Александр Селин - Видео Унтерменшн
Убрав рамочку обратно в сундук и заперев чулан, Владимир поднимался по ступенькам крутой подземной лестницы, думая теперь только о том, как бы безболезненно умертвить мастера Звягу. Мастера, который вызывал у него большое уважение. Отравить? Вскрыть вены? Не должен же такой славный человек умирать в муках. Общепринято, что легким способом расставания с белым светом считается обезглавливание. Раз – и все. Но такое окончание годится только для мятежников, потому как сам ритуал напоминает скотобойню, отчего и совершается прилюдно. Неуважительный ритуал. Цареградцы говорили, что если вскрыть вены, да в теплой воде, то обреченный вроде бы совсем не мучается, а как бы потихоньку засыпает. А если еще рядом гусляров приставить, чтобы музыка убаюкивала и ласкала слух… Хорошая мысль. Тихо и благородно. Время позднее. Может быть, уже отдать распоряжение нагревать котел с родниковой водой, приготовить травы и пряности, а Звяге сказать, что неплохо было бы помыться после дальней дороги? И не в обычной бане, чем и простого холопа не удивишь, а как римскому цезарю, как дорогому гостю…
– Горим, князь! Горим!
Только сейчас Владимир, прервавший размышления, почувствовал едкий запах дыма, который пошел уже вниз, и отчетливо услышал людской топот.
– Горим, князь! Беда! Соловей-разбойник с четырех сторон терем поджег!
Взбежав по лестнице и выбравшись на простор через потайной выход, Владимир увидел, что весь его терем со всех сторон объят пламенем. Сухие деревянные настилы и резные пристройки, окружавшие все белокаменное здание, уже догорали, а сама известковая основа, потемнев, трескалась и, казалось, только добавляла жару беснующемуся огню, который быстро поднимался к самой крыше, касаясь причудливо расписанных остроконечных наблюдательных башен. Вот уже занялась и крыша, опрометчиво сложенная из березовых досок, в мгновение образовав огромный факел, осветивший ночное небо. Высокое безоблачное небо с крупными звездами, какие всегда бывают над Киевом. Звезды, что по ночам придают городу сказочность и великорусскую красоту.
Будучи не в состоянии протиснуться через узкие окна трапезной, дружинники выломали единственную дверь и с большим трудом, выталкивая друг друга, выбирались наружу. Некоторые, схватив ушаты, бесполезно побежали к колодцу, чтобы принести воды и что-нибудь да как-нибудь затушить. Кто-то затаптывал в траве загоревшуюся накидку, шапку или соболий воротник, кто-то тащил за шиворот кашляющих от дыма цареградских послов и прочих заморских гостей.
В это время где-то вдали послышалось конское ржание, свист и дикий, до боли знакомый зловещий хохот с выкриками: «Так вам и надо, гниды!» Эх, жаль, кажется, нет ни у кого под рукой хорошего рогового лука, только одни мечи на поясах! А как славно было бы запустить стрелу в спину уходящему злодею, мерзопакостному Соловью-разбойнику, силуэт которого пока еще не растаял во тьме.
– Охрана! Есть лук у кого-нибудь?
– Сейчас принесут!
– Тьфу!
Несколько воинов, отвязав коней, устремились в дальнюю темноту, в сторону леса в надежде догнать разбойника. Но Владимир, осознавая бессмысленность этой затеи, только в отчаянии махнул рукой. Никому в лесу, да еще и ночью, не удавалось отловить Соловушку, который лучше всех знал каждый овражек в окрестных дебрях, каждый кустик, каждую осину и каждое дупло. Отпускал наученного коня для отвода глаз, а сам прятался и бил в спину. Тут не обойтись без тактических хитростей вроде того ложного обоза, что однажды подсказали цареградцы. А так хоть лес вырубай, пристанище лиходея. Русский витязь, он только в чистом поле хорош, в честном ратном бою, лицом к лицу и при ясной солнечной погоде. Без крюков, без арканов, без подножек и прочих хитростей, которые беспрестанно изобретают враги. Он готовится к бою, честно предупреждая, где, когда, чем и во имя чего произойдет поединок. Если у него булава, а у противника нет булавы, то он великодушно отбросит в сторону булаву. Если идет числом, то всегда требует, чтобы у врага было точно такое же число. А если враг голоден, то сначала от доброты сердечной накормит, напоит врага, попарит в баньке, и только потом будет насмерть биться.
Владимир осмотрелся. Обошел всех бедолаг, живых и полуживых, что собрались неподалеку от разгоревшегося терема. Пламя давало обширный свет, так что, несмотря на позднее время, на полверсты вокруг все было видно как днем. Звяги, который мог бы выдавать себя белой холщовой рубахой, нигде не было видно. Он подошел к Путяте, который вылезал из трапезной одним из последних, так и не выпустив из руки баранью ногу.
