Алла Кисилева - Осторожно боги

Многие вещи невозможно полно объяснить словами, изучай начертанное.

Снова шум, теперь уже домофона, выбросил меня из обольстительной обстановки прошлого. Глаза не могли сразу привыкнуть к тусклому освещению северных широт, сознание нехотя возвращалось в привычное окружение. Домофон продолжал издавать резкие, раздражающие звуки, и, чтобы прекратить эту пытку, с покорным вздохом я открыла дверь. Гости… Без предварительного звонка и договоренности. И как я узнала чуть позже, без особой необходимости. Само по себе это, конечно, ничего не значило, ну, шли мимо, ну, вспомнили, ну, зашли — ну что в этом такого? Ведь надо же людям куда-то девать свое время. Зафыркал чайник, зашуршали пакеты и застрекотала быстрая бессодержательная беседа. Я никак не могла определить, как мне относиться к этому посещению, к этим людям и этим разговорам. С одной стороны, все было очень мило, и где-то в глубине души у меня зародился слабенький огонек зависти к тем, кто мог вот так спокойно сидеть, болтать, не мучаясь сомнениями, не смущая свой разум размышлениями о последствиях своих проступков. Но с другой стороны, там же, рядышком, тлела искра неприятного самодовольства, сознания собственного превосходства. Я представляла, что могло бы произойти, если бы я несколькими словами разрушила их ясные представления обо всем, что их окружает. Как смутила бы эти простые души, лишив их той первозданной невинности, в которой они так блаженно пребывали. И то и другое в равной степени было неприятно, и я постаралась побыстрее затушить эти незваные огоньки.

В конце концов, у меня были гораздо более неотложные дела. О том же самом визите можно подумать и совершенно в другом аспекте, например, попробовать разобраться, случайность это или все-таки здесь замешаны Наблюдатели. Могу представить, что мне могут возразить, ненавязчиво напомнив, что на воре и шапка горит, пространно объясняя, что мое преступление сделало меня подозрительной сверх меры. Возможно, это попахивало паранойей, но я знала, как действуют Наблюдатели. В их действиях всегда проступала некоторая достаточно четкая система. С нотаций, выговоров они не начинали, на непосредственный контакт никогда сразу не выходили. Сначала начинались знаки, чаще всего неприятные, но всегда регулярные. Вот представьте, сидите вы в летний полдень, на чудесной лужайке, впитывая нежные лучи солнца, и вдруг, раз, садится муха. Отгоняешь ее, садятся еще две, потом четыре, и, в результате, к этой геометрической прогрессии мух еще добавляются комары, слепни и любая нечисть на любой вкус. Так и тут: поначалу все это воспринимается просто как досадные помехи, но постепенно, когда мухи и слепни начинают донимать со всех сторон, до ученика начинает доходить, что что-то он делает неправильно. Я всегда называла это дрессировкой, потому что если вовремя спохватиться и перестать делать то, что им не нравится, то досадные помехи прекращались сами по себе, и наступало блаженное спокойствие. Но если по каким-то причинам ученик оказывался непроходимым тупицей или двоечником и не желал признавать свои ошибки, то эти мелкие укусы продолжали сыпаться и сыпаться и могли довести до полного отчаяния.

И вот тогда и наступал момент истины. Появлялись Наблюдатели, или Учителя, как они любили себя называть. Так как после этого начинался урок, с объяснениями, примерами и всем прочим, то понятно, что они оправдывали свое название в полной мере. Я до сих пор не поняла, откуда они и для чего все это делается, так как эти вопросы относятся к списку неразрешенных. Каждый ребенок, которого выбрали для обучения, начинает с того, что задает слишком много вопросов, и каждому ребенку, если его начали учить, очень быстро дают понять, какие вопросы он может задавать, а какие — нет.

