Марина Дяченко - Пандем
…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома:
– Ты знаешь… Не братик и не сестричка.
– А кто?! – поразился семилетний Ким.
Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объёмистую бутылку коньяка):
– Две… две сестрички. Вот это номер!..
* * *Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал её первый утренний взгляд – оказалось, что ей лучше. Ещё некоторое время он боялся ошибиться – но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…
– Пандем.
Тёмный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.
На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.
– Уйди, – одними губами попросил Ким.
Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел своё отражение – искажённое, будто в кривом зеркале.
Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:
– Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.
– Я сам, – быстро возразил Ким. – Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.
– Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, – помедлив, сказала Арина.
– Да? – спросил Ким так удивлённо, как мог.
– Крышку завинчивай, – Алина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. – Они же испаряются и воняют.
– Ага, – сказал Ким и отвёл глаза.
* * *Только время, думал он, следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твёрдо; существуют две только вероятности, только две, все прочие – производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьёзно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдаёт. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… ещё большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, чёрт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизёров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку – что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день – значит, весь мир бредил…
В универмаге было людно. Ким бродил, как в джунглях, то и дело возвращаясь по собственным следам. Натыкался на людей, извинялся, когда натыкались на него; всё, что годилось в подарок сёстрам, было неподъемно по деньгам, а всё доступное в подарок не годилось.
– Извините, – сказал он в очередной раз, споткнувшись о чью-то ногу.
И поднял глаза.
Прохоров Виктор Антонович, учитель химии и биологии, ещё месяц назад смертник, а теперь круглощёкий и деловитый, стоял у прилавка канцтоваров, и рядом с ним имелась маленькая девочка в красном пальтишке.
Ким отпрянул.
Глаза Прохорова изменились – он узнал Кима.
– Здра-авствуйте, – сказал чуть нараспев. – Рад ви-идеть…
– Деда, – сказала девочка и нетерпеливо дёрнула Прохорова за рукав. – Я выберу синенький и вон тот жёлтый.
Ким стоял, не зная, что сказать.
…Специалисты, отлично знающие своё дело. Для них пациенты были номинальными людьми, телами, механизмами, записями в истории болезни, собранием анализов и диаграмм. Соотношение смертей и ремиссий зависело от везения да от профессионализма. «К этому нельзя привыкнуть», – когда-то говорил молодой ещё, начинающий Ким, и его коллега, хирург-золотые руки, щурил холодные внимательные глаза: «Можно. Надо».
– Я тоже рад вас видеть, – сказал Ким. – Я тоже… Извините.
И поспешил прочь. Малодушно сбежал.
«Пандем…»
«Да, Ким», – голос внутри головы.
«Ах, чёрт… Будь ты неладен…»
«Поверни налево в стеклянную дверь, там бутик, примерочная за жёлтой занавеской, возьми любой свитер, спрячься в примерочной, поговорим…»
Тяжёлая ткань закрылась, отрезая кабинку от пустынного отдела дорогой одежды. В высоком зеркале Ким увидел своё незнакомое лицо – бледное, с очень тонкими белыми губами; опустился на кожаный табурет, положил на колени синий, как небо, свитер – на три размера меньше, чем мог бы на себя натянуть.
…Мог ли он знать, что за дверью налево – этот самый бутик? Теоретически – да… Знал, да забыл…
«Ты нервничаешь. Ты начинаешь в меня верить. Твоё представление о мире плывёт».
Голос Пандема звучал внутри головы. Ким снова посмотрел на себя в зеркало; засмеялся – тихо, чтобы не смущать продавщиц. Боже мой, и это мужчина, хирург…
«Это нормальная человеческая реакция, Ким. Под слоем твоего страха и неверия имеется радость, естественное чувство при мысли о том, что кто-то должен был умереть – но живёт».
«Пандем…»
«Хочешь, помогу тебе выбрать подарки сёстрам?»
