Олег Маловичко - Исход
Светка выходила, накинув его куртку на ночнушку, звала домой. Ложась, он не прикасался к ней, будто был грязным, не хотел запачкать еще и ее.
* * *Шел Алишер ночами, днем спал. Не из страха людей — ночью было холодно, и он грелся движением, а днем трава и почва прогревались, он мог спать без риска простудиться.
Он понятия не имел, куда шел. Когда пес укусил его, померкла карта в голове Алишера, отключился внутренний компас. И теперь он шел за хлебом. Как собака, на запах.
Даже в темное время не выходил на дорогу, шел вдоль, чтобы в любой момент спрятаться. Один раз мимо проехал бэтээр. На нем сидели люди с автоматами поперек груди и пьяно орали. Бэтээр заехал в деревню, там началась стрельба, и ночь освещалась выстрелами.
В лесу его жрали комары и мошка, у реки жалили оводы. Он искал деревни, чтобы спать в домах. Боялся трупов и закрывался на засов, но спал все равно плохо, урывками. Это было глупо, но он представлял, как ночью трупы сначала дергают руками, потом неуверенно поднимаются и медленно сходятся к его двери, и нет силы, способной остановить их заторможенную неумолимую поступь.
Он стал спать в сене, и его соседками были мелкие полевки. Он быстро привык, а они носились по нему, и он просыпался, когда лапки легко пробегали по лицу.
В лесу ел ягоды и грибы, в домах находил лук, чеснок, иногда — квашеную капусту или соленые огурцы. Срезая объеденные крысами бока, варил тыкву. В погребах, в ящиках с песком, находил прошлогоднюю сморщенную морковь, на полу попадались мелкие картофелины. Когда было совсем плохо, перекапывал огороды, чтобы найти хоть что-то оставшееся, несобранное.
В пути ему попадались лисы, барсуки, и он видел издалека волка. Не было оружия, а так бы выстрелил. Пытался убить зайца, швырнув в него палкой, но промазал.
Ночью увидел впереди желтую колеблющуюся точку. Костер. Подошел по дуге, мало ли кто.
У костра сидел пацаненок лет двенадцати. На нем была взрослая кожаная куртка с вышитым на спине орлом, распростершим крылья. Пацан был грязным, с всклокоченными сальными волосами. Он развел костер недалеко от дороги, и это было глупо и опасно.
Алишер смотрел на него из-за дерева и случайно треснул веткой. Мальчишка вскочил, выставил вперед горящую палку и стал бегать по темноте круглыми от страха глазами.
— У меня папа есть!.. — кричал мальчишка. — Он сейчас вернется! У него пистолет!
Алишер вышел из-за дерева, протянув вперед руки с зажатыми в ладонях картофелинами. Они сели у костра, и мальчик зарыл картошку в золу.
— Опасно так, у дороги, — сказал Али.
— Нет, — ответил мальчик, — здесь по ночам не ездит никто. Да и днем боятся.
Он жил здесь. Ночью грелся у костра, днем спал в шалаше. В деревни не шел из-за трупов. Заговорили о зиме. О том, что делать, где жить.
— Возле Старова, в санатории, людей берут, — сказал мальчишка. — У них Крайний старший. Злой, говорят, мужик. Даром кормить не будет. Даст лопату в зубы, землянку копай и живи.
— Землянку я и здесь могу выкопать.
— Здесь тебя убить могут, а у него армия своя, с автоматами.
— А ты что не идешь?
— Батю жду.
Он доставал палкой картошку, выкатывал из золы, и она дымилась с травы.
— А далеко этот Старый?
— Какой?.. Не Старый, Старово! Километров семьдесят.
Три дня пути, прикинул Алишер. Четыре, если идти ночами.
— А в Дедовское лучше не ходи. — Он махнул рукой на восток.
— Что там?
— Местная банда. Людей на тушенку крутят.
— Как?..
— Так, в банки трехлитровые. Сам видел.
— Как ты видел?
— Нас с батей взяли. Мы, значит, в сарае сидели и видели. Батя доску оторвал, и я пролез, а он нет. Он говорит, ты иди, жди меня, я щас. Куртку вот дал.
Они разламывали картошку, покрытую черной коркой, а внутри белую, дули, чтобы остыла, но все равно обжигались и быстро дышали открытыми ртами.
— Пойдешь со мной в Старово? — спросил Алишер.
— Не, — ответил пацан, — надо батю ждать.
* * *Сергей увидел его накануне, со спины. Сначала не поверил глазам. Хотел подойти ближе, но рассмотреть не получилось, тот ушел в лес. Сергей был уверен, что не ошибся.
Он собрался найти Антона и рассказать, но налетел Драпеко и по всегдашней своей привычке сразу стал оправдываться. Если бы у него был форкан или хотя бы сумамед, он бы постарался, а так — только он просит понять его правильно — он не может взять на себя ответственность. Сергей оборвал его, попросив говорить толком.
