Александр Бачило - День гнева (сборник)
— Через несколько дней, Кей. В такие дни, когда выходит газета, рабочий день будет начинаться на три часа раньше, чтобы мы успевали с нею познакомиться. Правда удобно, Кей?
— Наверное… Только мне не кажется, что такая газета может понравиться, скажем, Эберту Хукеру.
— Старый пьяница! — Маргет выругала Эберта Хукера с непонятным мне презрением. — Рано или поздно он все равно где-нибудь разобьется. Почему не завтра?
Чем, собственно, помог он нам, самоорганизующимся системам?
— Как ты сказала?
— Самоорганизующимся системам, — с гордостью повторила Маргет.
— А ты знаешь, что это такое?
— А как же. Это я, это ты, это наши соседи, это наш президент, это даже Эберт Хукер, хотя он плохая самоорганизующаяся система. Он скорее саморазрушающаяся система. Чем раньше он уйдет, тем проще будет построить будущее.
— Будущее? Для кого?
— Как для кого? Я же сказала. Для нас, для самоорганизующихся систем.
— Где ты наслышалась такого вздора.
— Ты говоришь грубо, Кей. Так не надо. Я слышала все это на приеме.
— Ты была в президентском дворе?
— Да. Нас туда пригласили прямо с работы. Нас принимал сам президент. Он мне понравился. Там в патио поставлены кресла, рядом бьют фонтаны, всегда прохладно. Когда президент говорит, чувствуешь себя свободным, как будто он все давно про тебя знает и тебе уже ничего не надо от него скрывать.
— Он что, гипнотизер? — спросил я осторожно.
— Что ты! Он просто понимает нас.
А я подумал: с ним, с Кристофером, что-то случилось. Он никогда не рвался к власти, но, к сожалению, никогда не исключал и такую возможность. Видимо, она ему представилась. Я вспомнил и то, что в Лондоне, когда выдавались свободные вечера, мы не раз обсуждали возможность создания некоего поведенческого общества. Мы сходились на том, что создать такое общество можно только в крошечной стране, но управлять такой страной смогут только гиганты. Нам казалось, мы могли стать такими гигантами, но время решило иначе. Я по крайней мере давно отбросил эти пустые мечты.
Впрочем, я отдавал должное президенту. Он был у власти всего несколько дней, но, похоже, в него уже многие верили”.
— Поведенческое общество? — я нахмурился. — Джек, такое встречалось уже в истории и, кажется, оставило довольно-таки непривлекательные следы.
— Слушай, Эл. Слушай.
9
“…Я приветствовал Маргет:
— Салют самоорганизующейся системе! Утро солнечное, хорошее. Я прошу тебя, будь осторожна. Я не хочу, чтобы “Газетт” была вечно права. Я не хочу, чтобы ты вывихнула свою красивую ногу.
Маргет поцеловала меня.
Маргет быстро перелистала газету.
— До тебя просто еще не дошла очередь, Кей. Президент обязательно найдет для тебя работу.
Я пожал плечами.
Я проводил ее на работу. Я хотел остаться один.
Из тайника, неизвестного даже Маргет, я извлек пузатую бутыль с обандо. Я принял первую чашку, потом вторую, и только после этого развернул “Газетт”.
Как я и думал, одним из первых шло сообщение о том, что некто Эберт Хукер, находясь на рифе Морж, нарушил инструкцию по приему обандо и разбился, свалившись со скалы прямо в прибойные завихрения.
Я нашел еще семь имен, судьба которых могла повторить судьбу Эберта Хукера.
Особенно странной мне показалась возможная гибель некоего Альписаро Пасседы, о котором я раньше никогда не слышал. Судя по всему, этот человек был весьма динамичной самоорганизующейся системой: в три часа дня в среду он должен был, отравившись обандо (обандо — это яд), выйти нагишом к башням Каллета и закричать, что ему не нравятся эти исторические строения. Они, видите ли, напоминают ему Бастилию, а ведь ее давным-давно снесли с лица земли. Произнеся эту краткую речь, Альписаро Пасседа, разгневанный и обнаженный, побежит домой за мотыгой, чтобы снести с лица земли и башни Келлета. А падет он в борьбе с вызванными полицейскими патрулями”.
10
“…Сообщение о близком и не очень приятном конце некоего Альписаро Пасседы по-настоящему поразило меня. Я Даже решил навестить этого человека. Я никогда ничего о нем не слышал, но адрес его был указан в “Газетт”. Я без труда отыскал каменный домик недалеко от башен Келлета. Это был удобный, хотя, наверное, и тесноватый домик. В саду, его окружавшем, зеленели фруктовые деревья. Сам Альписар Пасседа, энергичный, веселый малый, полный сил и здоровья, то и деле запускал пальцы б свою мощную рыжую бороду. Перед ним стояла ступа с уже размельченным кофе.