– Где Звяга?!
– Не знаю, князь. Дымно было, – произнес Путята. – Суматоха. Выталкивали всех, кого могли. А те, кто не вышел… Уж не обессудь… Дверей побольше надо было в тереме навырубать на случай пожара. Или окна делать пошире…
– А ты мне не указывай.
В этот момент рухнула крыша, не оставляя надежды еще кого-нибудь спасти. «Эх, жаль терема, – тяжко подумал князь. – И Звягу из виду упустил. Лучше бы, конечно, воочию убедиться в его кончине. А теперь по золе да по останкам не разберешь… Но по всему видать, что он так и остался в трапезной. Бедный мастер. Не приготовил я для тебя бани».
– Видишь, как часто бывает, Путята, – произнес Владимир вслух, и голос его, кажется, дрогнул, – в первую очередь гибнут лучшие из людей, самые искусные, добрые и неподкупные. Соловей-разбойник живет, доносчики живут, дьяконы-пьяницы живут, тупицы здравствуют… Таких у меня половина дружины… А лучший на Руси мастер сгорел. Изделия мастерил, часовни собирал… А кто теперь для него построит часовню? Ни богатыри, ни попы, ни летописцы… Такие, как он, лучшие люди на Земле. Эх, не был бы князем, то пожелал бы и себе правильно и благородно пройти жизненный путь. Мастерить рубаночком, снимать стружечку, убирать заусенцы, раскрашивать… Ты думаешь, мне по душе все эти княжеские хоромы, все эти трапезные? Да для меня дворец – что тюрьма с венецианскими подсвечниками. Была б моя воля, пошел бы по деревням с котомкой – резать по дереву и строить часовни…
– А что ж тебе мешает, княже, вот так пойти по деревням? – чуть было не поперхнулся Путята.
– Что мешает? Известно что. Княжеские дела. Если я пойду с котомкой, то кто ж вас, дурней, мирить да уму-разуму учить будет? Кто будет Отечеством управлять? Кто укрепит в народе истинную веру? Рад бы себя заменить, да некем. Старшие сыновья буйные. Позвизд совсем маленький… Со стороны же достойных не вижу… А я ведь, между прочим, еще с отроческих лет втайне плотницкому и строительному делу учился. Любил. Досточки, гвозди, козлы, краски… Отец когда узнал, укорял, что-де не княжеское это дело – строить и столярить. Это, дескать, занятие для чумазых. А я все равно любил… Ты, Путята, когда-нибудь готовил оконные проемы?
– Я?! Нет…
– А я готовил. И не один и не два. Мне мой первый верстачок до сих пор по ночам снится…
Тут Владимир заплакал.
Богатырь Путята, стоявший рядом, не выдержал и разрыдался вместе с ним.
И никто не знал, что в пяти верстах отсюда, в дубовой роще, сидел под деревом в позе мыслителя и также горько плакал Соловей-разбойник. Он и сам не мог понять причины своих собственных слез. Просто плакал и все.
Глава 27
Аки посуху
Несмотря на потемневшее лицо и черты, заострявшиеся прямо на глазах, она оставалась по-менеджерски прекрасной. Короткая деловая прическа, которая ей всегда удивительно шла, оставалась такой же аккуратной, несмотря на то, что с ее головы только что стащили капроновый чулок. Чуть капризные губки с запекшейся темной кровью, казалось, вот-вот откроются и строго потребуют: «Немедленно принесите мне эфирную кассету». Хорошая европейская косметика оставалась непотревоженной ни на щеках, ни на удлиненных ресницах, которые Сергей прикрыл после того, как перестал биться пульс. Пуля попала в левую часть груди и, по-видимому, зацепила сердце. Оставалось одно утешение, что редактор спецпрограмм Российского телевизионного канала Ольга Румянцева скончалась без мучений.
– Я убил…, – Руденко отбросил свой «Вальтер» в сторону и обхватил голову руками, не обращая внимания на свое правое простреленное плечо, кровь из которого вымочила весь рукав его рубашки.
– Если на то пошло, то мы вместе убили, – спокойно произнес Сергей.
Он никогда в жизни не предполагал, что сможет оставаться хладнокровным в подобной ситуации. И как творческий человек подумал, где был тот момент, когда произошло то событие, которое изменило его? И что это было за событие? По-прежнему удивляясь своему спокойствию, он внимательно осмотрел местность, куда их занесла нелегкая. Лес. Кругом лес. Еще виден кусочек водной глади озера Селигер, и ни одной живой души. Никого. Ни одного свидетеля. Примерно три километра до базы отдыха…
– В конце концов, мы защищались. Она стреляла первой. Четыре раза пальнуть успела… И пистолет у нее крутой, с глушителем. – Сергей ткнул ногой пистолет, который валялся по правую сторону от убитой. – Не знаешь, какой марки?
