Луи-Себастьен Мерсье - Год две тысячи четыреста сороковой
251
Королевский канал{414} пересекает Китай в тянется с юга на север на протяжении шестисот лье. Он соединен с озерами, реками и т. д. Это государство насчитывает множество таких весьма полезных каналов, из коих некоторые имеют до десяти лье по прямой линии; они служат для снабжения большинства городов в селений. Мосты построены с такой смелостью и таким великолепием, что намного превосходят все то, что предлагает в этом роде Европа. А мы, проявляющие такую ограниченность, слабость и скаредность когда речь идет об общественных сооружениях, тратим наше умение, наши орудия и редкие познания на то, чтобы увековечить наше тщеславие, в возводим великолепные пустяки. Почти все наши строительные шедевры — не более как детские забавы.
252
Неужто правители Севера решились бы пренебречь немеркнущей славой, не уничтожив в своих владениях рабство и не вернув земледельцу хотя бы личную свободу? Разве не слышат они раздающихся повсюду призывов к сему высокому благодеянию? По какому праву стали бы они наперекор собственным интересам удерживать в унизительном порабощении наиболее трудолюбивую часть своих подданных, когда перед глазами у них — пример квакеров, предоставивших свободу всем своим рабам-неграм? Как не понимают они, что, став свободными, подданные их будут лишь более преданны и что сделаться людьми они могут, лишь перестав быть рабами.
253
Земля папуасов находится в 4000 лье от Парижа.
254
Тот, кто предсказал бы нам восемьдесят лет тому назад, что в Петербурге станут одеваться по вашим модам, носить ваши парики, читать наши брошюры и смотреть наши комические оперы, несомненно был бы сочтен безумцем. Надо примириться с тем, что тебя будут считать безумным, когда тебе приходит какая-либо мысль, выходящая за пределы общепринятых представлений. Все в Европе устремлено к внезапным переменам.
255
Как отвратителен мне самый звук твоего имени, Рим! Сколько бедствий принес он миру, этот город! С самого своего основания, которым обязан он шайке бандитов, оставался он достойным своих учредителей! Где найти другой пример столь пламенного, столь глубокого и бесчеловечного властолюбия? Он наложил оковы на весь мир. Сила, мужество, добродетель, героизм — ничто не спасло народа от рабства. Какой демон вел сей город к его победам и направлял полет его орлов? О зловещая республика! Никакой самый чудовищный деспотизм не мог бы привести к более ужасным последствиям! О Рим, как ненавижу я тебя! Каким может быть народ, который, пройдя по всему свету и уничтожая свободу человека, в конце концов уничтожил собственную свободу? Каким может быть народ, который, будучи окружен прекраснейшими искусствами, мог наслаждаться боями гладиаторов и с любопытством смотреть на какого-нибудь несчастного, истекающего кровью, да еще требовать, чтобы эта жертва, побеждая ужас смерти, лгала в последнее мгновение природе, показывая тысячам жестокосердных римлян, что польщена их рукоплесканиями. Каким может быть народ, который, принеся порабощение всему миру, безропотно терпел, чтобы такое множество императоров поворачивали кинжал в собственной его груди, выказывая при этом столь же низкое раболепие, сколь высокомерной была его тирания. Но этого мало. Трону сих деспотов суждено было стать престолом самого дикого, самого нелепого суеверия. Невежество и жестокость стали его орудиями. Раньше убивали именем родины, теперь стали убивать именем бога. Впервые кровь стала проливаться ради каких-то призрачных интересов неба: это было нечто доселе неслыханное, беспримерное. Рим оказался той зловонной бездной, откуда поднялись все эти роковые идеи, что разделили людей и вооружили их друг против друга во имя каких-то химер. Вскоре из этого лона вышли мерзкие чудовища, что зовутся первосвященниками и величают себя наместниками бога. По сравнению с этими тиграми с их ключами и тиарами{415} все Калигулы, Нероны, Домицианы{416} — всего лишь заурядные негодяи. Тысячелетие прозябают под игом деспотической теократии словно оглушенные ударом дубины народы. Церковная империя все подавляет, все затопляет своим мраком. Человеческий разум отныне существует лишь затем, чтобы повиноваться