Федор Метлицкий - Драма в конце истории
— Да, в основном поэты, барды берут одну метафору, например, белой лошади, и делают из нее бесконечный смысл. И мало тех, кто в одном тексте создают великий смысл, в который входит бесчисленное число метафор.
Веня глянул сочувствующе.
— Есть авторы, которые заглатывают. Предрасположенные к нашему духу. Их надо бояться, чтобы не лишиться самобытности. Ты не верь, что я говорю. Иди своей дорогой. В тебе есть что-то, думаю, не потеряешь себя.
Он вздохнул.
— У меня тоже — днем плохо пишется. С зевотой вхожу в нирвану. Потому что сильное чувство уходит в подсознание. Пишу ночью.
Как страшно — искать себя всю жизнь, и не найти! Не попасть в единственный фокус. То есть не достичь подлинного озарения. Графоманство гораздо хуже, чем блаженное состояние идиота.
Подошедший Батя вмешался:
— Нет сюжетов? Да я тебе набросаю, сколько хочешь.
Веня насупился.
— Как это — набросаешь? Чтобы клепать детективы и боевики? Этого и без нас довольно. Литература — это дело глубоко душевное. Дело судьбы.
— Ваши озарения неприменимы. Ваши выходы — иллюзорны, они только в воображении. Вы напичканы литературой, то есть иллюзиями. А в реальной жизни их нет. Но мы не можем оторвать иллюзии от реальной жизни. Это философский вопрос — перенос энергии на другое. Считаем, что получаем наслаждение от женщины, а на самом деле — наслаждение в нас. Но вот странно: этот эгоизм наслаждения — дает продление, бессмертие. Редкое совпадение эгоизма с иллюзией отдачи.
Веня разозлился.
— Без онтологического размыкания, как говорят философы, мы все — в чем-то фашисты. Одинаковые во все времена. Что, Гитлер — пришедшее из бездны чудовище? А Батя — откуда?
— Бросьте трепаться! — закричал Батя. — Есть несколько вариантов. По улицам — холодно и мокро, прически испортим. Говорю с тайным смущением — ресторан.
— Где деньги?
— Действительно, где юани? У вас, пропойцев, наверняка нет.
— Не-ет! — заблеяли мы с Веней.
Батя пересчитал пальцами в кармане наличность.
— Есть деньги на пиво. Прежде чем делать ответственный шаг — есть еще вариант. У меня в портфеле двойное дно, там кое-что есть.
Импортные водка стала немыслимо дорогой из-за принятых пошлин, мы обычно брали наши марки типа «Божья роса» или «Тамбовский волк» со стеклянной пробкой этого зверя.
Веня хотел сдержаться.
— Сейчас алкоголики устарели. Эпоху делают крепкие трезвые люди.
Зашли в летнюю забегаловку. Под навесом продувало, было темно и холодно.
Веня зябко поежился.
— В нашем климате никогда не будет уютно. Как бы ни старались обустроить.
Хозяин подозрительно оглядел нас, показал на объявление «Пить посторонние напитки запрещено. Закон №…».
— Пять юаней.
Миролюбивые китайцы ласково заполонили рынки не только наши, но и Америки, и ближнего Востока, где, наконец, был решен вопрос доминирования Китая.
— Водку на пиво — это диво, — быстро сказал Батя и заказал пиво на всех.
Он, самый богатый из нас, чувствовал себя хозяином.
— Учтите, сейчас будете мою кровь пить. Не пейте быстро.
Вытащил из портфеля головку бутылки, завернутой в газету, открыл горлышко и всем туловищем налил в пивные кружки. Мы с Веней оживились.
Мы перешли в иное измерение.
Пили по старинному рецепту пиво с водкой, еще больше холодея от этой смеси.
— Веня, ты что трясешь головой, уже готов?
— А ты что трясешься над деньгами? — ощерился Веня на Батю.
— Я скуп внешне, в мелочах, как Шейлок, но внутри щедр, мне ничего не надо.
— Га-га-га…
Мы казались себе отверженными равнодушной средой талантливыми авторами. Не приходило в голову, что просто пьяницы, не нашедшие себя из-за нагромождений метафизической бессмыслицы, или из-за лени.
В нас нет побуждения к действию, потому что нет цели. Но есть интрига, в результате которой возникает напряжение, — конфликт, образующий сюжет. Не хочется идти на площадь. Не хочется подавать руку утопающему, идти к умирающей родственнице, потом хоронить ее. Хотя любопытно — для познания. Мы считали, что подорваны последним усилием энтузиазма после падения авторитарного режима, оказавшегося бесплодным.
