилующий черными гражданами и белым мрамором. Ощущаю запах виргинского воздуха, сочной травы, морской пены. Слышу звуки сапог моего стража, когда тот разворачивается на юг, эхо его каблуков, щелкающих друг о друга: два щелчка, всегда два, словно телеграфист, вечно выстукивающий букву «и».
Мой страж притворяется, что не замечает толпу — пятиклассников, ротарианцев, садоводов-любителей, неорганизованных туристов. Время от времени ему в глаза бросается ярко-желтый шейный платок бойскаута младшей группы или розовый гребень панка. «Известен лишь Богу» — гласит надпись на моей могиле. Неправда, потому что известен я и самому себе. Я отлично помню Уилбура Симптона Хайнса.
Тук-тук-тук, это «спрингфилд» моего стража, перекладываемый с левого плеча на правое. Тот останавливается, еще раз двадцать одна секунда, затем чеканит двадцать один шаг на юг по узкой черной дорожке, защищая меня от общества «Золотой возраст» из Бетесды и клуба «Глен Эко Лайонс».
В армию я пошел, чтобы узнать, как убить своего отца. По иронии судьбы в глазах старика искорка удовлетворения блеснула единственный раз, когда я объявил, что бросаю колледж и поступаю на военную службу. Он думал, что я жажду защищать демократию во всем мире, хотя на самом деле я хотел избавить мир именно от него. Я намеревался записаться под вымышленным именем. Научиться обращаться с винтовкой. Затем однажды ночью, когда отец будет мирно спать, я ускользнул бы с самоподготовки, приставил дуло к его башке — голове Гарри Хайнса, вспыльчивого пенсильванского фермера, бившего меня своей суковатой палкой, пока спина моя не чернела от заноз, — вышиб бы ему мозги и отправил его прямо в преисподнюю. Видите, сколь неразумен я был в те годы? Могила меня исправила. Нет лучшего лекарства, чем этот ящик, лучшего лечения, чем смерть.
Цок-цок, мой постовой поворачивается на восток. Останавливается на двадцать одну секунду, глядя на плывущий над рекой туман.
— Хочу в пехоту, — заявил я на призывном пункте в Ваалсбурге.
И меня записали. Имя: Билл Джонсон. Адрес: ИМКА [5], Бельфонте. Белый. Цвет глаз: голубые. Волосы: рыжие.
— Становись на весы, — велели мне.
Меня измерили, и на какое-то короткое мгновение я испугался, что из-за низкого роста и худобы — мой отец-всегда презирал меня за то, что я не был такой гориллой, как он сам, — меня отбракуют, но сержант мне подмигнул: «Встань на цыпочки, Билл».
Что я и сделал, дотянувшись-таки до минимально допустимого роста.
— Ты, наверное, сегодня не завтракал, верно? — заключил сержант. — И снова подмигнул. — Завтрак помогает набрать несколько фунтов.
— Так точно, сэр.
Мой страж поворачивается: цок-цок, нале-е-во. Тук-тук-тук, он перекладывает винтовку с правого плеча на левое. На двадцать секунд застывает, затем чеканит шаг на север по черной дорожке. Цок-цок, поворот на месте, к Потомаку, и ждет.
Трудно теперь уже сказать с точностью, почему я изменил свои планы. В Кэмп-Синклере на меня надели хрустящую форму защитного цвета, выдали гигиенические принадлежности, флягу и винтовку «ремингтон», и неожиданно я стал рядовым Американского экспедиционного корпуса Биллом Джонсоном, рота «Д», восемнадцатый пехотный полк США, первая дивизия. И конечно, все только и говорили о том, как будет здорово топить фрицев в Балтике и гулять по развеселому Парижу. «Янки идут», и мне хотелось быть одним из них — Билл Джонсон, урожденный Уилбур Хайнс, вовсе не хотел рисковать, быть обвиненным в самоволке и сидеть на гауптвахте, пока дружки гостят в belle France [6] и развлекаются с ее красотками. После победы времени будет достаточно, чтобы показать Гарри Хайнсу, чему его сынок научился в армии.
