Александр Полосин - Армагеддон был вчера

Славен вздрогнул. Это означает, что... все земли превратятся в чистый огонь! Людям не будет места!

Он видит, как решается доля мира – и не может ничего сделать! Что его силушка супротив Огневича? Даже меч не повредит чудищу, а уж голыми руками... Кинься на него Славен – испепелит мигом. Остаётся положиться на то, что Владычица совладает с химерой... Положиться на заклятого врага!

– Этого не будет! Я клялась защищать людей, вставших под мою руку – и не сделаю того, что их убьёт! Ты не получишь Слова! Я открою Врата – но лишь для того, чтобы тебе уйти!

Язык пламени протянулся к Владычице. Она вскинула навстречу руку, в ладони сверкнул серебристый амулет – откуда только взяла? Огневич втянул язык и отступил. Сияние амулета причиняло ему боль.

– Соглашайся – или умрёшь!

Славен так и не узнал причину случившегося потом. То ли Владычица верила, что Огневич не ударит в полную силу, и выставила недостаточно прочный заслон, то ли использование оберега требовало времени, и Владычице не хватило какого-то мига, то ли ярость удесятерила силы демона, как это бывает с берсеркерами...

...только новый удар, в грудь, сбил её с ног и откинул в проход. Славен услыхал треск дубовой двери и вопли ужаса – там стояли два стража...

Огневич потоком лавы устремился за Владычицей. Славен выбежал из темницы.

– Неееееееет! – выл возле выломанной двери и простёртого тела столб пламени, утративший все человеческие черты. – Я не хотеееееел! Она одна знала Слово! Теперь я пленён этом мире! Пленён навекииииии!

Не переставая выть, столб стал ввинчиваться в землю. Крепчайший камень растекался водицей. Славен попятился. Коли правдивы слухи об огненном море под землёй – демон сможет там выжить без чар Владычицы. И будет вечно длить существование, оторванный от своего мира и мира людей...

Вряд ли жечь людей было ему в удовольствие: Славен вспомнил, как бережно, не причинив боли, Огневич донёс его до Твердыни. И роду своему добра желал...

Беда в том, что их добро и добро людей – разные. Настолько, что нельзя двум племенам ужиться.

Перепрыгнув через раскалённые камни, Славен приблизился к Владычице. Доспехи на груди расплавились и каплями железа стекли ниже, плоть была выжжена, видны рёбра и хребет – но лицо осталось нетронутым. Лицо девчонки, желавшей больше, чем другие...

Сверху доносился шум битвы. Да, войско князя здесь... а войско Владычицы уже почуяло её потерю. Чудища станут, как сонные мухи, и витязи легко их изничтожат.

След было бежать к своим, подавать весточку, что жив – но Славен сидел у тела. У тела той, что заслуживала смерти… но смертью своею спасла жизнь всех людей…

Мрачно, сыро и тихо. Огромная пещера заполнена до отказа. На каменном полу сидят фигуры в чёрных плащах. Капюшоны скрывают лица. Все смотрят в одном направлении. На возвышении, как на сцене, стоят двое. Первый высокий и худой; бледное лицо не лишено благородства; осанка выдаёт привычку повелевать. Второй выглядит жалко. Он совсем молод, но паника, испуг на лице превращают его в старика. А самое главное, то, что объединяет обоих – клыки, такие явственные, что уже невозможно ошибиться. Ясно – это вампиры.

Надменный руководитель говорит негромко, но голос разносится во все уголки.

–Стоящий перед вами осуждён за братоубийство. Экспертиза подтвердила – он сожрал такого, как мы. Каким будет наказание?

– Изгнание… изгнание… изгнание! – сначала тихо, потом громче доносится со всех сторон.

– Отвести подсудимого к Палачу, – раздается торжественная команда. Две безликие фигуры подхватывают отчаянно упирающегося юношу.

Он кричит. За сценой открывается дверь. Его заталкивают и закрывают. Безжалостно и профессионально, как крышку гроба.

Где-то падают капли. Большой зал пуст. Вдруг – тихий стук, нежный, будто скребётся котёнок. Открывается та самая дверь, дверь к Палачу.

– Войдите.

Молоденькая большеглазая вампирша осторожно переступает через порог.

– Скажи, Палач, ты человек?

Устрашающая фигура в чёрном выходит на середину комнаты.

– Сама знаешь, что нет.

Он откидывает капюшон. Ничего ужасного – традиционная вампирья бледность, клыки…

– Значит, вампир?

– Наверное… Человеком я не был никогда. Родился таким – с внешностью и аппетитами вампира. Но я не превращаю людей в вампиров, а наоборот. Мой дар, а может, проклятие…

– Осуждённый сегодня… он умер?

– Да. Слишком долго пробыл среди нас. Я укусил, и он стал обычным симпатичным юношей. А потом навалились украденные у вечности столетия. Он просто рассыпался прахом. Мне часто приходится такое видеть…

– Меня зовут Юля.