Веня, заплетая языком, читал свое:
Легкие — крыльев моих пузыри,Хрупкие кости и тонкие ноги.Где-то на дне атмосферы ЗемлиПредки остались в начале дороги.Как земноводные, стали чужды,Нет, и не вспомнится близость былая.Только лишь мыслью рождается жизнь,Где лишь тепло нас вместе сбивало.
Мне стало стыдно за свои стишки — абстрактного романтика.
Потом сидели на скамье, под крап дождя. Батя стал тискать мое плечо, как альфа-педик.
— Вон идут девочки, ну, подойди. Трус же ты…
Веня подзуживал:
— Он умеет ловко знакомиться в любом месте и в любых положениях.
Ему-то легко. В нем есть что-то независимо-надежное, к чему безоглядно тянутся женщины.
Мы с Батей глядели на девочек с одной и той же мыслью. Эта мысль застила истинные отношения — наше чистое обожание. Не могли лицемерить, и поэтому отношения с ними были фальшивыми. В Бате это выражалось бравадой и грубостью, и это отпугивало.
— Дай сотню, — сказал пьяненький Веня. — Завтра отдам.
— Пиши расписку.
На расписку он наложил резолюцию: «Х… вам в нос!»
Когда мы остались с Батей, он сказал:
— Во время учебы в университете у него погибла любимая девушка, красавица с его курса, — бросилась с двадцать седьмого этажа университетской высотки. Почему, никто не знает. С тех пор он стал уходить в себя.
Кажется, я стал больше понимать Веню.
Батя, расставаясь, ухватил мое плечо.
— Скажу моей, что был у тебя. Ничего, старик? Давай вместе зайдем, и ты мимоходом скажи: «А хорошо мы у меня выпили на пару юаней».
Это его манера — навязывать свои заботы другим.
5
Вспоминаю детство на окраине города, где бегал в «зону отчуждения» на сопку над заливом, заполнившим все своим сиянием.
Мимо меня прошла третья мировая война между Западом и Ближним Юго-Востоком. Время, когда наша система перестала быть авторитарной. Оппозиция сумела проникнуть в низовые структуры власти, и постепенно свалила авторитаризм и коррупцию. Жизнь изменилась. Анемичная власть стала подобна ненужному отростку тела — аппендиксу.
Население планеты сократилось, но не только из-за войны. Рождение детей потеряло былое значение, потому что в силу развития технологий удлинился срок жизни, и созданы эффективные таблетки от зачатия. Хотя биологические часы не позволяют человеку желать продления.
Вопреки предсказанию Стивена Хокинга, стало понятно, что земля не вынесет еще тысячу лет, и надо уже сейчас думать о колонизации новых пространств. Об освоении глубин океана, где можно строить подводные станции-города (у островов Океании уже построено несколько подводных городов). О переселении на другие планеты. Стать атлантами и уранитами. Или ограничить рост населения.
Я учился в школе ЕГЭ, у меня было клиповое сознание, привычка ловить кайф в Интернете. И даже не догадывался, что это не по моей вине. Информационная цифра победила простое слово, написанное от руки.
К родителям, как и событиям истории, я был равнодушен, как к естественному течению жизни, с ее жесткими рамками, — с ними не имел общего внутреннего пространства. Они не понимали моих бед — классический барьер между детьми и взрослыми. Самые не понимающие друг друга — родные.
Казалось, я не способен любить. И — никакого желания мечтать о любящей семье.
Но любил путешествовать во всемирной электронной сети. Терпеть не мог выставленных в интернете фотографий сверстников, себя любимых, в поисках себе подобных, хотя, наверно, тоже был нарциссом. Погружался в древнюю историю, где восходит, как в первый день творения, первозданное утро счастливого детства древних греков, видел, как строились первые неуклюжие корабли с парусами-криптограммами. И снова — мир первозданный невиданный, заря на мачте триремы горит! И где-то, в открытой снова Колхиде руно очарованное манит. И строительство пирамид бессмертия, мраморных дворцов суровых бородатых царей, ослепленных величием мира за ойкуменой. Наверно, в моих генах живут предки, я люблю то, что любили они.
Короче, как сказал философ Бердяев о малолетках в интернете, во мне было что-то исключительное — не слияние ни с чем, и в то же время слияние со всем.
С тех пор прошел славный путь от замкнутой в себе исключительной личности до понимания, что моя судьба как-то связана с нашей общей судьбой.
В моем сознании как бы ходили волны, то опадающие, обнажая дно, забитое всяким дрязгом, то наполняющие меня полноводным сверканием. Когда находит то, что называют вдохновением, могу увидеть чужую душу как свою, и тогда весь состав моего существа меняется, исчезает одиночество замкнутости в себе.
