Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты
Сообщники Зюганова предоставляют вам, Борис Николаевич, вздорную чушь, которую по большому счёту даже нельзя назвать дезинформацией, выставляя вас на посмешище всему свету. Вспомните хотя бы знаменитых “38 снайперов” во время событий в Первомайском.
Сообщники Зюганова в армии, ФСБ, среди “красных директоров” в промышленности поставляют Дудаеву новейшую технику, которой ещё нет в войсках, они шлют ему всё — от обмундирования до лучших лекарств, названия которых наши военные медики даже не слышали. Те же самые сообщники из “красных директоров” не выплачивают своим рабочим зарплату, крутя деньги в коммерческих структурах или просто прикарманивая.
Это поднимает волну народного возмущения, когда люди готовы идти за кем угодно, чтобы спасти свои семьи от голодной смерти.
В то же самое время государственные каналы телевидения и добрая половина прессы ежедневно раздувают ностальгию по “старым добрым временам”, когда водка стоила три рубля и колбаса — не больше, если её удавалось с боем где-нибудь перехватить. Разве это не заговор?
Разве может существовать легально партия, которая открыто провозгласила своей задачей свержение существующего в стране политического строя, которая открыто не признает конституции, саботирует все решения правительства, когда даже председатель думского комитета по безопасности, не скрываясь, занимается подрывной деятельностью.
Я всю жизнь прослужил в госбезопасности и могу ручаться, что при зюгановской “партии” уже сейчас действует тайная Чрезвычайная Комиссия, состоящая из бывших парторгов и отставных офицеров КГБ, которые выносят и исполняют смертные приговоры тем, кто в нынешних условиях может продемонстрировать пример успеха в сфере предпринимательства, в банковском деле, в администрировании новыми структурами и прочем. При этом всё списывается на какую-то абстрактную мафию или никому не известные преступные группировки.
“А что вы скажете, — спросил Коржаков, который слушал меня, кусая губы, — об их последней выходке с денонсацией Беловежских соглашений? Зачем им это понадобилось?”
“В старые времена, — объяснил я, — когда ловили какого-нибудь поэта при написании знаменитого русского словечка на стене Большого театра, то ему тоже задавали вопрос: зачем он это сделал. А поскольку он, естественно, ответить не мог, то в протоколе обычно писали: “из хулиганских побуждений”. Вот и это постановление было принято зюгановцами из хулиганских побуждений. Поскольку бездеятельность властей ежедневно прибавляет им наглости, а ничего полезного они сделать не в состоянии, они начинают хулиганить. Обратите внимание, стоило вам сдвинуть брови, Борис Николаевич, как они немедленно из наглых триумфаторов превратились в оправдывающихся мелких пакостников.
“Но я не могу разогнать Думу до выборов, — мрачно заметил президент, — а Зюганов имеет парламентскую неприкосновенность.”
“Всё это делается элементарно просто, — рассмеялся я, хотя понимал, что этого не следовало бы делать. — Даже странно объяснять вам столь простые вещи. Его люди, — я указал на Коржакова, — совершают налёт на штаб-квартиру КПРФ в Москве или же в любой провинции, а можно и там, и там. Уверяю, что вы найдёте там массу интересного: расстрельные списки, документы, доказывающие связь с иностранными государствами, вроде Кубы, Северной Кореи или Ирака, криминальные источники финансирования от игорного бизнеса до прямой измены. Всё это публикуется, КПРФ запрещается, её фракция в Думе в силу этого объявляется распущенной. Кстати, вам уже сообщили, что зюгановцы в Думе нацепили значки с надписью “Народный депутат РСФСР”. Такого государства сейчас не существует, так что они фактически отрицают своё российское гражданство.”
“Они уйдут, понимаешь, в подполье, — буркнул президент, — ещё больше мороки будет.”
“Подполье! — я, уже не стесняясь, засмеялся и того пуще. — Какое подполье? Помните, как они сидели в подполье после путча девяносто третьего года? Это подполье легко вычисляется по количеству отвезённой туда мягкой мебели и румынских спальных гарнитуров. Поэтому я могу вам, господа-товарищи, честно сказать: в подполье можно встретить только крыс!
Но мы отвлеклись, — продолжал я в порыве лекторского вдохновения. — Так я хотел бы спросить: почему подобной группировке разрешено легальное существование?”
“Извините, Василий Лукич, — сказал Коржаков, — но вы безнадёжно отстали от жизни. Мы живём в условиях демократии. Идёт нормальный демократический процесс… А то, что вы нам предлагаете, извините, ушло в прошлое.”