велениям одного обожествленного человека. Ему стоит лишь сказать слово — и слово это подобно раскатам грома. Крестовые походы, суды инквизиции, казни, изгнания, предания анафеме, отлучения — все эти невидимые молнии достигают самых отдаленных концов земли, и сердце христианина, исполненное веры и ненависти, жаждет новых убийств. Ему нужен новый мир, целый мир, дабы утолить эту неистовую жажду крови, он силой заставит ближних своих принять свою веру. Изображение Христа — вот сигнал к сим ужасающим опустошениям. Всюду, где оно появляется, льется потоками кровь; и сегодня эта самая религия узаконивает рабство тех несчастных, что добывают из недр земных золото, идолопоклонником коего является Рим. О город на семи холмах! Какое сонмище бедствий извергло адское твое лоно! Что ты такое? Почему обрел ты такую власть на этом несчастном земном шаре? Не вредоносный ли Ариман{417} расположился под твоими стенами? Уж не соприкасаются ли они со сводами ада? Не та ли это дверь, через которую входит несчастье? Когда же будет разбит он, сей роковой талисман, который хотя немного и поубавился в силе, но еще достаточно силен, чтобы вредить миру. О, как ненавижу я тебя, Рим! Пусть по крайней мере никогда не сотрется память о злодеяниях твоих! Пусть будешь ты навеки покрыт позором! И пусть во всех сердцах имя твое вызывает ту же справедливую ненависть, которую испытываю я, лишь услышав его!
256
Трон деспотизма опирается на алтарь, который поддерживает его лишь для того, чтобы вернее поработить.
257
В течение пятнадцати веков в Европе не строилось никаких иных памятников, кроме безвкусных церквей с высокими островерхими колокольнями. Картины, которые мы в них видим, в большинстве своем представляют собой самую мерзкую и вызывающую лишь отвращение мазню. Сколько монастырей существует за счет богатых пожертвований! Сколько процветающих семинарий! Сколько капитулов!{418} Сколько убежищ для безделья и богословской болтовни! А ведь именно в те времена, когда народ находился в самой большой нищете, и ухитрялись возводить самые дорогостоящие соборы и церкви! Сколько народов могло бы процветать, когда бы все эти огромные суммы, вместо того чтобы способствовать обогащению священников и монахов, были употреблены на постройку акведуков и каналов!
258
Всякая душа, в коей религиозный фанатизм не задушил еще чувства человечности, горит негодованием и раздирается от жалости при мысли о тех жестокостях, о тех изощренных пытках, которые творили люди, охваченные религиозным неистовством. История каннибалов и антропофагов менее страшна, чем наша. Испанский инквизитор Торквемада{419} похвалялся тем, что огнем и мечом истребил более пятидесяти тысяч еретиков. И повсюду находим мы кровавые следы жестокости и нетерпимости. Неужто это и есть божественный закон, в котором видят оплот государства и нравственности?
259
Жан-Жак Руссо приписывает силу, богатство и свободу Англии тому, что в ней уничтожены были волки, некогда ее опустошавшие.{420} О счастливая нация! Она изгнала в тысячу раз более опасных волков, которые еще и поныне разоряют другие страны.
260
Когда же исчезнет сие чудовищное неравенство состояний, чрезмерное богатство одних, умножающее крайнюю нищету других, — этот источник стольких преступлений! Когда не будем мы видеть, как один несчастный труженик напрасно тщится вырваться из нищеты, в которую ввергают его законы собственной страны, а другой протягивает дрожащую руку к ближнему своему, избегая его взгляда и страшась отказа! Когда не будем мы видеть этих чудовищ, что равнодушно отказывают ему в куске хлеба! Когда перестанут они морить голодом город, где съестные припасы продаются, словно в осажденной крепости! Но финансы истощены, торговля приходит в упадок, народ изнурен — все страдают, а это значит, что ужасающе падают нравы. Увы! Увы! Увы!
261
Каким тяжким бедствием оказывается типографское искусство, когда с его помощью всему народу сообщается о том, что такой-то тогда-то прибыл ко двору, дабы играть там постыдную роль раба; что другой торжественно опозорил свое имя, а третий дождался наконец награды за все свои подлости! Какое-то собрание пошлостей! И что за подлый, подобострастный тон!
