Урсула Ле Гуин - Глоток воздуха
Над озером стояла полная тишь. Тодд чувствовал на губах привкус соленого пота — слишком уж интенсивно он греб. Стивен у него за спиной, на носу, сидел совершенно тихо, ни слова не говорил.
— Одна из этих особ тут, под скамьей, банку с наживкой оставила, — сообщил Тодд, разглядывая банку.
— Только не вздумай сам им эту банку относить! Я ее оставлю у дежурного в гостинице. А лучше просто за борт выброшу. Это же тот самый предлог, которого они давно ждут! Типичная подстава. «О, как это мило с вашей стороны! Нам просто до смерти хотелось поближе познакомиться с вами и вашим отцом. Я — Алиса Би, а это Герти. Правда, мальчики, здесь классное местечко?» Это называется лесбийский штурм.
Тодд засмеялся. И снова у него по внешнему краю уха точно перышком провели. Он почесал ухо, подавив дрожь наслаждения.
Единственное, что он мог видеть, полулежа на дне лодки, это бесцветное небо и один длинный, залитый солнцем горный кряж.
— А знаешь, — сказал он, — по-моему, ты на самом-то деле неправильно их понял. Эта девушка вчера вечером разговаривала с Мэри, ну, с той девушкой, которая нам еду готовит, вспоминаешь? Я вышел на террасу выкурить сигаретку с марихуаной, и было уже поздно, и они там разговаривали, а я услышал. Она ей рассказывала, что приехала сюда с матерью после того, как умер ее брат, за которым мать очень долго ухаживала. Он чем-то там много лет болел, или у него что-то с головой было не в порядке, или еще что-то в этом роде. В общем, когда ее брат умер, она решила привезти мать сюда, в горы, чтобы та отдохнула и хоть ненадолго сменила обстановку. Так что на самом деле они, скорее всего, мать и дочь. Я посмотрел в регистрационном журнале, когда заходил в гостиницу, и там записано: Элла Сандерсон и Энн Сандерсон.
Отец у него за спиной продолжал молчать. Тодд, вытянув шею, понемногу стал поворачивать голову и наконец увидел, что лицо Стивена запрокинуто к небесам и они отражаются в его черных очках, как в зеркале.
— Это что, так важно? — спросил Стивен на редкость унылым тоном.
— Да нет. — Тодд поднял голову и посмотрел вдаль: на горизонте, где бесцветная вода смыкалась с бесцветными небесами, узкая полоска гор переходила в плотину.
— Нет, это совершенно не важно, — снова сказал он.
— Я мог бы сейчас потопить эту лодку, — услышал он за спиной печальный нежный голос. — Пойдет на дно, как камень.
— Давай, топи.
— Понимаешь…
— Конечно. Здесь же самая середина. Не поймешь, где небо, а где вода. И все равно — что тонуть, что лететь. Никакой разницы. Когда ты посредине. Ну что же ты? Давай, топи.
Довольно долго оба молчали, потом Тодд снова сел на скамью, вставил весла в уключины и принялся грести, спокойно и широко, в обратную сторону от дамбы. По сторонам он не смотрел.
Земляные валы
Отец Энн недавно устроил запруду на ручье, протекавшем у них на ранчо под тем холмом, на котором стоял дом, и после ланча они прогулялись туда — посмотреть, что получилось. На высоком голом золотистом холме по ту сторону пруда паслись лошади. Там, где уже успела отступить высокая вода, собравшаяся за сезон дождей, берега выглядели голыми и грязными; вдоль всей летней границы воды тянулась красноватая кайма мокрой глины. На берегу, у небольшого причала, лежала весельная лодка, на суше казавшаяся чересчур громоздкой. На этом причале Энн с отцом и уселись — болтая ногами в тепловатой воде. Они слишком наелись и слишком много выпили, так что плавать им пока не хотелось. Хотя малыш еще даже и не ползая, а в данный момент вообще крепко спал, одна лишь мысль о том, что от него, спящего, до воды меньше шага, вызывала у Энн неясную тревогу, и она то и дело оглядывалась на мальчика и касалась рукой подстеленного под него байкового одеяльца. Чтобы скрыть свою чрезмерную заботливость или отыскать для нее какие-то оправдания хотя бы перед самой собой, она каждый раз, обернувшись к сыну, поправляла свою хлопчатобумажную рубашку, пристроенную над ним для защиты от жаркого солнца.
— А теперь, — сказал отец, — я бы хотел послушать, как ты живешь. И где. И о той женщине, с которой ты живешь. Начни с этого.
— Мы живем в Сан-Пабло, на первом этаже довольно старого дома. Там две спальни и что-то вроде стенного шкафа или кладовки, где я устроила комнатку для Тодди. Верхний этаж занимает пожилая японская пара. Окрестности так себе, грязноваты, зато там много хороших людей, а наш квартал и вовсе приличный. Доволен? Теперь о Мэри. Она лесбиянка, но я с ней не живу. Вообще-то ее только Тодди интересует.