Заболел дед Павливых. Сначала думали простуда — был слаб, потел ночами, кашлял. Драпеко позвали, но сразу прийти не мог: принимал беженцев и лечил что посерьезнее, какие уж там простуды. Деда поили малиной и укрывали всем, что найдется теплого. Драпеко зашел к нему только сегодня, чтобы диагностировать пневмонию. Стал колоть бисептол, Сергей, но вы понимаете, на этой стадии…
Сергей отправил двоих в заброшенный мертвый Кармазин, искать лекарства. Задание было почти самоубийством, и Антон возражал, крича, что лучше пусть старик умрет, а не два молодых парня с оружием, но Сергей его не слушал. Ребятам сказали, что те идут в разведку, а лекарство — так, заодно.
Сергей не был наивен, понимал, что не сможет править, устраивая всех. Но он не ожидал, что противодействие будет таким сильным. Сейчас он опирался только на беженцев. Они были благодарны за то, что он впустил их в лагерь, но недолго. Через неделю они считали себя старожилами и орали на собраниях: хватит пускать, все, самим бы выжить. И становились врагами.
У него не было поддержки во власти — ни человека, ни силы. Только люди, толпа, а она легка в смене пристрастий. Рано или поздно, и скорее рано, его свергнут. Вооруженная охрана — сейчас в ней было сорок человек — подчинялась Антону, а тот тоже перестал его поддерживать. Был еще какой-то Гостюхин, тренировавший молодежь, но за четыре недели, что правил лагерем, Сергей ни разу его не видел. Гостюхин уходил по каким-то делам, приходил и уходил снова, и Сергей никак не мог его застать.
Сергей понимал, что его свергнут, и вопрошал — что делать? Голос отвечал ему — верь. Иди предначертанной дорогой.
Глаша тоже его не понимала. Вечером, в редкую свободную минуту, пыталась переубедить, заставить пересмотреть позицию или отменить решение. Он старался не теряя терпения объяснить, что идет не своей дорогой, а указанной свыше. Она нервничала и выходила из себя, а он плотно сжимал челюсти, чтобы не ответить. Они снова были чужими. Никита все видел.
С утра они молчали — эхо вчерашней ссоры. Он наносил с улицы дров и стал топить печь.
Дрова были свежие, плохие, не горели, тлели. Надо было дать им воздуха, и Сергей поколотил кочергой. Дрова взялись пламенем, но Сергей знал: прикроешь заслонку, опять начнут тлеть.
Они с лета делали кирпич и выкладывали им печи — маленькие, уродливые, но не разваливающиеся и дающие тепло. Без электричества кирпич делали вручную, его не хватало, и Сергей, скрепя сердце, дал добро разобрать одну конюшню. На заготовку дров отправил семьдесят человек. Они валили деревья, там же, в лесу, пилили, кололи на дрова и тянули домой, вязанками, на самодельных телегах.
Складывали везде, под навесы, и в административном корпусе, на первом этаже. К зиме не просохнут и будут гореть плохо, с чадом, но люди не замерзнут.
Быт был кошмарным, но не катастрофическим. Обжиться не успели. Все дома были, по сути, ночлежками. Теснота добавляла напряжения меж людьми.
По совету Антона, стали сооружать вокруг забора частокол. Сейчас он защищал западную, самую опасную сторону, но Антон настаивал, чтобы лагерь окружили весь.
— Макаренко! Макаренко, убирай свою хуистику! — орал Бугрим за окном. — Нет, он пока весь лагерь не развалит, не успокоится!
Макаренко был активным и бестолковым, везде лез, и всех это раздражало.
С едой было плохо. Заготавливали что могли. Сюда он бросил больше всего людей. Женщины ходили в лес за грибами и ягодами. Лето выдалось урожайным, и по лагерю протянулись нити с нанизанными, сморщившимися под солнцем, пряно пахнувшими запятыми подсыхающих грибов. Ягод тоже уродилось, но на грибах и ягодах не проживешь, а охота здесь бедная, и из четырех бригад охотников две каждый день возвращались пустыми, а другие приносили зайцев и куропаток, не стоивших потраченного выстрела.
Он отменил охоту и посылал теперь в лес подростков. Они ставили силки на зайцев и птиц, любых, тащите хоть ворону, сказал он.
Две бригады ходили по реке с бреднем. Рыбы почти не было.
Режим был вроде военного коммунизма. Все пахали, все получали паек. В свободное время могли еще сами что-нибудь мутить. По домам все лук высаживали. Дети били из рогаток воробьев в семейный котел. По вечерам берег Медведицы усеивали рыбаки. Все ставили сети и часто дрались, разбирая утром улов. Охрана впускала и выпускала всех, поэтому люди свободно мотались по лесам.
