Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– Пока не знаю.
– Узнай, – сказал Шеврикука. – Или не бери в голову. Мало ли у нас что и чем расцветает.
– И все-таки неприятно.
– Б. Ш., Белый Шум, более в Землескреб не врывался, – сказал Шеврикука. – Ты вернулся потому, что не ждешь нового появления Белого Шума? Или выяснил, что его появления для тебя не опасны?
– А вот это вы не берите в голову, – сказал Пэрст-Капсула и тут же осекся, возможно заметив, что Шеврикука удивился резкости тона подселенца, и продолжил: – То есть не берите в голову мои состояния. Я сумею себя сохранить. Я буду и здесь. И у подруг. А Б. Ш., может быть, появится в Землескребе нескоро…
– Даже так?
– Появится кто-то другой… Возможно, Тысла…
– Это что еще за Тысла?
– Вот увидите сами.
– Ты что-то знаешь?
– Я могу лишь предположить… Я вам нужен? Или я пойду?
Движения Пэрста-Капсулы были суетливыми, нервными, будто полуфаб куда-то опаздывал. Но при этом Шеврикука чувствовал, что Пэрст-Капсула ожидает его вопросов. «Нет, спрашивать его сейчас я ни о чем не буду», – решил Шеврикука.
– Иди, – сказал он.
В спину уходящему глядел, досадуя на самого себя. Их отношения с Пэрстом-Капсулой изначально сложились так, будто он, Шеврикука, был всадником на белом коне, а Пэрст-Капсула состоял при нем либо оруженосцем, либо стремянным. А то и просто мелким услужителем. Шеврикука находился как бы выше Пэрста-Капсулы и словно бы покровительствовал ему, а уж обхождение его с Пэрстом было часто высокомерно-снисходительным. Конечно, имелись причины, по каким между ними, полагал Шеврикука, было необходимо расстояние. А возможно, и стеклянная преграда. И это расстояние устанавливалось тем, что они с Пэрстом-Капсулой будто бы находились на разных высотах существования, при которых уместными и приемлемыми для Пэрста-Капсулы оказались покровительство Шеврикуки и его высокомерно-снисходительные действия и слова. Так все само собой вышло по установлению Пэрста-Капсулы, с тем он и возник вблизи Шеврикуки, и это положение, наверное, отвечало необходимостям его жизни или игры, но оно и Шеврикукой было признано удобным и необременительным. Он к нему привык. А потому изменения интонаций вроде нынешнего: «А вот это вы не берите в голову», – нарушающие этикет отношений, казались Шеврикуке резкостью не по чину. А то и дерзостью. Некие же вздохи Пэрста – сначала о бурках, затем о подругах, теперь о томлении всей сути и проросшей капсуле – могли восприниматься неоправданными попытками Пэрста-Капсулы изменить отмеренное им же расстояние и перевести Шеврикуку из покровителя в сопереживателя, а потом, глядишь, и в душевного, а то и в закадычного друга. Такое Шеврикуке не могло понравиться. Но не был ли он несправедлив и своим невниманием, намеренным нежеланием в суете выслушать прибившееся к нему существо, пожалеть его или пособить ему в чем-либо, хотя бы словом, не вызывал ли он у Пэрста-Капсулы чувства досады, боли или тоски? Конечно, обстоятельства вынуждали Шеврикуку быть с Пэрстом-Капсулой настороже, и все же… И все же. Нехорошо выходило, нехорошо…
И теперь получилось так, что он Пэрста-Капсулу отогнал, а ведь тот будто бы хотел сообщить ему сведения хотя бы о ретивом исполнителе Б. Ш. и свежей фигуре – Тысле, неважно как добытые, но несомненно для Шеврикуки нелишние…
38
Надо отправиться на улицу, толкнуло Шеврикуку желание, и побродить. И подумать. При этом ему померещилось, что желание это отчасти и не его собственное, что он получил приглашение выбраться на прогулку, а с приглашением даже и намек – будто для сегодняшней прогулки будут особенно приятны тропинки Звездного бульвара у поворота на проезд Ольминского. Приглашение и намек должны были бы вызвать протест или неприятие Шеврикуки, но он предположил: не приглашает ли его новоявленная (или новоявленный?) Тысла?
Нет, приглашение было направлено не Тыслой.
На тропинках Звездного бульвара Шеврикуку поджидала дама в мантилье. Она не то чтобы поджидала, она как бы прохаживалась, пребывая в тихой грезе или в элегических настроениях, вызванных синими влажными сумерками, и никого вокруг не видела. А может быть, и не элегии звучали в ней теперь, а привели ее к проезду Ольминского печаль и неотложное горькое дело. Дама была в темных, закрытых одеждах, плотных, пожалуй, слишком теплых и для ночей на берегах Гвадалквивира, и для сумерек нынешнего московского лета. Конечно, и гипотетическая Тысла могла выйти к Шеврикуке, вдруг она родилась в мантилье или же ее воспитывали в темных одеждах. Но Шеврикука очень скоро сообразил, что поджидает его Дуняша-Невзора.
