Ян Гельман - 666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
И очень эта чистота молодая по делам расследователю нравится. Читать удобно. Вот и сейчас, указания давая, следит он зорко, что в глазах отпечатается.
А печатаются в глазах практикантов Указания. Искать пропавшую вчера под вечер Фабрику Имени Юбилея Славных Событий – согласно негласных распоряжений районного Масс Штаба.
Для поиска отправиться в район Дома №, что по Улице, и обстоятельно живущих в нем расспросить.
С людьми поговорить отдельно, с общественностью – отдельно, особо выделив Матюкова Кондратия – общественности давнего представителя.
Шума лишнего не поднимать, и о результатах лично ему, Сергею Степановичу, доложить.
И главное. Никаких внеслужебных полетов по этажам. Дело особо важное, потому как – швейный гигант и опора индустрии.
В этом месте инструктажа белые глаза на минуту помутнели, так как пешком ноги бить практиканты сыска уже понемногу отвыкать стали. Но, не переча начальству, отсалютовали и отбыли.
А Сергей Степанович делами занялся. Перво-наперво номер 66, добавочный 6, набрал и доложил обо всем коротко и четко. Только в конце закашлялся: дух папок номерных такой из трубок пошел, что его собственных конторских дух перешибло.
Трубка щелкнула и велела действовать.
«Ишь ты, ценное указание!». Действовать Сергей Степанович и сам собирался. Много чего у него накопилось о Фабрике в холодильнике «Саратов», зеленым крашеном, на сейф похожем.
Да только это вечером, дома. В Конторе же гражданин Травоядов конторскими делами занялся – стук слушать. И потек день…
Течет день, тянется. В делах и в безделье, в странных разговорах и в их запоминании для сообщения. Течет. И тихо, с опаской, плывет по этому течению еще один, не то чтобы герой, а так, просто участник нашей невероятно правдивой неслучившейся истории. Вот он, участник.
Ну что может быть у человека в жизни такого плохого, если он вдруг коряк? То есть не по фамилии «коряк», не по имени коряк, а по национальности коряк. Ну, конечно же, ничего такого плохого быть не должно. Хотя ничего такого особенно хорошего тоже не предвидится. Живи себе да корячь потихоньку. Так, собственно говоря, Аким Петрович Чуможилов и делал. Жил да корячил, В одном соседнем НИИ. А про НИИ что скажешь? Что можно – другие сказали, а чего нельзя, того и мы не будем. Непристойностей и без того хватает. Так вот, Аким Петрович Чуможилов. Он человек образованный, тихий. В НИИ сидел. В отделе. Кроссворды решал: «До обеда – по вертикали, после обеда – по горизонтали. Как раз выходило на свою зарплату минус подоходный. Что еще? Проходил в статистике по графе «прочие национальности» и пенсии ждал. Что еще? В Доме №, что по Улице, жил. Как раз над комнатой Амнюка-Целителя помещался, а потому сильно обменяться хотел, чтобы в другой район подальше, где среда окружающая. Объявления об обмене в перерыв свой обеденный писал. И правильно! Не в рабочее же время! Так вот и жил Аким Петрович. Да вот еще, забыл совсем, утром зарядку делал, песню пел. Свою, корякскую. Вот оно! Вот оно, главное! С того и началось.
Тут надо сказать, что вдруг пошла в Новые времена среди граждан мода: семьи объединять. Оно, может, и правильно. Большой семье жить, конечно, способней. И на продукты меньше уходит, и за дедушкой присмотр крепче. Да только тут заковырка. Семьи у граждан из объединяющихся разбросанные: кто Здесь, а кто и Там. И что характерно, нет такого, чтобы им, семьям, т. е., посередине где соединяться. Да и Здесь дядю родного-троюродного принять никто не торопится. А тронулись все, кто мог. Туда. И опять проблема. Семейное дело, оно общения требует, а проклятый барьер языковый общаться не дает. Ну, сами посудите. Как ты дядю родного-троюродного, без которого жизни тебе не было и к которому ты Туда стремился, обнимешь, да в долг у него попросишь, если кровь родная, а язык чужой? Или вот еще сказать: Там – свобода полная и тамошние власти, где, значит, объединяются, очень, говорят, любят, когда их ругают. Демократы потому. А ты, гражданин из объединяемой семьи, свои, местные, власти ругать научился, хотя и тихо, а про те и двух слов не свяжешь. Сказано, Языковый Барьер. И пошла за Языком охота. И пошла на Язык мода. А тут вдруг узнают разъединенные граждане, что такой себе товарищ Чуможилов, якобы, Язык знает. Как случилось, кто первый узнал, теперь уж и не найти. Может Амнюк Петр Еремеич, сосед, песню утреннюю услышав, стукнул, может, мадам Нехай-Хроническая чего перепутала. А только как-то под вечер постучались в дверь к Акиму Петровичу. И не кто-нибудь постучал, а уважаемый Человек и поливочный герой Шурик Иванович Апельсинченко. И с порога прямо упрашивать начал, чтобы Языку, Который Известен, гражданин Чуможилов его родную дочь Оксанку Шуриковну научил. С бережением тайны, особенностями и произношением.
