Нил Шустерман - Мир обретённый
— Да ну?
— Ну да, — кивнул Джикс. — Но имей в виду, духи, которые им нравятся, кажутся им самыми подозрительными из всех.
Песнь продолжалась. Гвардия, по-видимому, привыкшая к этой процедуре, терпеливо ждала.
— Сейчас они обсуждают, не бросить ли вас в Сенот, — продолжал Джикс. — Сенот — это такая бездонная яма, ведущая в Шибалбу, майянскую преисподнюю. Хотя лично я думаю, что она ведёт к центру Земли.
— Спасибо, успокоил, — поблагодарил Майки.
Ник рассмеялся. Вот это да! Впервые за обе жизни Майки кого-то рассмешил.
Причудливая песнь вскоре изменилась и зазвучала более мелодично, нарастая мощным крещендо.
— Они поют песнь открытия, — пояснил Джикс. — Как только закончат, стража откроет ворота.
— И долго они будут выводить свои арии?
— А сколько им захочется, столько и будут. Сплошное наказание с этими ревунами.
И точно — ревуны надрывали глотки ещё полчаса, после чего затянули последнюю ноту, которая по той причине, что послесветам дышать не требуется, длилась минуты четыре. После чего песнь резко оборвалась, и створки ворот начали расходиться. В то же мгновение Ника и Майки ослепил свет и ошеломили краски, так что оба были вынуждены прижмуриться.
Джикс с гордостью и некоторым смущением произнёс:
— Добро пожаловать в Город Душ!
* * *Тот, кто увидел Город Душ, изменяется навсегда. Картины и звуки великой столицы майя могут произвести неизгладимое впечатление на любого, даже самого опытного и бывалого путешественника, и преисполнить его как восторгом, так и ужасом.
В вышине парили духи с яркими попугайскими крыльями, — они порхали, танцевали, вырисовывали в небе удивительные узоры; а внизу, на земле, украшенные золотом, нефритом, ониксом и разноцветными перьями, резвились послесветы, предаваясь всевозможным увеселениям. Повсюду топали, хлопали и кружились танцоры. На улицах было не протолкнуться — казалось, что в передвижениях толп послесветов нет другой цели и смысла, кроме как просто куда-нибудь двигаться, всё равно куда. Фокусники показывали невообразимые трюки, жонглёры подбрасывали огненные шары высоко, чуть ли не в поднебесье. Словом, везде бурлил праздник — праздник, который не прекращался бесчисленные эоны времени; и конца ему не было видно.
— Говорил же я вам, — сказал Джикс, — у нашего короля всегда и во всём перебор.
— Точно. Чем больше всего, тем лучше, — заметил Майки.
— Нет, — возразил Джикс. — Для его превосходительства «больше» — совершенно недостаточно.
Ник был до того ошеломлён, что потерял дар речи. Хотя он всё так же ничего не помнил о своей прежней жизни, в его мозгу вдруг вспыхнуло воспоминание о том, как они всей семьёй ездили в Лас-Вегас. Он припомнил, как на него тогда обрушились краски, ослепили огни, оглушили звуки — всё смешалось в его голове, всё боролось за его внимание. Так вот, Город Душ был куда ослепительнее и оглушительнее, Лас-Вегас по сравнению с ним — просто скучный жилой пригород в сонное воскресное утро. Такое зрелище убило бы живого человека или по меньшей мере свело бы его с ума.
Но стоило Майки и Нику приглядеться повнимательнее — и перед ними открылась тёмная сторона этого вечного праздника. Танцорам, этим полным грации и ритма душам, не требовались голоса. Поэтому у них отсутствовали рты. Многочисленным уличным певцам, выводящим изумительные рулады, не нужно было смотреть на публику. Поэтому у них отсутствовали глаза. Художники, работающие с красками и формами, не имели ушей. А бродячие менестрели до того сроднились со своими инструментами, что те вырастали прямо из их тел.
— Ого! — вырвалось у Майки. Он даже чуть застыдился, что он, мастер по части создания всяческих возможных и невозможных монстров, только что воскликнул «Ого!».
— Ну... э... они, кажется... счастливы?.. — неловко произнёс Ник. — Это как у Мэри — «совершенный день», только в экстремальном варианте.
— В Городе Душ каждому находится место, — промолвил Джикс, оглядывая эту невероятную живую мозаику. — Но всё, что вы видите, разыгрывается не ради удовольствия самих послесветов, а ради развлечения короля. Весь этот праздник — его совершенный день.
