Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом

Отец Серафим задумался.

— Ну, так как? — вмешался в разговор Алексей. — Будем резать Земфиру или пусть живет?

Отец Серафим сокрушенно покачал головой.

— Скорблю о греховности дочерей Евиных. Все беды человеческие от оных происходят. Все от Змия проклятого, соблазнившего нашу прародительницу, родившую Каина…

— Вот видите, — живо заметил Алексей, — прелюбодеяние родилось раньше, нежели респектабельные брачные отношения, и все мы происходим от Каина — плода прелюбодеяния Евы со Змием, ибо законный сын Адама Авель, как мне известно, не оставил потомства. Энох был старшим сыном Каина и прадедом, если я не ошибаюсь, Ноя.

— И если вы помните, отец Серафим, первое убийство на Земле произошло из-за женщины. Речь идет о дочери Евы и Адама, из-за которой возник спор Каина и Авеля.

— Вот о чем я и говорю! — отец Серафим назидательно поднял перст, — все беды человеческие начались с дочерей Евы. В узде их держать надо. В узде! — он внушительно помахал перстом.

— А давайте попробуем, — предложил я, — посмотреть на этот факт с другой стороны. Представим себе несколько иную ситуацию. Что если бы Каин и Авель, как воспитанные джентльмены, предоставили своей сестре право самой решать, кто будет ее мужем? Убийство пришло в мир уже тогда, когда два человека принялись решать судьбу третьего, не спросив его желания. Убийство — это завершающий акт насилия. А Авель и Каин готовили это насилие по отношению к своей сестре, ибо решали ее судьбу «келейно» между собою. Не кажется ли вам, святой отец, что здесь заложен первоисточник зла?

— Я знаю, — наклонил голову отец Серафим, — что вы ненавидите насилие и считаете его первоосновой зла.

— Да! Зла и пороков рода человеческого. Вы правы в том, что я его ненавижу. Более того, я скажу, что насилие нецелесообразно. И вот почему. Насилие имеет две стороны. Первая — принуждение. Принуждение к какому-то действию. Но если человека будут принуждать к тому, что он не хочет делать, то, естественно, это вызовет его внутреннее сопротивление и он сделает, скажем, требуемую от него работу, но — некачественно. Во всяком случае хуже, чем если бы он отдал по собственной воле. Видя такое отношение к труду, насильник ужесточает свои требования, но ужесточение требований приводит к еще большему внутреннему сопротивлению насилуемого, отвращению его к принудительному труду. Поэтому насилие не только безнравственно, но и нецелесообразно.

Вторая сторона — запрещение. Что происходит, когда людям запрещают то, что они считают необходимым и целесообразным? Несмотря на запрет, они делают то, что считают нужным, но тайно, скрыто, подпольно. Не так ли? И поскольку — тайно, то полностью выходят из-под контроля. Порочное в этом случае становится еще более порочным.

Я заметил на камине ручной динамометр. Я дал его отцу Серафиму.

— Попробуйте сжать, — попросил я.

Стрелка динамометра поползла и остановилась на делении 35.

— Ого! — польстил священнику Алексей. — А вы, пан отче, крепкий мужчина.

Тот, довольный похвалой, улыбнулся и попытался сжать прибор сильнее. Стрелка чуть дрогнула, поползла и остановилась на делении 40.

— Хорошо! — сказал я. — Теперь попробуйте удержать стрелку на этом делении.

Через пару минут на лбу преподобного Серафима выступил пот. Стрелка дрогнула, поползла влево, полминуты удерживалась на делении 30, потом сползла до 20. Наконец священник не выдержал и разжал руку.

— Теперь давайте проанализируем наш эксперимент, — предложил я. — Вы совершили насилие над этой системой, заставляя ее производить нецелесообразные с «точки зрения» этой системы действия, приводящие к деформации пружины. Сила противодействия пружины пропорциональна вашим усилиям. И чем больше требования к ней, тем больше сопротивление. Вы разжали руку и, следовательно, прекратили насилие, то есть насилие не доведено до конца. Теперь подумайте, в каком случае насилие могло бы быть доведено до конца, чтобы стрелка динамометра не смещалась? Священник подумал и сказал:

— Если бы я сломал динамометр.

— Совершенно верно! Завершенное насилие, то есть отсутствие сопротивления, возможно только при поломке системы. Теперь представьте вместо динамометра человека. В каком случае будет завершено насилие?

— В случае смерти…

— Физической или духовной. А это — одно и то же. Итак, ни одно насилие по отношению к человеческому обществу не может быть доведено до конца, если мы хотим сохранить это общество. Вы согласны? Вы, конечно, помните, что у нас в семидесятых и в начале восьмидесятых годов под видом борьбы с капитализмом, вещизмом и прочими «измами» была запрещена всякая индивидуальная трудовая деятельность. В данном случае бюрократия совершала акт насилия по отношению к населению. А каков результат? Запрет привел к извращению. То есть индивидуальная трудовая деятельность продолжалась, но тайно и подпольно. Необходимых материалов, сырья, естественно, в продаже не было. И то, и другое воровали на производствах, стройках. А чтобы скрыть недостаток лимитированного товара, в бетон при строительстве мостов, АЭС добавлялось больше чем положено песка. Воровали кожу, спирт на обувных фабриках. И обувь, которую выпускали эти фабрики, получалась некачественной. Воровали на мясокомбинатах, а в колбасы добавляли больше сои и т. д. и тому подобное. Вот вам подтверждение, что запреты приводят к извращению. Затем у нас начались явления более грозные. Насилие стало ломать людей. Появились нежелание работать, алкоголизм, наркомания. То есть мы были на грани завершения насилия — ломки всей системы. И теперь еще один нюанс. О чем, скажите, вы думали, когда сжимали динамометр?