Тут на минуту от Аким Петровича отвлекшись объясним, что, как пошла мода семьи объединять, стал товарищ Апельсинченко получать письма. От несуществующего по причине красного дезертирства брата. От Майкла Эрона Оранжада. Ну, пока письма шли, держался боец материальной ответственности твердо. Не было, мол, брата, и нет. Но уж как посылка пришла, а в ней шуба барахлоновая – тут уж не выдержал. Дрогнул. Посылка – не письма, кровь родная – не вода, а шуба – не промтовар, а сигнал к объединению семей. Сам-то Шурик Иванович для путешествия староват, разумеется, а вот дочь – Оксанка Шуриковна – секты джинсоистов-несогласников первейшая и активнейшая приверженка, та, конечно, засобиралась. Даешь, т. е., духовное благосостояние и материальную свободу. И встал перед младшей Апельсинченко во всю ширь Барьер Языковый.
Сперва Аким Петрович, гражданин Чуможилов натиску любящего отца и верного брата противился. Какой мол, такой Язык? Но и Шурик Иванович не прост, ой не прост. Какой Язык? Известно, какой. Тот Самый. Короче говоря, договорились. Так и началось. С Оксанки Шуриковны. А уж потом, про специалиста прослышав, валом повалили разъединенные в комнату Акима Петровича на четвертом этаже Дома №, что по Улице. А разъединенные – народ такой. Одному уступишь, так уж и другим отказу нет. Пошла учеба. И граждане, объединения желающие, на преподавателя своего нарадоваться не могли. Обучает быстро, берет по-Божески, секретность блюдет. И Язык не в пример тому, что у других обучающих, легкий да понятный. Некоторые слова ну прямо от обычных не отличишь, разве что с Произношением. И Аким Петрович, гражданин Чуможилов, на учеников не жалуется. Про способности речи нет, но платят. И которые при продуктах состоят, сильно облегчают. Зажил Аким Петрович. Но ведь как в нашей жизни заведено?
Если вдруг так уж хорошо – ясное дело, нехорошо будет. И правда. Пошли от первых объединившихся Там письма Сюда. И что же? Ой, беда! Та же Оксанка с мужем. Как, значит, добрались, сразу на вокзале принялись власти ругать. Для лучшей встречи в смысле борьбы за свободу своего веского слова. Так, поверите ли, за папуасов приняли. А Там, где объединяться едут, папуасов хоть и любят, но высказываться не очень дают. Чуть не линчевали. Ну и с другими Акима Петровича выученниками сплошной конфуз и недопонимание. Как о барьер языковый не бьются, как произношение не оттачивают, никто из числа любимых родственников их понять не может, да в долг не дает. Вот какая Там темнота да бескультурье! Никто корякского языка не знает и за свой не принимает. Хоть обратно просись. И еще беда. Не все разъединенные объединиться успели. Есть которые и остались. И приходят они грозной толпой к Дому № и деньги за уроки с произношением назад требуют. А гражданин Жлоберман, ученик из последних, – зав. ларьком уцененных бриллиантов, – говорят, и вовсе озверел. Самый большой камень все время за пазухой носит, чтоб как Акима Петровича встретит, так всеми двумястами каратов – по голове. И вот во время, нами описываемое, сидит Аким Петрович у себя в комнатенке, даже форточку открыть боится. А под окнами объединяющиеся разъединенные на Языке, одному ему понятном, угрожают и злятся. Худо.
* * *Осторожно и ответственно ступая, практиканты сыска все больше углублялись в бесконечный подъезд Дома №. В подъезде сильно пахло народной медициной. Там и сям валялись, излучая дивный свет, небольшие куски барахлона. Кроме них, подъезд освещала также изумительная по красоте исполнения и устрашающая размерами надпись работы пионера Матюкова III «ВЕОЛЕТА ЗЮРИНА ИЗ КВАРТИРЫ 6…». Далее следовало нетленное определение. Пониже фрески возмущенной нервной рукой мужа и борца за правду было начертано: «ЭТО НАГЛАЯ, ВОЗМУТИТЕЛЬНАЯ ЛОЖЬ!». А еще ниже пионер резюмировал: «А ТЫ, ЗЮРИН…!». Удачное сочетание качеств членов неведомой семьи так заинтересовало практиканта Федина, что он тут же предложил – Ну что, махнем к этим, к Зюриным? – Никак нет, – твердо возразил Бовин, у которого уже явно проступали задатки работника инициативного УМЕРЕННО. – Как Сергей Степанович велел? Начать с представителя широких кругов. С него и начнем!». И четким строевым шагом, скользя в непереработанных еще сырьевых запасах Петра Еремеича Амнюка, он промаршировал к огромной, как долги развивающихся стран, двери коммунальной квартиры № 6. Надпись на самой большой из украшающих дверь табличек, бронзовой и торжественной, хотя и изрядно позеленевшей, гласила: «ТОВАРИЩ МАТЮКОВ КОНДРАТИЙ ЕГОРОВИЧ – ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ШИРОКИХ КРУГОВ ОБЩЕСТВЕННОСТИ В ПРЕЗИДИУМЕ ТОРЖЕСТВЕННОГО СОБРАНИЯ (персонально).