– Я Палач. У меня нет имени. А ты, как ты попала сюда?

– Это было полстолетия назад. А помню всё до последней мелочи. Было поздно, мы с подругой возвращались домой после дискотеки. Тёмный переулок.… Вдруг мы увидели вампиров. Их было много, около десяти. Я никогда не встречалась с ними раньше, считала выдумкой – впрочем, как и все люди. Но узнала сразу. За каких-то пять минут из моей подруги высосали кровь. Всю. Впервые это выглядит ужасно. Я была уверена, что сейчас умру. Кто-то из нападающих приблизил лицо к моему горлу… Очнулась я уже вампиршей. Это была дикая, сумасшедшая радость! Я жива, жива, жива! Поначалу этого было достаточно. Потом оказалось, что в этой жизни есть и свои прелести. Прежде всего – возраст. Чудесно навсегда остаться двадцатилетней, и не бояться умереть, по крайней мере, своей смертью. А ещё… Я всегда помнила погибшую подругу. Все люди – жертвы. Мы – хищники, я сама выбрала роль хищника…

– Но что-то изменилось?

– Ты знаешь?..

– Ты хочешь, чтобы я тебя укусил.

– К тебе уже приходили с подобной просьбой?

– Нет, ты первая. Я просто как-то почувствовал, угадал.… Но скажи, я хочу знать – почему?

– Ты не поймёшь.… У людей был пророк, который говорил, что быть жертвой – великий подвиг. Для этого нужны мужество и смелость. А в детстве мама пекла мне пампушки с чесноком. И ещё я любила загорать на ярком солнце у синего-синего моря…

– Пускай. Но возраст?

– Мне было двадцать. Прошло пятьдесят лет. Я решила, и не буду сожалеть.

И Палач укусил. На этот раз она не потеряла сознания. Смотрела прямо перед собой, даже когда плечи сгорбились, а волосы поседели. Через несколько мгновений девушка превратилась в дряхлую старуху. Она направилась вверх по длинной спиральной лестнице. Каждый шаг давался с трудом, но она упрямо преодолевала ступеньку за ступенькой. Вверху открылась дверь, яркие солнечные лучи упали на морщинистые ладони. Озарённая светом старуха счастливо улыбалась.

А внизу в темноте плакал одинокий, глубоко несчастный и всё понимающий Палач…

Тяжёлые капли вразнобой чмокали уже просыревшую – три дня всего, как перестлал кору, – крышу, лопались, растекаясь маслянистыми озерцами. Грязная влага сочилась в щели, едва видные в полутьме стены цвели зловонной плесенью, ядовитым ползучим мхом.

– Лешак, – заскрипел из тёмного угла тряский голос. – Леша-ак! Зябло мене.

Он подслеповато прищурился, отчего верхняя губа поднялась к носу, обнажив жёлтые, крепкие ещё зубы; гулко вздохнул. В вязкой темноте куталась в тряпьё косматая фигура, белки глаз тускло мерцали болезненной зеленью.

Из вонючей груды выпросталась костлявая, в нехороших пятнах рука, подвигалась, словно утопающий просил помощи. Мерзкий голос завёл опять:

– Зябло мене, Лешак! Агнь раствори, зябло мене!

– Да говори ж ты по-людски, – простонал Лешак. – Щас. Будет тебе огнь животворящий. Дров нет, поняла? Вчера уже сушняк кончился! Я тебе говорил сто раз!

– Леша-ак...

– Тьфу! Пойду к куму, слышь? Агнь твой искать. Сиди.

Он с кряхтением поднялся, медленно распрямил спину, опасливо слушая хруст в суставах. Шагнул к двери, на пороге обернулся, зыркнув из-под низкого лба в угол, тихонько плюнул ещё раз. Кикимора и есть. Хоть не возвращайся совсем.

Дверь тихонько затворилась за ним, Лешак постоял чуть под куцым навесом, кряхтя и харкая в дождь, неожиданно резко повернул голову. На миг помнилась неясная тень, но та сразу растаяла, и Лешак увидел только колеблющуюся водяную завесу.

– Совсем старый стал, – бормотал Лешак, неуверенно озираясь. – Мерещится…

Лохматое от туч небо угрюмо волоклось по протухшей земле, жирные желтоватые капли дождя изредка залетали под навес, оседали на жёстких волосах Лешака, изрубленном морщинами корявом лице.

Лешак прокашлялся, сплюнул.

– Эй, Домушник! – зычно позвал он. – Жив ещё?

Изба соседа кособочилась всего в десяти шагах, но хлипкие мостки почти

исчезли в грязи. Кривые ставни шелохнулись, в щели мелькнуло бледное лицо, исчезло. Здесь, мол. Надо чего если, так сам приди. Не растаешь.