Олдос Хаксли - Остров
– Давай отдохнем немного, – сказал он.
– Вы устали? – озабоченно спросила Мэри Сароджини.
– Да, чуть притомился.
Он отвернулся и оперся о свою трость-альпеншток, глядя вниз на рыночную площадь. В ярком свете дуговых фонарей розовое здание мэрии выглядело огромной порцией малинового шербета. На шпиле храма, фриз за фризом, он мог видеть обычную избыточность индуистских скульптур – слонов, демонов, девушек с небывало пышными грудями и задами, танцующих изображений Шивы и, конечно, целые ряды образов будущего и нынешнего Будды в спокойном экстазе. А между шербетом и мифологией где-то затерялось в густой толпе унылое лицо юноши в белой шелковой пижаме. Так не отправиться ли назад? Это будет разумный, практичный, осторожный поступок с его стороны. Но внутренний голос – не ласковый, как у Рани, а зычный и громоподобный – буквально закричал: «Подлость! Низость!» Совесть заговорила? Нет. Моральные принципы? Боже упаси! Но отвращение, грязь и невыносимая вульгарность – вот что не позволяло человеку, обладавшему хоть каким-то чувством собственного достоинства и вкусом, стать участником всей этой сволочной возни.
– Ну что, пойдем дальше, – сказал он, обращаясь к Мэри Сароджини.
Они вошли в вестибюль больницы. У дежурной за стойкой регистрации Сузила оставила для них записку. Мэри Сароджини следовало отправляться прямиком к миссис Рао, где им с Томом Кришной предстояло провести ночь. Мистера Фарнаби приглашали пройти в палату номер 34.
– Это там. – Дежурная сестра указала на маятниковую дверь.
Включился рефлекс вежливости, и Уилл сказал:
– Спасибо.
Но затем с неприятной тяжестью внизу живота, с ощущением легкой тошноты он поплелся к своему неясному теперь будущему.
– Последняя палата слева, – донесся вслед голос медсестры, которая сразу же уселась на свой стул за стойкой. – Доберетесь туда сами.
«Доберусь сам, – повторил он про себя. – Доберусь один». И неопределенное будущее слилось в единое целое с неотвязным прошлым – Главный Ужас существовал вне времени и повсеместно. Этот длинный коридор с темно-зелеными стенами стал тем же самым коридором, по которому год назад он шел к маленькой палате, где лежала умиравшая Молли. Кошмар имел тенденцию повторяться. Обреченно и сознательно он приближался к месту очередной кончины. Снова смерть, но только в несколько другой версии.
Тридцать вторая, тридцать третья, тридцать четвертая… Он постучал и стал ждать, слыша биение собственного сердца. Дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с маленькой Радхой.
– Сузила ждала вас, – прошептала она.
Уилл последовал за ней в глубь комнаты. Обогнув ширму, он увидел силуэт профиля Сузилы на фоне света лампы, высокую кровать, темное и изможденное лицо Лакшми на подушке, руки, больше похожие на обтянутые старым пергаментом кости, пальцы, напоминавшие когти. Снова Главный Ужас. Содрогнувшись, он отвернулся. Радха указала ему на свободный стул рядом с открытым окном. Он сел и закрыл глаза – но закрыл их физически только на свое настоящее, зато тем самым словно открыл внутреннее зрение на ненавистное прошлое, о котором настоящее назойливо напоминало. Он оказался в другой комнате рядом с тетушкой Мэри. Или, вернее, с остатками той личности, что была когда-то тетушкой Мэри, а теперь превратилась в кого-то другого, с трудом узнаваемого, – в кого-то, кто и не слыхивал о доброте и щедрости души, составлявших сущность натуры тетушки Мэри, в кого-то, переполненного бессмысленной ненавистью ко всякому приближавшемуся к ней посетителю. Она ненавидела и злилась на всех только лишь потому, что у них не было рака, потому что они не мучились от боли, не познали, что такое преждевременный смертный приговор. А наряду со злобной завистью к чужому здоровью и счастью в ней развилось сварливое желание постоянно жалеть себя и пребывать в состоянии самого приниженного и жалкого отчаяния.
«Почему это произошло со мной? Почему жертвой стала именно я?»
Он и сейчас мог слышать этот тонкий визгливый голосок, мог видеть заплаканное и искаженное от злобы лицо. Единственный человек, которого он когда-либо по-настоящему любил, кого обожал всем сердцем. А потом, уже в состоянии деградации, он стал презирать ее – более того, поймал себя на чувстве ненависти к ней.
