Один день после конца света - Андрей Валерьевич Канев
– Что обошлось?
– А потравились все. Как сели в поезд обратно ехать, так тут и началось – одни на лавках лежат зеленые, другие под эти лавки блюют. Потом наоборот. И так до самого Омска. А там нас с поезда сняли и в реанимацию. Хорошо, хоть не помер никто…
– Ничего себе, – покачал головой Широков. – И что, никого за это не наказали?
– Как же, наказали, – подтвердил Щукин, уже поднимаясь и одергивая на себе тулуп. – Воспиталку нашу, пигалицу семнадцати лет, взяли. А потом и посадили, ну, как водится. Долго мы ей потом письма писали. Иногда отвечала. Ну что, пошли?
Широков внимательно посмотрел на Щукина и тоже поднялся.
– Давай инструмент. Теперь я понесу.
Чем выше они поднимались, тяжело дыша, то и дело перекладывая сумку с одного плеча на другое, тем светлее становились стены. Внизу, у самой туши огромного, вмерзшего во льды подводного крейсера лед был голубовато-зеленым. Выше он стал белёсым и матовым, как застывшая карамель. А ближе к поверхности спрессованный годами снег еще не превратился в однородную промерзшую массу и походил на рыхлое суфле.
Когда сверху почувствовалось первое дуновение ветра, моряки погасили лампы и стал заметен слабый рассеянный свет, изливавшийся в черную дыру тоннеля вместе со свежим морозным воздухом. Здесь уже площадок для отдыха не было, и они присели прямо на ступеньки, наслаждаясь естественным, а не очищенным кислородом и отдыхая перед последним участком пути. Еще два года назад здесь и был выход, о чем свидетельствовала коряво нацарапанная отметка на стене. Но с каждым годом тоннель на поверхность становился все длиннее и подниматься по нему приходилось все дальше.
Когда дыхание выровнялось и снова можно было говорить, Щукин пнул ногой разбухшую сумку с инструментом и спросил:
– Слушай, Борис Борисович, я вот каждый раз как все это хозяйство таскаю, спросить хочу.
– Ну?
– Почему мы тащим по этой чертовой лестнице весь этот набор юного техника, а наверху, как правило, нужна отвертка ну и, молоток там, в крайнем случае.
Широков слегка улыбнулся, разминая затекшие ладони.
– А потому, салага, что когда тебе понадобиться что-то еще, кроме молотка и отвертки, то тебе придется снова бежать вниз, а потом снова наверх. А оно, зараза, обязательно понадобится, причем именно в тот день, когда ты решишь, что тебе хватит и одной отвертки.
– И часто такое случается?
– Что?
– Ну, что одной отвертки мало?
– Случается, будь спокоен, – уклончиво ответил Широков.
– Ну ладно, – согласился Щукин. – Это я понимаю. Но почему тогда не оставить сумку наверху? Вы же чуть не каждый день туда ходите.
– А вот этого нельзя.
– Но почему?
– Снегом занесет. Или утащит кто, – неохотно ответил Широков.
– Утащит кто, – чуть не плача, взвыл матрос. – Да кто утащит-то? Кто, Борисыч?
– Кто, кто… Нельзя. Инструкция на то есть, Паша. Инструкция.
Он тут же вспомнил утренний разговор с механиком и, раздраженный, поднялся первым. Молча закинув на плечо сумку он потащил ее наверх. Он уже не слушал Щукина, который тащился сзади и все бормотал: – Инструкция, вашу мать… Инструкция…
Непосредственно перед выходом, закрытым неровным, полупрозрачным куском пластика, они остановились. Лившийся из-за этой импровизированной двери свет был размытым и мутным, может лишь чуть более ярким, чем осточертевшее освещение люминесцентных ламп.
– Ты посмотри, – прислушался Широков. – И не метет сегодня совсем. Облачайся.
