Мэри Расселл - Дети Бога
Исаак закончил и чуть распрямился — знак, что он снова может двигаться. Перекатившись на ступни, Ха'анала направилась к краю поляны, на которой располагалась деревня. Краем глаза, вскинув голову и странно накренившись, Исаак следил за ней периферийным зрением, чтобы не видеть, как движутся ее ноги. Люди уже говорили снова, «… радиоконтроль…» «… плати, Хатна! Не делай…» «… больше двух сотен бахли…» «… новые ветроломы…» «… хорошо сочетаются с к'та…» «… гроза приближается…»
Разговор стих, но ему на смену пришел беспорядочный шум леса: крики, жужжанье, шелест. Визги и свистящие арпеджио; сопение, шуршание. Почти так же плохо, как в деревне. Но у леса, по крайней мере, не было ни озадачивающей сумятицы говора и интонаций, ни наполовину понятого смысла, заслоняемого последующими словами.
«Импасто, — подумал Исаак. — Это хуже, чем красный цвет. Деревня — это импасто слов. Лес — импасто звуков. Там нет четкости!»
Слово «импасто» он обнаружил в одном из файлов Марка Робичокса. Заглянув в словарь, Исаак увидел там голую кисть с пятью пальцами, наносившую мазки жидкой краски в много слоев, причем каждый почти полностью скрывал прочие, расположенные под ним. Долгое время любимым его словом было «четкость», но «импасто» ему очень понравилось. Исаак оценил законченность его смысла и то, как точно оно подходит под его желание обозначить это ощущение. Когда он мог сосредоточиться на каждом слове поочередно, значение вещей делалось для него ясным — подобно тому, как высокая нота выделяется из хора, — и это доставляло радость. Но в деревне не было четкости, и было трудно закрыться от помех…
Остановившись, Ха'анала села за самой границей его маленького прямоугольного убежища. Исаак тоже остановился и еще раз, с начала до конца, прокрутил свою мысль об импасто. Затем, не глядя Ха'анале в глаза, вручил ей блокнот, произнеся: «Будь осторожна с ним». Он говорил это каждый раз — точно так же, как София повторяла это снова и снова, когда впервые разрешила ему пользоваться компьютером. Поначалу Исаак считал, что «будьостроженсним» — это имя компьютера. Со временем он обнаружил, что таких блокнотов в мире очень мало, и хотя люди делали другие вещи, которые небрежно называли компьютерами, те сильно отличались от его блокнота и их нельзя было носить с собой; поэтому блокнот все еще оставался драгоценным — и не только для Исаака.
Он подождал, пока Ха'анала скажет: «Кое-кто будет осторожен», а затем улыбнулся, подняв лицо к солнцам. Она говорила это каждый раз. У Ха'аналы имелась четкость.
— Правило такое: «Никаких руна», — сказал он громко.
— За исключением Имантата, — послушно повторила Ха'анала.
Имантат был сравнительно молчаливым рунао, который регулярно чинил здешнюю крышу; защищавшую от дождя. Сама Ха'анала оставалась вне линии взгляда Исаака, когда он приступил к работе, тщательно убирая мусор, занесенный ветром в его маленькую крепость с тех пор, как он был здесь в последний раз. Когда все должным образом упорядочилось, а со всем и кривыми и неразберихой было покончено, Исаак молча протянул руку, и в ней столь же беззвучно возник блокнот. Он весил меньше, чем раньше. Когда-то, чтобы поднять блокнот, Исааку требовалась вся его сила шестилетки, но сейчас блокнот стал таким легким, что Исаак запросто мог взять его одной рукой. Это постепенная потеря веса была коварным предательством, которое Исаак не оставил незамеченным; каждый раз он тщательно обследовал блокнот, опасаясь новых изменений. Удовлетворившись осмотром, положил компьютерный блокнот на плоский камень, который принес с берега, чтоб уберечь блокнот от грязи. Дождь не представлял угрозы, но мать велела Исааку всегда держать блокнот в чистоте. Специально припасенной для этой цели палкой Исаак отмерил расстояние от каждого края блокнота до стен убежища, убедившись, что тот находится в самом центре.
Затем протянул руку, и теперь в ней появилась голубая ткань. Натянув ее на голову, он уселся на западной стороне убежища, набросив платок также и на блокнот. Не обращая больше внимания на косые трехцветные лучи, просачивавшиеся сквозь раскачиваемый ветром полог, Исаак начал расслабляться. Затем: ощущение защелки против большого пальца, нежная насечка механизма, восхитительная дуга шарнирного движения, производимая в едином взмахе — от острого к тупому, неизменная геометрия крышки. Одновременное жужжание включенного питания и оживание экрана, знакомая клавиатура с ее сомкнутыми рядами.