Эти лентяи притащились с вами?
Я обернулся.
Патруль, я о нем забыл, удобно расположился в десяти шагах от домика на округлых каменных валунах, загромождающих обочину площадки. Солдаты чистили оружие, офицер курил. Наверное, они не отказались бы от кофе, но они мне не нравились. Я так и сказал Альписаро Пасседе; они мне не нравятся. Он хмыкнул и заметил, что я ему тоже не нравлюсь. Но мне чашку кофе он сварил.
Он был живой, здоровый, полноценный человек. Мыслил он здраво и энергично. Я никак не мог поверить тому, что он способен бежать нагишом и с мотыгой срывать с лица земли башни Келлета.
— Я не спрашиваю, кто вы, — заметил Альписар Пасседа, разливая по чашкам ароматный кофе. — Я, собственно, и не хочу знать, кто вы такой, но вот любопытно… — он поднял на меня умные темные глаза. — Но вот любопытно, что в “Газетт” пишут о вашей судьбе?
— Ничего, — сказал я правдиво.
— Совсем ничего?
— Совсем.
— Значит, такие люди еще есть?
— Что значит — такие?
Он пожал мощными плечами. Его темные глаза были очень выразительны:
— Вас удивила сегодняшняя “Газетт”?
Я кивнул.
— И вы пришли посмотреть на сумасшедшего, который сам полезет под пули сумасшедших?
Я опять кивнул.
— Ну и как? Похож я на сумасшедшего?
— Не очень. Но я рад, что я вас увидел. Мне кажется, вы не поддадитесь искушению.
— Искушению? — Он задумался. — Пожалуй, это точное слово. — И вдруг он взглянул на меня чуть ли не смущенно: — Послушайте… Раз уж вы пришли… Я там не все понял в этой заметке… Ну, башни Келлета, ну мотыга, полицейские, ладно… Но я не знаю, что такое Бастилия…
Я чуть не рассмеялся.
— Это тюрьма, — объяснил я. — Знаменитая тюрьма. О ней упоминалось в школьных учебниках еще при Ферше, но сейчас никаких упоминаний вы уже не найдете, учебники переписаны много раз. Тюрьму эту снесли французы во время своей самой знаменитой революции.
— Тюрьма… — разочарованно протянул Альписар Пасседа. — Всего-то… Хватит с меня и башен Келлета…
Я кивнул.
Визит меня не разочаровал. Уходя, я знал, что жители Альтамиры, к счастью, не состоят только из таких, как я”.
11
“…Несколько дней я не видел очередного номера “Газетт”, несколько дней я безвылазно сидел на старой мельнице Фернандо Кассаде. Все эти дни Маргет искала меня, а вечерами ходила смотреть на негаснущее окно президентского кабинета. Там собирались восторженные толпы, но, приходя домой, Маргет плакала — она не находила в списках моей фамилии. На пятый день, совсем расстроенная, Маргет решила наконец разыскать меня. На узкой тропе, ведущей к мельнице, она сильно вывихнула левую ногу. Случайные прохожие. привели ее домой, а в это время вернулся и я.
Кое-как успокоив и утешив Маргет, я взялся за “Газетт”.
И сразу обнаружил значительные изменения.
Сперва я подумал о невнимательности корректоров, потом о спешке, потом о необходимости собирать весьма объемную информацию в столь короткий срок. Впрочем, самая первая полоса, постоянно и обильно выдававшая портреты нового президента (примерно пять разновидностей), так же постоянно и обильно рассказывающая о вчерашней погоде, о солнечных и лунных фазах, осталась прежней. Это, естественно, касалось прежде всего цифр. Им, цифрам, и полагается быть неизменными, но вот слова, те самые слова, которые читатель обычно отмечает автоматически, даже не прочитывая их, не произнося про себя, эти слова большей частью выглядели достаточно нелепо. Скажем, время восхода печаталось теперь и читалось и как вырхз спранди, и как хрьдо шалвцми, и даже как пъзър олдржак. Собственно, слова эти действительно можно было и не читать, ведь время восхода все равно останется временем восхода.
— Хрьдо шлавцми… — произнес я вслух.
Маргет не нашла во всем этом ничего дурного.
— Ты все равно пропускаешь эти слова, значит, они необязательны. — Логика Маргет была проста. — А цифры есть цифры. Они остаются точными.
Похоже, новая жизнь вполне удовлетворяла Маргет. Ее слезы могли касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, но никак уж не новой жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю историю в Альтамире воцарились спокойствие и уверенность. Каждый (почему-то она забывала про меня) знает, чем будет занят его завтрашний день, каждый уверен, что этот день не будет хуже вчерашнего. А если кому-то уготована судьба похуже, что ж… не злоупотребляй обандо… разве нас не предупреждают?