Чтобы бежать из прошлого, Уилл приоткрыл глаза. Он увидел, что Радха сидит на полу очень прямо и скрестив ноги в позе медитации. На стуле рядом с постелью Сузила казалась тоже погруженной в полнейшую неподвижность. Он посмотрел на лицо, покоившееся на подушке. Оно тоже оставалось совершенно неподвижным, но той безмятежной неподвижностью, которая почти напоминала навсегда застывшую маску смерти. Снаружи из густой и темной листвы вдруг донесся крик павлина. По контрасту сразу после этого молчание стало восприниматься еще более полным, хотя в нем ощущалось таинственное и страшное значение.
– Лакшми. – Сузила положила ладонь на тощую руку старухи. – Лакшми, – повторила она затем немного громче. Умиротворенная маска смерти никак не реагировала. – Ты не должна засыпать.
Не должна засыпать? Но для тетушки Мэри сон – искусственный сон после инъекций – становился единственным избавлением от мук, от жалости к себе и от неотвязного страха.
– Лакшми!
Лицо ожило.
– На самом деле я не спала, – прошептала старая женщина. – Это просто от слабости. Такое ощущение, что я уже куда-то уплываю.
– Но ты должна оставаться здесь, – сказала Сузила. – Ты должна понимать, что находишься здесь. Все время. – Она подсунула дополнительную подушку под плечи больной и потянулась за бутылочкой смеси ароматных солей, стоявшей на прикроватном столике.
Лакшми вдохнула запах, открыла глаза полностью и посмотрела на лицо Сузилы.
– Я успела забыть, как ты была красива, – сказала она, и призрак плутовской улыбки мелькнул на почти бесплотном лице. – Как ты считаешь, Сузила, – спросила она через несколько секунд уже совершенно иным тоном, – мы увидимся с ним снова? Я имею в виду – там?
Сузила в тишине гладила руку старой женщины. А потом вдруг расплылась в улыбке:
– А представь, что этот же вопрос задал бы Старый Раджа. «Как ты считаешь, «мы» (я цитирую, конец цитаты) увидимся с «ним» (я цитирую, конец цитаты) «там» (я цитирую, конец цитаты)?»
– Но как думаешь ты сама?
– Я думаю, что мы все вышли из одного и того же света, чтобы потом в один и тот же свет вернуться.
Слова, думал про себя Уилл, слова, слова, слова. Лакшми с усилием подняла руку и указала обвиняющим перстом на прикроватную лампу.
– Эта лампа бьет мне прямо в глаза, – сказала она.
Сузила развязала свой красный шелковый платок, которым укрывала шею, сняла и накинула на пергаментный абажур. Из белого и безжалостно высвечивавшего все детали свет превратился в более тусклый, тепло-розовый, как румянец девушки, а Уилл обнаружил, что ему вспомнилась при этом смятая постель в спальне Бабз в те моменты, когда реклама джина «Портерз» меняла окраску на алую.
– Так намного лучше, – сказала Лакшми. Она закрыла глаза. А потом, после долгого молчания вдруг произнесла: – Свет, свет. Он снова здесь. – Еще пауза. – О, как же это чудесно! – прошептала она. – Как восхитительно!
Потом внезапно наморщила лицо и закусила губу.
Сузила взяла руку старой женщины и зажала между ладонями.
– Боль очень сильная? – спросила она.
– Она была бы очень сильной, – объяснила Лакшми, – будь она моей болью. Но каким-то образом так не происходит. Боль здесь, а я сама где-то еще. Это похоже на эффект приема средства мокша. Ты понимаешь, что в действительности ничто не принадлежит тебе. Даже боль.
– А свет все еще там?
Лакшми покачала головой:
– И, оглядываясь назад, я могу точно сказать, когда именно он пропал. Он исчез, стоило мне начать говорить, что боль не моя.
– Но все равно твои слова были хороши.
– Я знаю – но я зачем-то произнесла их вслух. – Снова призрак старой привычки к лукавству и презрению к авторитетам промелькнул на лице Лакшми.
– О ком ты подумала на этот раз? – поинтересовалась Сузила.
– О Сократе.
– О Сократе?
– Тот тоже продолжал болтать языком, когда уже принял отраву. Не позволяй мне попусту разговаривать, Сузила. Лучше помоги выбраться из своего собственного света.
– Помнишь это же время в прошлом году, – начала Сузила после молчания, – когда мы все отправились в храм Шивы над высокогорной Экспериментальной станцией? Ты и Роберт, мы с Дугалдом и двое детишек. Помнишь?
Лакшми улыбнулась – воспоминание доставило ей удовольствие.
– Я сейчас говорю особо о том виде с западной стороны храма – о виде на море. Синем, зеленом, фиолетовом. А тени облаков словно на рисунке чернилами. И сами облака – то белоснежные, то свинцовые, то оттенка древесного угля, то будто сатиновые. И пока мы любовались пейзажем, ты задала вопрос. Ты помнишь его, Лакшми?