— Сипадж, Исаак, — сказала Ха'анала. — Что мы будем слушать? — Она знала, сколько нужно выждать, прежде чем задать вопрос, и всегда спрашивала одинаково, а он всегда выбирал ту же композицию: голос Супаари, вечернюю песнь. Первый раз Исаак слушал молча. Затем запускал еще раз, исполняя созвучную мелодию. Потом снова — со своим созвучием и с Ха'аналой, вступавшей, чтобы удвоить партию Супаари. Той же схеме он следовал и с Ш'ма: сольное исполнение Софии, повторяемое, чтобы он мог пропеть созвучие, а третий раз — с Ха'аналой, удваивавшей партию Софии.
После этого он мог двигаться дальше, выбирая из хранимой на «Магеллане» коллекции песен, симфоний, кантат и хоралов; квартетов и трио, концертов и рондо; гэльских джиг и венских вальсов; сочных четырехпартиевых рок-н-рольных гармоний бруклинской капеллы и воющего диссонанса китайской оперы; тональных и ритмичных перепадов арабского таквасима. Музыка втекала в сердце Исаака без препон и усилий. Она соскальзывала в душу, точно лист, опустившийся на прозрачную неподвижную воду и плавно погружавшийся под мерцающую поверхность.
Очистившись от шума и сумятицы деревни и леса, разум Исаака сделался столь же упорядоченным и ясным, как клавиатура. Он снова мог приступить к изучению обширной электронной библиотеки «Магеллана», спокойно, с бесстрастной сосредоточенностью вчитываясь в каждую позицию, найденную в каталоге «Магеллана» по любой теме, вызвавшей у него интерес.
— Четкость, — вздохнул Исаак и начал учиться.
Все жители деревни радовались, видя, как Ха'анала уводит Исаака, когда тот делается буйным; они хвалили девушку, что она добра к нему, приглядывает за ним. «Ха'анала — хороший отец», — говорили селяне, слегка улыбаясь. Даже София была благодарна. Но сопровождать Исаака в это убежище вовсе не было жертвой, ибо, если ее брат нуждался в четкости, то Ха'анала жаждала уединения. Что, в общем-то, означает одно и то же, полагала она.
Много лет Исаак главным образом подражал другим, и даже София стала считать, что он практически неспособен говорить от себя. Но затем, в один прекрасный день, устав от шума деревни, сама чувствуя себя разбитой и раздраженной, Ха'анала просто поддалась порыву. Она была моложе Исаака, но гораздо сильней поэтому, когда он начал вертеться и жужжать, Ха'анала схватила его за лодыжку и повлекла в лес, где было тихо. Она ожидала что Исаак умолкнет или, в худшем случае, примется повторять какую-нибудь бессмысленную фразу, пока та и вовсе не утратит смысл. Лишь позднее Ха'анала поняла, что как раз ее собственное измученное, недовольное молчание позволило Исааку додумать свою мысль, а затем повторить ее вслух. И какую мысль!
— Как можно слышать свою душу, если все говорят?
В тот день он не сказал больше ничего, но Ха'анала провела несколько часов, обдумывая его слова. Душа, решила она, это сокровенная часть личности, а чтобы ее обнаружить, требуется уединение.
В деревне каждый поступок, каждое слово, каждое решение или желание обсуждалось, комментировалось и сравнивалось, оценивалось и пересматривалось — разделялось! Как Ха'анала могла понять, кто она есть, если по поводу всего, что она делала, тут же создавался совет из ста пятидесяти человек? Если она всего лишь закрывала руками глаза или на секунду захлопывала уши, к ней подходил участливый рунао и вопрошал: «Сипадж, Ха'анала, тебе нехорошо?» А затем все принимались обсуждать ее недавнюю трапезу, ее стул, состояние ее шерсти, не болят ли у нее глаза и не оттого ли они болят, что в последнее время солнечного света было больше, а дождя меньше обычного, и не означает ли это, что урожай джи'лла в нынешнем году будет поздним, и как это повлияет на рынок к'джипа, который всегда комбинировался с джи'ллом…
Поэтому Ха'анала благодарила Бога, что способность Исаака выносить деревенскую сутолоку была даже меньше, чем у нее. Она никогда не рассказывала Софии о том, что Исаак говорит, оставаясь наедине с ней, и это ее постоянно терзало. Временами Ха'анала ощущала себя так, будто что-то украла у Софии, мечтавшей, чтобы Исаак c ней поговорил.
Однажды Ха'анала, услышав зевок Исаака и поняв, что он кончил читать и может стерпеть вопрос, поинтересовалась:
— Сипадж, Исаак, почему ты не говоришь с нашей мамой?
— Она хочет слишком много, — монотонно произнес он. — Она срывает вуаль.
