Виктор Слипенчук - Звёздный Спас
– Слушайте, Агапий Агафонович, – с усилием подавляя внутреннюю дрожь, сказал профессор. – Все эти сущности в биопольном пространстве – это остаточное электричество. Слышите – остаточное!
– Не волнуйтесь, Богдан Бонифатьевич, я всё уже знаю-с, – твёрдо ответил полковник и, явно обращаясь уже не к профессору, а, очевидно, к сидящим в актовом зале, зычно крикнул. – Председателю комитета СОИС срочно на выход – ждём-с!
Строгий голос приказа не допускал кривотолков, а проскользнувшие металлические нотки содержали в себе не только и даже не столько угрозу – они придавливали кровавой расправой. Расправой неминуемой и быстрой, как просверк адмиральского кортика. Особенно это холодное, как бы покрытое изморозью «ждём-с»! Ползучее и сипяще слившееся с треском Властелина колец .
Богдан Бонифатьевич поднял голову и обомлел. Из сомкнутого кольца, в котором во время экспериментов доводилось не раз видеть туманные завихрения, может быть биополей (теперь он не был уверен), выползал огненно светящий шар. Он искрил и, потрескивая, разрастался. Он разрастался толчками, словно кто-то невидимый надувал его изнутри. Плазма! – ошалело констатировал профессор. – Если так, то кирдык приборам! О себе он не успел подумать.
Богдан Бонифатьевич очнулся дома в постели. Не помня себя, он жалостливо:
– Мама, мама!
– Что, Богдан?
Мать называла его имя по-украински, с ударением на первый слог. Она держала коньячную бутылку, как гранату.
– Опять прошмыгнул и сразу в постель, – уличила она его и красноречиво показала бутылку: – Опростал.
Тяжело прихрамывая, направилась к двери, оставив на тележке полную стопку коньяка и с детства любимую шоколадную конфету «Ласточка». В дверях остановилась.
– Телефон разрывался – все твои пропавшие аспиранты нашлись, не хуже тебя обнаружились в своих постелях. – Постояла. Вспомнила. – Ректор звонил и этот… кажется, министр по науке. Просили не отчаиваться, твои лаборатории временно опечатали секретчики. Агитировали маленько отдохнуть, сходить в отпуск, съездить в Чечню или Ингушетию, а нет – в Дагестан, на Каспий, там сейчас хорошо.
Мать призналась, что наябедничала на него – три года в отпуске не был, никакой личной жизни. Она заковыляла по коридору, не замечая, что думает вслух.
– И чем только эти военные занимаются, наплодили терроризма под самым носом, а простой человек надеется на них. Надеется, мучается и страдает.
– Боже мой, боже мой! – растроенно прошептал Богдан Бонифатьевич и, неопслушными пальцами развернув конфету, как-то очень ловко, лёжа на боку, опрокинул в себя полную стопку коньяка.
Вместо эпилога
Агапий Агафонович прикорнул в шезлонге на открытой террасе. Весеннее солнце заметно пригревало, и он уснул, выронив папку с бумагами. Люси осторожно, чтобы не разбудить мужа, собрала листки и аккуратно вложила в папку. Она точно знала, что эти исписанные листки никакие не мемуары – донесения. И зачем только Агапушка обманывает её?
Нет-нет, она не заглядывала в исписанные листки. Приученная к бдительности, она, наверное, даже под пистолетом не стала бы их читать. Больно надо! Бдительность и ещё раз бдительность, неустанно повторяла она вслед за мужем, и с годами эта формула жизни вошла в плоть и кровь.
В том, что это непременно донесения, пуще всего её убеждало чувство жены. Чувство жены ответственного работника и, конечно, какое-никакое, а знание – в такой серьёзной конторе, как у Агапушки, донесения всегда писались, пишутся и всегда будут писаться только от руки.
В гостиной у камина зазвонил телефон. Какая огромная дача, прямо настоящий дворец, счастливо подумала Люси и побежала к телефону. Она не могла привыкнуть, что её Агапий генерал-лейтенант в отставке.
Телефонный звонок нарушил дрёму Агапия Агафоновича. Он тоже не мог привыкнуть к государственной генеральской даче. Неужто он попал в номенклатуру? Возможно, временно, перед поездкой за «бугор»? Пусть хоть Люси маленько придёт в себя.
Он прислушался к телефонному разговору. Люси болтала, но тщательно подбирала слова – генеральша. Когда коснулась его, сказала с отчётливой гордостью – Герой отдыхает. Что это за правило она взяла – Герой пишет, Герой читает, Герой смотрит в небо? Агапий Агафонович подумал, что надо бы ей подсказать – быть скромнее. Но тут же и отбросил эту мысль. Со временем лишнее само отпадёт и отсеется, как шелуха, – пусть маленько отойдёт. Он ведь и сам никак не привыкнет к происходящему.
