Михаил Веллер - Легенды Арбата
Суслов, надо заметить, название не одобрял. Он полагал любые половые связи порочащими истинного
арийца. Калинин в его глазах был просто старый кролик с партийной индульгенцией, суетливо сближавшийся с любым грызуном противоположного пола.
— Я обязан ознакомиться с проектом застройки, — негромко и самопожертвенно известил Суслов. Долг и партийная дисциплина изнуряли его, но благо державы требовало не роптать.
Тихий нрав Суслова знали. Сталинская выучка. Назавтра в его кабинете вмиг составили макет всей стройки от Бульварного кольца до Садового.
Михаил Андреевич утомленно насладился игрушечной городской красотой на огромном столе для заседаний. Потом он перекрутился в костюме, будто с вечера его завязали на узел, а утром забыли развязать. Лицо его стало терять цвет и выражение. Сталью из глаз он продрал строй проектировщиков как метлой, сдирая с костей мясо и обнажая преступную суть.
— Кто это сделал? — тихим ровным голосом поинтересовался он. Кровавый призрак занял почетное место. Кто это сделал, лорды?
Посохин набрал воздуха, выдвинул грудь впереди шеренги, показал меж губ зубной протез и признался в авторстве. Хотя мы все, Михаил Андреевич.
— Вы еврей? — спросил Суслов.
Подобный вопрос, в прямой форме и на высшем уровне, звучал тогда обвинением в государственной измене. В сущности, порядочный человек не имел права быть евреем. Тайным сионистом и потенциальным перебежчиком из первой в мире страны победившего социализма; с непредсказуемыми родственниками в несчитанных странах.
— Никак нет, — по-военному четко отрекся Главный Архитектор. — Я русский, Михаил Андреевич. — И всем существом жаждая подтвердить этот факт, придал лицу уставное выражение: преданной и радостной придурковатости.
— Тогда вам не могла прийти в голову идея этого про-
екта, Михаил Васильевич, — ровным угасающим тоном инквизитора, начавшего пытку, констатировал Суслов.
Архитектор восстановил в памяти зарождение идеи и побелел. Рентгеновская проницательность руководства парализовала его волю. Но отступление было невозможно.
— Авторство мое... воплощение коллективное... — капнул каплю оскорбленности в бочку преданности По-сохин.
— С коллективом мы еще разберемся, — мягко пообещал Суслов и стал думать.
— Кто из ваших родственников еврей? — спросил он.
— Жена... вторая... — упавшим голосом сказал архитектор.
— Вторая? — поднял бровь Суслов. — А всего их у вас сколько?
— Первая умерла... Она была русская.
— Я ее понимаю, — скорбно сказал Суслов, и это прозвучало так, что вторая жена уморила первую с целью занять ее место.
— Вот! — подытожил он.
— Я не понимаю... — прошептал архитектор.
— Подпал под влияние, — пояснил Суслов. — Вы любите вашу жену?
— Э-э-э... как все... — выбрал соглашательскую линию архитектор, вертясь в ожиданиях напасти.
— Как все не бывает, — ровно и безжизненно, как танк во сне, наезжал Суслов. — Некоторые от своих жен отрекались. И такое бывало.
Дело врачей-убийц и безродных космополитов гремело не так уж и давно. Архитектор подернулся бело-голубым камуфляжем на фоне своего макета.
— Посмотрите, — указал Суслов. — Эти здания — что они по форме напоминают?
— Книгу. Раскрытую книгу. Немного... возможно... напоминают... нам...
— Да. Именно. Я согласен с вами. А все вместе, взятые рядом, что они напоминают?
Молчание было знаком согласия, поддержки и восхищения любой трактовкой верховного идеолога. Проектировщики от преданности аж рыли ковер каблуками. Вы член Политбюро, Партия — вот наш ум, и честь, и совесть.
-Ну?
— Библиотеку? — неуверенно сказал главный архитектор.
— Стаю птиц... — предположил генеральный директор.
— Путь по предначертанной программе в светлое будущее, — продекламировал главный инженер, лучше коллег владевший новоязом.
Суслов устало прикрыл глаза тонкими складчатыми веками, как старый гриф, пообедавший старым индюком.
— Сколько — у вас — здесь — книг? — спросил он, не открывая глаз.
— Н у , пять... — сказали все, бессильно чуя подвох.
— Разъяснения нужны? — спросил Суслов.
— Э-э-э... мнэ-э... — извивались все.
— Как — называется — это!! — рассердился Суслов, обводя жестом макет.
— Калининский проспект?
— Вы ошибаетесь, товарищи. Коммунист и атеист Михаил Иванович Калинин не может иметь отношения к вашему творчеству. То, что вы здесь изобразили, называется «Пятикнижие».
Недоумение сложило мозги присутствующих в кукиш. Коммунисты и атеисты силились понять смысл загадочного прорицания верховного жреца.