— Чтобы стрелка оставалась на месте.

— Вот! Вы ни о чем не могли думать, кроме этого. Не только насилуемый зависит от насильника, но и принуждающий намертво привязывается к принуждаемому. Он уже лишен возможности творчески мыслить и не принадлежит самому себе. Истощая насилуемого, он истощает и себя. Оба — и насильник, и насилуемый являются пленниками нецелесообразной системы.

Отец Серафим выслушал меня внимательно. Потом встал, оправил рясу.

— Может быть, вы и правы, — неуверенно проговорил он, — может быть! Мне трудно сейчас вам ответить. Мир так изменился. И все же, как вы относитесь к тому, что происходит в Пище?

— Отношусь, как к прискорбному факту, но вмешиваться в их жизнь мы не будем и Вам не рекомендуем.

— Да чем они вам мешают, отец Серафим? — Алексей тоже встал, подошел к священнику и взял его за руку. — Оставьте их в покое! Пусть живут, как хотят.

— Беспокойный поп! — сделал свое заключение Алексей, когда священник ушел.

— М-да-а… — протянул я, — уж третий раз с ним беседую.

— Ты вроде бы стараешься его переубедить…

— Не столько его, сколько — себя.

— Вот так?

— Именно так. Истина рождается в споре. И если она не выдерживает контраргументов, то, значит, это не истина. Мне этот поп нужен как представитель и выразитель ортодоксальной морали. Беседуя с ним, я ищу слабые стороны в той морали, которую диктует нам реальность. Понимаешь, сейчас такие экстремальные условия, когда наиболее явно можно выявить первопричину всякого зла, порока… В прошлом эти причины маскировались сложностью человеческих взаимоотношений, запутанностью. Теперь все более ясно. Можно найти концы запутанного клубка. Ты меня понимаешь?

— Мы достаточно долго с тобою живем и действуем рядом. В общем, я согласен. Вернее, всегда был согласен. Меня только отталкивала твоя… Прости, но ты очень жесток. Хотя что я говорю? Ты прав. Я теперь вижу первопричину всякого зла, так же как и ты, в насилии и, может быть… Да нет! Наверное, теперь полностью тебя понимаю и оправдываю. Другого пути нет, если мы хотим создать общество, свободное от насилия…

— И защищенного от него, Алеша! Защищенного!

— Да, защищенного…

— Но, увы, за все надо платить. Создавая такое общество, мы должны быть готовы к тому, что оно станет многообразным. Давай не будем судьями этого многообразия, а предоставим разобраться в нем времени. Нецелесообразное само со временем исчезает. Да у нас и не хватит сил вмешиваться во все стороны жизни. А главное, вмешиваясь, мы можем ошибиться и снова вернуть все «на круги своя».

Описанные здесь события как раз предшествовали созданию Конституционной комиссии. После того, как все статьи Конституции были обсуждены, мы вынесли ее текст на всеобщий референдум. Голосование проходило не по всему тексту, а по каждой статье отдельно. Статьи, не набравшие необходимого числа голосов, либо исключались, либо в них вносились изменения. Потом они снова поступали на утверждение референдума.

Но так или иначе, 15 июля состоялся окончательный референдум. Конституция вступила в действие.

Теперь, в соответствии с нашим Основным Законом, законодательная власть принадлежала Народному Собранию. Каждая тысяча взрослых посылала туда одного представителя. Из двухсот кандидатов было выбрано 48 членов. Исполнительная власть принадлежала Президенту. Президент выбирался на пять лет, и сам уже формировал правительство. Он являлся и главнокомандующим вооруженными силами. Был выбран суд из пяти человек, который должен, кроме того, следить за тем, чтобы ни один из вновь принимающихся законов не противоречил Конституции. Было избрано пять Трибунов. Они избирались пожизненно. Им принадлежало право назначать референдум. Высшая государственная власть принадлежала референдуму. Только на нем могли сместить Трибуна. Но в этом случае референдум назначался Президентом или Народным Собранием. Но и Трибун мог поставить вопрос на референдуме о смещении Президента. Одновременно было установлено, что число должностных лиц, то есть занимающихся только управлением и не участвующих в производительном труде или труде, приравненном к нему (учителя, ученые и т.п.), не должно превышать полпроцента от числа взрослого населения общины. Особая статья устанавливала право народа на вооруженное восстание, если правительство решится пойти на отмену Конституции или ее изменение без согласия парода.