— Господи, этого еще не хватало!
— Да нет, она просто выразила желание помочь мне и стать… отцом ребенка. — Энн расхохоталась, но ее вполне искренний смех все же прозвучал несколько нервозно. — Она занимается компьютерным программированием, дает консультации, в общем, работает в основном дома. Если честно, это довольно удобно — в смысле совместного ухода за ребенком. То есть получается, как если бы у нас с нею у каждой было по жене.
— Потрясающе, — насмешливо сказал Стивен.
— Ну, я хочу сказать, что у каждой из нас есть человек, на которого всегда можно рассчитывать, который всегда подставит плечо, если у тебя дел по горло. И возьмет на себя все твои чертовы заботы, понимаешь?
— Да нет, у меня таких жен не было, — пожал плечами отец. — Значит, мужчины теперь побоку?
— С какой стати? Я же сказала: мы с Мэри не живем вместе. У нее свои лесбийские подружки, а мои друзья вполне гетеросексуальны, но в данный момент меня мужчины действительно не очень интересуют, я еще не успела снова во все это втянуться. Но, наверное, вскоре опять втянусь. Но знаешь, я и не думаю переживать или что-нибудь в этом роде. Просто мне захотелось родить ребенка. И пока что основное мое желание — быть с ним. На работу, черт бы ее побрал, ходить, конечно, приходится, но когда меня нет дома, там Мэри; а в те часы, когда малыш не спит, я в основном дома бываю. Так что мы сейчас действительно неплохо устроились. Ну а потом, наверное, все будет по-другому…
Рассказывая все это, Энн чувствовала в отце, сидевшем примерно в шаге от нее, некое сопротивление и довольно сильное нетерпение; она ощущала это физически, как некую огромную твердую поверхность с острыми краями, похожую на нож бульдозера. Владелец этой территории имел право полностью очистить ее, убрать весь этот подлесок странных дел и странных взаимоотношений, когда заключают какие-то непонятные полубраки, превращают стенные шкафы в спальни, устраивают себе убежища, приспосабливаются к каким-то паллиативам… Да, отвальный нож бульдозера явно приближался к ней.
— Знаешь, — сказал вдруг отец, — после того как мы с Пенни развелись, я многое переоценил. Сидя на этом самом месте. Или объезжая ранчо на Долли. — Он посмотрел на тот берег пруда, где на высоком холме паслись кобыла с жеребенком и белый мерин. — Я много думал о своих браках. Особенно о первом, хотя это довольно странно. И начал понимать, что я так и не сумел перебороть свои чувства до того, как женился на Пенни. Так и не сумел залечить ту рану, которую нанесла мне твоя мать. Я просто убеждал себя, что никакой раны и не было. Ну, еще бы, ведь истинные мачо, крутые парни, настоящие мужчины боли не чувствуют! Можно годами твердить себе подобную чепуху, но боль в итоге все равно себя проявит. И тогда тебе вдруг сразу откроется, сколько дел ты наворотил своими поступками, сколько дерьма накопилось вокруг, так что теперь в нем и утонуть ничего не стоит. В общем, в последнее время я занимался тем, что должен был бы сделать лет десять-двенадцать назад. И действия мои по большей части уже запоздали. Приходится смотреть фактам в лицо: выходит, что зря я потратил столько лет, зря вступал в этот брак. Вступил в него и сам же его испортил, совершенно запутавшись в незавершенных делах и переживаниях, связанных с первым браком. Ну что ж. Так на так. Счет один — один. Вот я и пытаюсь теперь установить некие приоритеты. Решить, что мне действительно важно. Что следует сделать в первую очередь. И в итоге мне удалось понять, в чем заключалась моя ошибка, моя единственная, по-настоящему большая ошибка. Знаешь, в чем она заключалась?
Отец так остро на нее глянул своими ясными светло-голубыми глазами, что Энн вздрогнула. А он с напряжением, чуть улыбаясь, ждал ее ответа.
— В разводе с мамой, мне кажется, — сказала Энн, потупившись и невнятно, потому что уже понимала: эта догадка неверна. Отец молчал, и она снова на него посмотрела. Он все еще улыбался, и она подумала, какой он все-таки привлекательный мужчина. Сейчас он был похож на римского военачальника со своими коротко подстриженными волосами и серебристо-голубыми глазами, с длинной линией рта и орлиным носом; вот только на шее у него зачем-то висел индейский талисман, вышитый бисером по коже. И еще отец очень сильно загорел — еще бы, на ранчо он все лето ходит в одних шортах и плетеных сандалиях из ремешков, а то и вовсе голышом.