— Что такое Пятикнижие? — допросил экзаменатор.
— Э-э-э... мнэ-э...
— Me! Бе! А по-русски!
— Пять томов «Капитала» Маркса? — просветлел главный архитектор.
— Пятикнижие — это священная книга сионизма, — ледяным тоном открыл Суслов, и авторы посинели от ужаса. — Пятикнижие — это учение об иудейской власти над миром. Пятикнижие — это символ буржуазного национализма, религиозности, идеализма, реакционности и мракобесия. Пятикнижие — это знак власти ортодоксальных раввинов над всеми народами земли.
Авторы втянулись внутрь себя, как черепахи. В их контурах засквозило что-то прозрачное. Они стремились слиться с окружающей средой, задрать лапки и притвориться дохлыми.
— Спасибо за облик Москвы, товарищи, — поблагодарил Суслов. В зал пустили газ «Циклон-Б», и потолок обрушился, прищемив когтистую лапу мировой закулисы.
Незадолго до этого журналу «Юность» приказали заменить шестиконечные типографские звездочки в тексте — на пятиконечные! за политическую халатность главному редактору отвесили пилюлей и строго предупредили с занесением в учетную карточку насчет идеологической диверсии.
— Я. Вспомнил. Товарищ. Суслов. — Покаянно выпадают слова из главархитектора.
— Фью-фью? — свистит ноздрей инквизитор. Иногда ученик предает учителя, иногда учитель предает ученика, иногда кто кого опередит.
— Это... один из моих помощников... Он... я поручил некоторые детали... черты, так сказать. И он — вот! Предложил... именно пять!., а я... мы... Утеряли бдительность! Товарищ Суслов! Ваше гениальное видение обстановки!
— Фамилия? — удовлетворенно переспросил Суслов.
— Дубровский!
— Н-ну-с. Ладно. Давайте сюда вашего этого. Если можно, пусть там поторопится. А мы здесь подождем!
Можно! Можно, Михаил Андреевич! Поторопятся, не сомневайтесь!
И перепуганного молодого, архитектора-стоматолога в обнимку с его идеей, швыряют в машину и под сиреной мчат по Москве быстрей последней мысли.
— Ваши товарищи и коллеги утверждают, что автор идеи этого проекта — вы, — доброжелательно обращается к нему Суслов. И строй товарищей дружно кивает: «Он-он».
Охреневший от этой доставки в Политбюро самовывозом, молодой неверно истолковывает альтруизм коллег. Его озаряет, что сегодня в мире победила справедливость. И его талант будет вознагражден непосредственно здесь и сейчас. Его отметят, поощрят и выдвинут, не обходя больше.
— Как ваше имя-отчество, товарищ Дубровский? — интересуется Суслов с сочувствием и садизмом.
— Мое?.. Давид Израилевич. Суслов вздохнул:
— Как это у Пушкина? «Спокойно, Маша, я Дубровский Давид Израилевич».
Все готовно посмеялись высочайшей шутке, доставшей бедного Дубровского еще в пятом классе.
— Итак, Дубровский Давид Израилевич, это вы придумали поставить пять книг? — зловеще мурлычет черный человек в сером костюме.
— Товарищи тоже принимали участие в работе, — благородно говорит автор.
— Товарищи тоже получат то, что они заслужили. Кстати. Какими наградами и поощрениями вы были отмечены за этот проект?
— Н-н... Д-д... Никакими.
— О? Гм. (То есть идея ваша — пряники наши. Коллектив, значит, использовал вашу идею и пожинал лавры, а про вас вспомнили, когда пришло время получать розги?)
Строй архитекторов скульптурно застыл с незрячим выражением.
— В синагогу часто ходите?
— Ва-ва-вы... вообще не хожу.
— Отчего же?
— Я комсомолец!., бывший. Атеист.
— Похвально. Почему не в партии?
— Ты-ты-ты... так разнарядка на интеллигенцию.
— А в рядах рабочего класса трудиться не приходилось?
— П-п-п... пока нет... но я готов... если Партия прикажет...
— Похвально. А почему же книг именно пять, Давид Израилевич?
— Сы-сы-сы... столько влезло.
— Влезло?! Столько?! Ты все суешь сколько влезет? А пореже?! А по роже?! А сосчитать?! А чаще — нельзя???!!! Па-че-му пять!!!
— Ах... ах... ах... можно изменить!.. если надо!..
— Почему — ты — поставил — мне — в Москве — пятикнижие!!! А???
Под полной блокадой мозга архитектор выпалил:
— У Михаила Васильевича пять зубов в верхней челюсти!
Суслов вытаращил глаза:
— Под дурака косишь? Психиатра позвать?
— Челюсть! В стакане! Я увидел! И машинально! — горячечно причитал архитектор.
— Пародонтоз! Стоматит! Возраст! Михаил Андреевич! — с точностью попал в унисон подчиненному По-сохин, клацая и трясясь.