– Отчего мантилья? Отчего такие строгие линии? Отчего все мрачное? Будто какая драма! – начал было он тоном легким и ироническим. Но вдруг выпалил всерьез: – Что-нибудь случилось с Гликерией?
– Почему с Гликерией? – поинтересовалась Дуняша. – Почему не со мной?
– Не знаю, – смутился Шеврикука. – Взял и подумал о Гликерии. И ляпнул! Экая глупость! Самому странно.
– Значит, ты о ней все время думаешь, – уверила его Дуняша. – Противна она тебе или прелестна, но ты о ней думаешь. Ты сейчас просто испугался.
– Ну конечно! Вам показалось, – возразил Шеврикука. – У вас к этому расположены мысли.
– Ты предлагаешь вести разговор на «вы»? – удивилась Дуняша-Невзора. – На «вы» так на «вы». Эко вы растерялись из-за своего испуга и даже, видимо, рассердились на себя. Это пройдет.
– Уже прошло, – согласился Шеврикука. – Так что у вас за драма?
– Драмы нет. Есть осложнение обстоятельств, и более ничего.
– Надо понимать, в холодную вас не отправили…
– Пока нет.
– Не завели ли вы в приложение к мантилье еще и кастаньеты?
– Если и завела, то взять их с собой сегодня повода не было.
– Стало быть, приглашение меня на прогулку было исключительно деловое.
– Разве приглашение? Так, робкое, тихое воздыхание о деле. Или напоминание о нем. Вы же согласились стать проводником.
– Было произнесено: «Ни о какой услуге просить мы у вас не будем».
– Произнесено сгоряча.
– Возможно, что и я именно сгоряча вызвался быть проводником. А теперь пыл пропал. И у меня произошло осложнение обстоятельств.
– Шеврикука, ты ведь и сам знаешь, что ввяжешься в наши дела.
– Не вижу никакой корысти. И никакой выгоды.
– А тебе и не нужна корысть. А все равно ввяжешься.
– Я полагаю, придумано и дело, в числе прочих, в связи с ним госпожа и направила ко мне барышню-служанку, – сказал Шеврикука.
– Да, – согласилась Дуняша. – Есть и частное дело. Добыть для Гликерии Андреевны некий предмет. Или даже два предмета. Но сначала один. В известном доме на Покровке.
– Это дом Гликерии. Она в нем хозяйка.
– Кабы так. Ей не все доступно. И не все разрешено. А многое и запрещено. Нарушения запретов вызовут кары. Случайное же лицо может коснуться того, что теперь необходимо Гликерии. С этим делом госпожа ни к кому не направляла служанку.
– Так, – кивнул Шеврикука. – Еще что?
– Один из предметов – бинокль.
– Бинокль?
– Бинокль. Театральный.
– Отчего же не с броненосцев? Отчего же не для наблюдений за эскадрой Нельсона?
– Театральный, – сказала Дуняша. – Успокойся. Театральный. Перламутр, кость, медь. Наблюдали сквозь него за трагедиями Озерова и танцами Истоминой.
– А второй предмет?
– Сразу тебе знать и второй, как же!
– Ясно. Первый – крючок с червяком.
– А ты его уже и проглотил.
– Предположим. Но он не впился мне в губу. Я его могу откусить. Могу даже и переварить.
– Дело твое.
– Хорошо, – сказал Шеврикука. – Бинокль Гликерии Андреевне я добуду.
– Благодетель ты наш! Я ли в тебе сомневалась!
– Дальше что?
– Между прочим, на тебя положила глаз Увека Увечная.
– Один глаз? Два, три? Сколько у нее теперь вообще глаз? Я ее давно не видел. Толком и не знаю, какая она.
– Увидишь, – сказала Дуняша-Невзора. – Как бы мы этого ни не хотели, но ты ее увидишь. У нее два глаза. Как у меня. Как у тебя. Как у Гликерии.
– Увижу так увижу, – сказал Шеврикука. – А вам что, будет неприятно, если я ее увижу?
– Нам все равно. И не станем же мы хватать ее за платье. И может, какой толк выйдет для нас из вашего с ней свидания.
– Это где же?
– Есть сведения, что под маньчжурским орехом.
– Даже так? Ладно… И, стало быть, нынешний разговор со мной предпринят без всяких просьб и пожеланий Гликерии Андреевны?
– Если она узнает о нем и поручении добыть бинокль, она может и прогнать меня. Она в обиде на тебя, Шеврикука. Зачем надо было дразнить ее напоминанием о дурной клятве?
– Но клятва была.
– Была или не была, кто знает. И клятва ли? Может, некое вынужденное обещание. Или обязательство, вырванное обманом, страхом, болью, боязнью принести беды другим. Или вызванное несуразностями обстоятельств жизни.
– Всему нужно найти оправдания.
– Но великодушно ли было с твоей стороны напоминать женщине о ее… о тяготящих ее обстоятельствах?