– Ты?! – спросил Ким слишком громко. Продавщица, шуршавшая полиэтиленом неподалёку от примерочной, подозрительно притихла.
«Ну конечно, я. Чему удивляться?»
* * *Сестра Кима Александра вышла замуж в шестнадцать лет и школу заканчивала экстерном; по пятницам (и иногда по вторникам) замужняя Сашка ходила в школу вместо сестры Леры – в пятницу были сдвоенные уроки обожаемой Сашкиной литературы, а на вторник выпадала обычно сдача физкультурных нормативов. Ким знал, что «литераторша» прекрасно различала близнецов, зато «физкультурник» – нет.
Сашкин муж был старше её на год и после школы поступил в военное училище. Характер у него был чудовищный – в первые месяцы после Сашкиного замужества Киму неоднократно случалось драться с будущим офицером, разрывать с ним отношения навсегда и снова, стиснув зубы, мириться. Алекс (а имена у юных супругов были одинаковые) будто поставил себе целью делать всё наоборот и вопреки; отец его, преуспевающий адвокат, мостил сыну мягкую дорогу на юридический – тот с наслаждением ослушался и пошёл в казарму. Родители Кима переживали за дочь, родители Алекса приходили извиняться за сына, сама Александра готова была защищать мужа зубами и когтями (у Кима навсегда остался маленький шрам на мизинце – сестра в пылу полемики укусила). Так миновал нервный год; на втором курсе училища Алекс очень неудачно сломал ногу, был комиссован и до сих пор слегка прихрамывал.
Со временем его характер немного выправился: оставаясь упрямым, самоуверенным и жёлчным, Сашкин муж тем не менее обтесался и повзрослел. Их с Кимом отношения, прежде не особенно тёплые, теперь сделались если не родственными, то по крайней мере товарищескими.
– О-о! Sister-in-law! O-o! My dear brother! Привет, красавцы! Ма-ама, они явились уже! Ариночка, я бы сказала, что ты прекрасно выглядишь, но боюсь, ты сочтёшь это пошлым комплиментом, поэтому я промолчу, несмотря на то, что ты выглядишь потрясающе… Жрать у нас особенно нечего, вы же не есть сюда пришли, а поздравлять именинниц и веселиться… Арина, есть безалкогольное шампанское. Алекс, забери со стола эту селёдку, весь дом провонял, как затонувший сейнер… Нет, Ким подарки спрячь пока, подарки – за столом… Шурка, не вертись под ногами. Папа, забери Шурку, ну я прошу, дай ему какую-нибудь железяку раскрутить… Например, приёмник старый…
На втором курсе журфака Александра родила сына – без отрыва от учёбы. Младенца назвали, не долго думая, Александром; побывавший в рюкзаке-«кенгурушнике» на многих зачётах и даже лекциях, Шурка получился какой-то ненормально умный – уже в пять лет его отдали в школу для особо одарённых детей, и он блистал там, решая уравнения. Правда, с виду в Сашкином сыне никак нельзя было заподозрить «головастика» – здоровенный и краснощёкий, он уродился характером в мать, а значит, был шумный, не очень аккуратный и чрезвычайно шкодный.
– Привет, дядь Ким! Привет, теть Арина! Этот – младенец – ещё не родился? А вы мне – это – его покажете, когда он?..
– Ну конечно, тебе – первому… Держи, – Арина сунула Шурке в руки керамический домик-подсвечник.
– Спаси-ибо! Какой ка-айф!
У Шурки была одна очень милая черта – он искренне радовался любому подарку вне зависимости от его цены и ценности.
– Поздравьте Лерку, – строго сказала Александра. – Она на кухне.
Ким взял второй букет цветов и по узкому, памятному с детства коридору прошёл на кухню. От плиты обернулась точная копия Александры – такая же черноволосая, с высокими скулами, с насмешливыми чёрными глазами женщина двадцати четырёх – нет, уже двадцати пяти – лет от роду.