Я же всегда была ребенком импульсивным и любопытным и с трудом привыкала к тем жестким требованиям, которые они устанавливали. Ну, а так как наказания обычно никому не нравятся, то и я не была исключением. Так что пришлось мне учиться скрытности. Совсем чуть-чуть, больше по мелочам, но сама техника, которую я придумала в детстве, сейчас могла мне помочь. Я представляла свое сознание как некое замкнутое пространство и создавала там разные потайные места, тайники, в которые забиралась сразу после того, как в очередной раз нарушала какое-либо из правил. Тогда мой поступок и знание о нем тоже исчезали в тайнике, и никто ни разу меня не поймал. Задумчиво помешивая чай, я размышляла о том, что мне надо будет попробовать сделать что-нибудь подобное. Во всяком случае, ничего лучше я пока придумать не могла. Наблюдатели тем и сильны, что видят все мысли и чувства, но последние их интересуют в меньшей степени. Мне всегда было ужасно интересно узнать, как они это делают, и, сидя в своем тайнике, я представляла, что перед ними находится огромный однотонный экран, на котором изредка проскакивают разноцветные вспышки. Это и есть мысли, которые могут привлечь их внимание, и как только свечение становится слишком устойчивым или чересчур ярким, то они знают, что пора принимать меры. Естественно, что после их вмешательства свечение выравнивается, и экран снова становится приятно однородным. Так что, если мое предположение правильно, то мне нужно просто приглушить свечение мыслей, что я и собиралась сделать при помощи старой детской уловки. А там будет видно.

Я почувствовала усталость, что бывает достаточно часто при резком возвращении из путешествия. За этой суетой я совсем забыла покопаться в том, что мне удалось узнать. Теперь мне было известно имя моего случайного приятеля. Товарищ он, конечно, невероятно любопытный, но все-таки что-то в нем есть настораживающее. Да и эти его способности… Одно только изменение внешности чего стоит — да любая женщина за такой секрет полцарства не пожалеет, а то и целиком царство отдаст. Потому что она такую сможет себе внешность создать, что у ее ног целая куча любых царств будет, только выбирай. Но, к сожалению, Анри, похоже, делиться своими секретами из области косметологии не спешил, и я опасалась, что и не поделится. Я опять пожалела, что сама в наших отношениях являюсь простым наблюдателем и не могу диктовать свои условия, во всяком случае такая возможность мне ни разу не представилась. Во время нашего контакта свобода моя была ограниченной. Я не могла задавать вопросы и рассматривать вещи, которые могли бы меня заинтересовать. Первую и главную партию вел Анри.

А тем временем шум в комнате нарастал, клубы дыма радостно зависли под потолком и угрожали заполнить все жизненное пространство. Я разыгрывала из себя гостеприимную хозяйку и с грустью думала, что драгоценные минуты превращаются в тот же самый дым. Говорили все одновременно, перекрикивая и не слыша друг друга, но, похоже, никто не чувствовал какого-либо дискомфорта. Наконец, разговор выдохся, народ явно подустал, вспомнили, что существует метро, которое закрывается всегда в определенное время, ахнули и потянулись к выходу. Поцелуи, улыбки, короткое прощание и долгое проветривание. Я окончательно загрустила, подумав, что половина безопасного срока подошла к концу. Придется сегодня бодрствовать, сон в моем положении был непозволительной роскошью.

VII

Занятия с книгами — юность питают, старость увеселяют, счастье украшают, в несчастии доставляют убежище и утешение, дома радуют, вне дома не мешают…

Я пребывал в превосходном настроении после восхитительного обеда, во время которого мы много говорили о предстоящей свадьбе Алиеноры. Приготовления к ней шли полным ходом. От меня не укрылось, что юная невеста была настроена скорее скептически, во всяком случае, она не производила впечатления счастливой и влюбленной девицы. Ее замечания, с оттенком язвительности, безусловно, говорили об остром уме, но не о мягкости и снисходительности, что бывает обычным для жертвы стрелы Амура. Как я понял из ее рассказа, ее жених был человеком кротким, и я испытал к нему явное чувство жалости, представив яркую, независимую и стремительную богиню рядом с самым обычным человеком, пусть и королевской крови. Но как бы то ни было, несомненно, ясно без слов, в чьих безупречных ручках судьба этого монархического брака. Мы вышли во внутренний дворик, приятно прогретый лучами заходящего солнца. Ароматы весны туманили разум, по правде сказать уже и так затуманенный обильным обедом, вином и обществом прекрасной девушки. Честно говоря, я уже почти не помнил, что привело меня сюда, и предпочитал в благодушном молчании наслаждаться сверкающей красотой наступающего тихого вечера. Легкий ветерок приятно охлаждал лицо, разгоряченное обедом. Но, как я уже упоминал, эта девушка не давала спуску никому, и, улыбнувшись одной из самых восхитительных улыбок, она попросила разрешения удалиться, чтобы принести мне бумаги, оставленные для меня ее отцом. Мне ничего не оставалось, как только с покорным вздохом подчиниться. Не мог же я объявить, что меня совершенно не интересуют эти бумаги, даже если бы они были написаны самим королем. А вот ее общество, напротив, ценнее всех сокровищ этого мира.