Примерно неделю назад, а именно пятого мая, привезли Агапия Агафоновича из тюрьмы. (Не будем уточнять из какой.) И поселили на генеральской даче. Люси обрадовалась не столько даче, сколько его появлению. Она чувствовала, что он окружён какими-то враждебными силами, а ей говорили, что он в командировке. Говорили, что инспектирует какие-то очень важные казённые объекты.
Ни дать ни взять ровно полтора месяца «инспектировал», подумал Агапий Агафонович и невольно погрузился в свежие, ещё не отболевшие воспоминания.
Вначале его, как простого гражданского, поместили в камеру для подследственных – три человека на койкоместо. Он даже не предполагал, что есть такие камеры: параша и кормушка рядом, вонь, духота, сырость. И они, красавцы (сказать заключённые язык не поворачивается), полуголые, потные сидят, как сельди в бочке.
Он по наивности посчитал, что угодил в эту плотно заселённую камеру как особо отличившийся, – ничуть не бывало. Пять объектов сменил (очевидно, заметали следы за ним), всюду одно и то же. Российские тюрьмы тем и знамениты, что даже самого отпетого негодяя заставляют помыслить о бренности жизни. Настраивают на философский лад, приобщают к великой мудрости: уймись человек, усмири гордыню, помни: как бы ни было плохо, а всё может стать ещё хуже. Диалектика!
За полтора месяца так называемых инспекций Агапий Агафонович вкусил диалектики по полной программе. Поначалу настроение было ни к чёрту, думал, если выберется живым, встретится с омбудсменом. Но потом передумал.
Слово-то какое нехорошее, не русскими придумано, без внутреннего понимания сути. Ты этому омбудсмену доверишься, а он пойдёт и даже не за понюх табаку, а за так иностранцам продаст.
Передумал Агапий Агафонович встречаться с омбудсменом. К тому же где-то на третий день повеселее стало, даже азарт появился. Например, вертухаи приносят тебе тяжёлый гнилой «арбуз» – надорвались от тяжести. А ты в ответ, как ни в чём не бывало, им свою «тыкву» выкатываешь – нате, кушайте на здоровье!
Уже в своей родной Лефортовке что придумали: ни с того ни с сего обнаружили у него дизентерию. Никакой дизентерии, конечно, не было, но как докажешь?! Они же нарочно такое придумывают, чтобы из равновесия вывести, чтобы ты рвал и метал.
Ну, раз дизентерия, надо подследственных спасать. Выгребли его из общей камеры – и в изолятор, к сумасшедшим.
Один весёлый попался, всё норовил показать в натуре, как он мраморную столешницу разбил на голове у начальника смены. А другой – чёрный, как цыган, – Павлом Глобой прикинулся. Предрекал неизбежный финансовый кризис, планетарное правительство, выбранное из левых, и, естественно, Третью мировую войну как очаг всемирного освобождения человечества. Для затравки всегда начинал с момента, как у него спинной мозг вытягивали. Разбудит среди ночи, а Весёлый уже тут как тут, как живой муляж участвует, иллюстрирует процесс. Надо признаться, что вытягивание спинного мозга – зрелище не для слабонервных.
Тогда-то Агапий Агафонович впервые свою «тыкву» выкатил. Разбудил сокамерников среди ночи и давай рассказывать про надвигающийся и неотвратимый космический удар астероида. Про оборотня Бэмсика. А на третью ночь, когда рассказал, как вместе с милыми энергетическими созданиями за таковых принял своих сотрудников Наумова и Кимкурякина, принародно стащил с трибуны и повязал ремнями самого председателя комитета СОИС, тут уж у сумасшедших полностью крыши снесло.
Весельчак в подражание Агапию Агафоновичу, словно и он присутствовал при экзекуции, стал прыгать по кровати и кричать благим матом: ты Змей Горыныч, ты змей-с, а не Председатель! Потом горестно всхлипнул и, закрывшись локтем, под кровать юркнул.
А прогнозист-астролог, истребитель спинного мозга, вообще с катушек слетел. Стал биться головой о железную дверь – всю тюрьму среди ночи на ноги поставил.
Агапия Агафоновича, точно буйного, срочно отсадили от тихих. В камеру-одиночку определили. Наконец-то дошло, что он постепенно, но всех их своими «тыквами» низложит. Вот уж где отдохнул от души. Потом, конечно, подсаживали всяких. Как же без этого в родной комитетской тюрьме? Да только это была артель «Напрасный труд». Он уже вкусил «арбузов» и стал к тому времени настолько матёрым диалектиком, что с обзорных вышек даже на изолированной прогулке следили исключительно за ним.