Они обошли громадный храм, и теперь перед ними возвышалась пирамида Кукулькана — божественного пернатого змея, чьё золотое изображение украшало каждую её грань. Тогда как живому миру пирамида представлялась кучей крошащегося известняка, здесь, в Междумире, её белоснежные камни были идеально гладки и сияли, словно серебро.
И тут наши герои остановились как вкопанные. Но не зрелище великой пирамиды заставило их сделать это, а объект, находящийся за ней.
— Ничего себе! — ахнул Майки. — Не может быть!
Он почувствовал, как его начинает в буквальном смысле выворачивать наизнанку, и сглотнул, еле удерживаясь от того, чтобы его внутренность, как некогда, не поменялась местами с наружностью.
— Это либо очень-очень хорошо, — проговорил Ник, — либо очень-очень плохо.
Там, пришвартованный к вершине великой пирамиды Кукулькана, висел самый большой дирижабль в мире. Да, в сердце Чичен-Ица нашёл себе пристанище «Гинденбург». Его серебристая обшивка лучилась на тропическом солнце и выглядела так, будто сверкающему гиганту здесь самое место.
— Гм-м, — хмыкнул Джикс. — А вот этого тут раньше не было. Похоже, король раздобыл себе новое транспортное средство.
Глава 44
Здесь помню — здесь не помню
Запамятливому Королю была подвластна сила, способная установить ветровой барьер в мире, где нет ветра — с целью не допустить, чтобы некоторые предприимчивые личности пересекли Миссисипи.
Запамятливый Король мог говорить на любом языке, стоило ему только услышать его.
Запамятливый Король мог достать молнию с неба, чтобы заставить своё свечение сиять ярче, чем у любого другого послесвета.
Подобных сказок в Междумире было не счесть, но если дело касалось Яш-Куук-Мо, Великого Короля Срединного Царства, то все они оказывались правдой. Он существовал в Междумире много тысяч лет и давно забыл своё настоящее имя и свою настоящую жизнь... пока в один прекрасный день он вдруг не запамятовал, что он, вообще-то, не майянский король. И вот, пожалуйста — он стал королём. А раз он король майя, то самое подходящее место для его двора — это Чичен-Ица, залы и храмы древней столицы его народа. Ещё нужно объявить своими владениями все территории, которые когда-либо принадлежали майя. Король запамятовал, что у него на самом деле нет никаких законных прав на эти земли — и всё же благодаря магической силе его не-памяти каждый послесвет в тех краях проникся уверенностью, что Яш-Куук-Мо — его король, пусть он даже никогда не слышал об этом монархе и никогда его не встречал.
И разве королю майя не положено властвовать над небесами и сиять ярче всех остальных послесветов? Положено. И он стал властвовать и сиять, потому что запамятовал, что на самом деле ничего такого ему не полагается. Что касается языков — то это же вполне естественно, что он может говорить на всех языках, ведь он не упомнил ни одного языка, которого не знал. Точно так же обстояло дело и с летающими краснокрылыми духами. Король, происходивший от коренного населения Месоамерики, никогда не видел послесветов с рыжими волосами; поэтому когда они наконец объявились в его владениях, он нашёл их прекрасными, как красноголовый амазон в юкатанских джунглях. Король запамятовал, что у этих духов нет крыльев, так что все послесветы с рыжими волосами немедленно отрастили себе крылья того же цвета, что и волосы, и научились летать. Духам это занятие очень нравилось — разве что среди них невзначай попадался кто-нибудь, страдавший боязнью высоты.
Способность запамятовывать сделала короля Яша могущественным властителем. Единственное, что ставило предел тому, чего он не не умел не не делать, было его воображение[43].
К сожалению, король Яш не отличался богатым воображением, так что бóльшую часть своего времени он проводил, занимаясь традиционными майянскими видами спорта, а также в шумных праздниках и любовании собственным свечением.
Однако в эти дни его внимание было поглощено кое-чем совершенно новым.
Королевский кузнец уже много лет трудился над созданием скульптурного портрета его превосходительства из расплавленных монет, которые отбирались у всех прибывающих в его королевство зелёнышей. До последнего времени это творение даже и на статую не было похоже — так, что-то невразумительное, безголовое и безрукое, торчащее на солидном обсидиановом пьедестале. Для статуи попросту не хватало материала. Металлы в Междумире не плавились. Здесь все вещи были раздражающе неизменны. А вот монеты, которые вообще вели себя не так, как прочие предметы, плавились. Вставала проблема: где взять монеты? Пробовать запамятовать нехватку монет было бесполезно: сколько король ни старался, он не смог забыть, что у него не осталось ни одной.