“Господа-товарищи, — ответил я, — мне пришлось изучать искусство политической интриги у самого Ильича. И товарищ Сталин тоже, поверьте, был не лыком шит. А как раз всё, о чём вы говорите, шито белыми нитками. Простите меня, старика, за прямоту, уважаемый президент, но разве не ясно, что не будь Зюганова, ваши шансы быть выбранным на второй срок были бы равны нулю. Вот они с Жириновским и отрабатывают свою бюджетную зарплату, которая, может быть, только им и выплачивается в срок.
Всё это так. Но опасайтесь — обстановка может при нынешних обстоятельствах очень легко выйти из-под вашего контроля. Не перехитрите сами себя, как говорил товарищ Менжинский.”
“Эх, ветераны, — проговорил президент, вставая. — Всё вам, понимаешь, заговоры мерещатся и перевороты из вашей боевой молодости.”
Он потряс своим здоровенным кулаком:
“Вот они у меня все где!”
“Не уроните,” — почтительно заметил я.
“Чего?" — не понял президент, а сообразив, улыбнулся одной из своих знаменитых улыбок, которую я расшифровал однозначно: “Если уроню, то у всех головы отлетят, понимаешь. Я шутить не люблю”.
— Тут уж по глазам его я понял, — улыбнулся Лукич, — что и у демократии есть положительные стороны. Будь у меня такие права, я бы его самого наградил этим орденом “За личное мужество”. Рисковый мужик, я тебе скажу!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
— Василий Лукич, — сказал я, придав своему голосу как можно больше оптимизма, — с вас приходится!
— Что ещё случилось? — настороженно осведомился ветеран.
— Нашёлся человек, — радостно объявил я, — который согласился опубликовать ваши воспоминания!
— А он не псих? — спросил Лукич.
— Нет, — заверил я, — в годы советской власти он отмотал срок за антисоветскую пропаганду и агитацию. При обыске у него в тайнике нашли стихи Бродского и посадили за это на пять лет. После освобождения из зоны Горбачёвым и декларирования свободы печати он решил стать издателем и дал себе слово печатать только мемуары чекистов. От греха подальше. Прочитав рукопись, он пришёл в восторг, считая ваши рассказы триумфом возрождающегося соцреализма.
— Конечно, — согласился Василий Лукич, — у меня там только правда, хотя и слегка приукрашенная. Как и положено в соцреализме.
— Однажды, — продолжал ветеран, — писатели пригласили товарища Сталина на свой съезд и попросили у него указаний, как освещать те или иные события. Вождь подумал и сказал: “Пишите правду. Но не всю правду”. Это и есть соцреализм. Если бы я всю правду написал, то даже и ты не поверил бы. А так, как у меня написано, всё правдиво, а главное — доходчиво для рядового читателя.
— Издатель слово в слово сказал то же самое, что и вы, — обрадовался я, — он назвал главными достоинствами ваших воспоминаний историческую достоверность в сочетании с красотой литературного изложения. Он сразу обратил внимание на то, что книга предназначена не для эстетирующих жлобов, а для рядового человека с улицы. “Этот чекист, — сказал он, — вышел из гоголевской шинели, как и все реалисты. И критические, и социалистические”. И предложил выпустить ваши воспоминания под общим названием “Джеймс Бонд из НКВД”. Как вы?
— Ну, нет, — запротестовал Василий Лукич, — какой же я Джеймс Бонд? Он только и делал, что людей мочил и спал со всеми девками, что под руку попадались. А я за всю службу ни одного человека не убил и твёрдо придерживался правила: “Не живи, где…”
— Знаю, знаю, — прервал я его, — да, вы правы… Джеймс Бонд — это не совсем удачно. Морально — нравственный уровень у него, конечно, очень низкий.
— И духовности никакой, — добавил Лукич, — нет, придумайте что-нибудь другое.
— Хорошо, а как ты, Лукич, отнесёшься, — поинтересовался я, — если мы назовём твою книгу “Д'Артаньян из НКВД”? Годится?
— Д’Артаньян? — недовольно пробормотал Лукич, хотя в его голосе слышалось уже гораздо меньше протеста, — больно задиристый петушок был, вечно за табельное оружие хватался, в городе хулиганил, с патрулями дрался, взятки брал…
— Но службу знал, — вступился я за знаменитого гасконца.
— Службу знал, конечно, — подтвердил Василий Лукич, — он же в личной охране короля служил. Можно сказать, в службе безопасности главы государства. И в караулах их гноили, и на войне клали, и по тюрьмам-зонам комендантами распихивали, и, если кого взять надо было, тоже их посылали, королевских мушкетёров.