Щукин достал из своего заплечного мешка две овальные, с надежным стальным ободом маски, которые на больших глубинах используют аквалангисты. Стекла на них были мутные, все в царапинах, покрыты тонким слоем желтой, кое-где отвалившейся краски.
– Так нет же ветра, Борисыч, – удивился Щукин, укладывая в заплечный мешок ненужные теперь каски с предварительно задутым огоньком фонаря.
– Ультрафиолет, салага, – ответил Широков, надевая маску. – Если не метет, значит светит. Ты со мной, когда последний раз здесь был? Недели две назад?
Щукин кивнул, надевая такую же маску и поднимая воротник ватника.
– Ну вот. Чтобы сейчас глаза сжечь, тебе много не понадобится. Пару минут всего.
Прежде чем выйти на поверхность, Широков еще долго всматривался в мутноватый свет, заходя от двери то слева, то справа, очевидно, пытаясь разглядеть границы совсем уже мертвой зоны. Затем резко выдохнул, быстро перекрестился и осторожно убрал пластик в сторону. Выглянув, он быстро стрельнул глазами и тут же спрятался внутрь, напряженно осматриваясь. Щукин насмешливо поглядывал на него, но молчал, расслаблено почесывая ухо под облезлой шапкой из искусственного меха.
Белая, искрящаяся на солнце поверхность была нетронута.
– Надо же, – снова удивился Широков, прикрывая глаза ладонью. – Солнце. Редкий случай. Вылазь, салага.
Щукин также поднялся и равнодушно уставился на бесконечную белую пустыню. Ветра не было и казалось, что на этой стерильной, залитой солнечным светом площадке должно быть очень тепло. Тем не менее стоило вдохнуть поглубже, и иллюзия рассеивалась – если не следить за дыханием, то помимо ожога глаз и рака кожи можно было запросто получить и ожог легких.
Шагах в двадцати от черного зёва выхода виднелся редкий частокол антенн, до половины занесенных снегом. Они резко выделялись на фоне безупречно чистого, темно голубого неба, над которым царил нестерпимо яркий кружок солнца.
Моряки направились к антеннам. Шагая по твердому, кое-где ломающемуся насту, они совсем не проваливались, потому как под одним слоем тут же начинался другой, еще более промерзший.
Добравшись до цели, Широков с облегчением сбросил тяжело звякнувшую сумку и задрал голову вверх, осматривая антенну. Ее металлическая поверхность была вся усыпана кристаллами снега так, что казалось, снег произрастает прямо из нее, как какая-то неведомая белая плесень на древесном стволе.
Подергав растяжки, Широков уже примерился было достать отвертку, как вдруг почувствовал, что оказавшийся вдруг рядом Щукин тихонько дергает его за рукав ватника.
– Ты чего? – спросил Широков, с удивлением разглядывая под маской округлившиеся глаза матроса.
Щукин не отвечал и молча, трясущейся как от лихорадки замызганной рукавицей, указал на цепочку следов, прорезавших снежную пустыню и подходящих к самой антенне с противоположной от них стороны. Следы были свежими, глубокими и отчетливо выделялись на девственно белой поверхности. Здесь же обнаружился и оборванный кабель, торчащий из-под ближайшей к следам опоре антенны.
Широков некоторое время пораженно молчал, не смея поверить своим глазам.
– Аврал, салага! – наконец завопил он. – Это ж медведь! Вниз, вниз, бегом марш!!!
4
Борис не любил спешки. Ненужная суета и нервное возбуждение – плохой помощник, особенно когда работа ответственная и требует аккуратности. Однако сегодня, ввиду такого небывалого события, ему приходилось спешить. Ошалевший Щукин еще топал, разбрасывая снег, по направлению к связывающему лодку с поверхностью тоннелю, а Широков уже соединил оборванный кабель и прикрыл его снегом. Как он ни спешил, но стартовый узел беспилотника он обхаживал очень осторожно, попутно проверяя, не попал ли лед в хитрую систему пружин и рычагов, разработанную им лично.
Закончив проверку, он снял тяжелые
