Захар Оскотский - Последняя башня Трои
Мне стало страшно. И я ничего не мог с собой поделать. Если бы тогда, на набережной Фонтанки, мне сказали, что я буду бояться своего собственного маленького сына… «Андрей-воробей, не гоняй голубей…»
Я вспомнил, как Марианна, не сумевшая меня завербовать, пригрозила на прощанье, что теперь меня найдут другие. Кого угодно я мог представить в этой роли, но Андрея… Тот, кто послал его ко мне, бил наверняка.
И вдруг мне пришло в голову, что это именно Андрей подал своим хозяевам мысль придать Марианне черты Марины. А когда ее попытка провалилась, отправился ко мне сам.
У меня пересохло в горле, я спросил с наждачной хрипотой:
– Ты пришел от компании «ДИГО»? Он посмотрел на меня как на недоумка:
– Я пришел от имени всех. От имени системы. «ДИГО» – часть системы. «РЭМИ» противостоит системе. А ты – должен определиться.
Я старался говорить с достоинством, но хрипота выдавала мое напряжение:
– Чего вы от меня хотите?
– Прежде всего ты должен узнать, как защититься от их облучения. От этой штуки, которой они бьют по мозгам. – Он фыркнул: – Главное, что заставить человека самому причинить себе боль – живот вспороть, вены пе-
ререзать – не могут. Или не хотят, эстеты херовы? А сделать так, чтобы человек свернул на машине в пропасть или сунул бомбу под собственную задницу и кнопку нажал – это у них развлечение. Потешаются гады!… – Он раздавил в пепельнице сигарету и деловым тоном закончил: – Обычные электромагнитные экраны не помогают. Но какая-то защита наверняка есть. Они же сами чем-то прикрываются, когда своей пушкой орудуют. Раз крыша у них не съезжает. Вот и давай действуй!
Я машинально, краешком сознания отметил, что о приборе Филиппова хозяевам Андрея ничего не известно. А может быть, он просто их не интересует? Бандиты пока еще (пока) не пользуются пушками и ракетами. Им надо обезопасить себя от психотронной установки рэмийцев, а там они попытаются сделать свое дело – хоть дубинками, хоть ножами.
– Ты понял меня?! – повысил голос Андрей.
– Как я смогу всё это узнать?
– Как хочешь, – ответил он. – Синеглазке своей поглубже засади, чтоб от восторга проболталась.
– Не смей мне грубить!
Он посмотрел на меня с сожалением и неторопливо поднялся:
– Ну, мне пора. А ты шевелись, это в твоих же интересах. Не сделаешь дело, пеняй на себя. Я тебя отмазать не смогу, хоть мы и родственники. – И уже у двери, в куртке и шапке, бросил через плечо: – Адрес мой – в Интернете, я открыто живу. Чуть что разведаешь, сигналь, приеду. И никаких подробностей по компьютеру, только в личном разговоре. Пока!
Мне было страшно. Мне было очень страшно. Я не герой, я – нормальный человек. А для нормального человека любая трагедия его существования смягчается единственным утешением – возможностью ощущать себя таким же, как все. Недавно, за считаные дни, я как под гору скатился от размеренной жизни бессмертного обывателя к сознанию своей смертности среди других обреченных. И открытие не раздавило меня, не помешало жить дальше – во многом потому, что я попал в беду наравне
со всеми. Даже для меня, одиночки, бирюка, это ощущение было спасительным… Но теперь всё изменилось. Кто-то, кого я не знаю, по праву, которого я ему не давал, выдернул меня из общей массы, отбросил от остальных людей, приговорил.
Я не сердился на Андрея. Не на кого было сердиться. Того мальчика с чудесной лукавой улыбкой, хлопавшего в ладошки голубям на Фонтанке, давно не существовало. Он остался в прошлом, там, где и я был совсем другим, потому что был еще молод – не по календарному возрасту, а душою. Я мог скорбеть о тех исчезнувших людях, отце и сыне, любивших друг друга. Но к сегодняшней реальности всё это уже не имело отношения.
И в новой реальности, перед выбором – служить неприятно похожему на меня скуластому парню и тем, кто за ним стоял, или погибнуть, – как-то само собой получалось, что для меня естественнее погибнуть. Я не храбрился и не разыгрывал (перед кем!) роль супермена. Цену своему суперменству я знал. Просто-напросто оказалось, что мое омерзение в конечном счете пересиливает все другие чувства. Даже терзавший мои внутренности страх.
Моей последней надеждой оставался Беннет. Он мог бы, если б только захотел, меня прикрыть. Но и эта надежда рухнула на следующий день, когда компьютер, как пилой по нервам, полоснул меня визгом шифрканала.
Беннет появился на экране хмурый:
– Витали, мне очень жаль. Я никогда не думал, что всё так кончится… – Он запнулся на секунду. Потом собрался с духом и выпалил: – Одним словом, ты уволен!
Я не ответил, но выражение моего лица, как видно, было красноречивей всяких слов, потому что Беннет передернулся, замотал головой и стал оправдываться:
– Я пытался тебя отстоять, Вит, я лез из кожи! Всё бесполезно. Большие начальники возмущены тем, что ты не хочешь бороться с врагами человечества, а твои рассуждения о политике привели их в ярость. Мне очень, очень жаль!
Я полетел в пропасть, мне больше не за что было уцепиться. Но даже в этом падении, от которого потемнело в глазах, у меня еще хватило сил ответить:
– Мне тоже очень жаль, Уолт! Мне будет тебя недоставать. Не так много у меня было приятелей.
Беннет сморщился:
– Витали, ты разрываешь мое сердце! Ну почему ты так упрямишься? Почему не хочешь потрудиться на благо человечества?
– Не знаю, Уолт. Наверное, дело в том, что мы с тобой по-разному представляем, каким должно быть человечество и что для него благо.
– Вит! – закричал он. – Люди таковы, каковы они есть! Не я превратил их в животных, не мое начальство, не мое правительство! В своей политике мы всего лишь следовали за реальностью!
Мне хотелось еще кое-что сказать Беннету на прощанье. Мне хотелось его спросить, не добрались ли уже корпорации, готовящие кастовый раздел человечества, до самой ООН, до нашей Службы? Не по их ли приказу меня изгоняют? Впрочем, даже Беннет мог об этом не знать. И я ничего не сказал. Я только согласился:
– Пусть так. Значит, меня не устраивает реальность. Он покачал головой:
– Тебе хочется утопии. Это всё твой русский идеализм.
Несколько секунд мы оба молчали. Потом Беннет первым отключил связь.
От чувства полной беззащитности трудно было даже дышать, словно я очутился в разреженном воздухе. И всё-таки мысли мои работали четко. Едва Беннет исчез с экрана, я первым делом вытащил свой «карманник» и набрал проверку баланса. Загорелись цифры «180000/50000» – сто восемьдесят тысяч рублей или пятьдесят тысяч долларов. Прощальный подарок Беннета: выходит, он до последней секунды пополнял мой счет. Совсем недавно я готов был истратить такую сумму за один вечер в ресторане. Теперь, если я буду экономно расходовать эти деньги, то смогу просуществовать на них больше года. Когда они закончатся, останется только нищенская полицейская пенсия.
Разумеется, я понимал, что меня могут убить гораздо раньше, чем через год, но не умирать же мне было прямо
сейчас от такого понимания! А значит, бойся не бойся, приходилось как-то планировать ближайшее будущее. За аренду квартирки-офиса и за пансионат на Каменном острове было уплачено на несколько месяцев вперед. Потом пойдут скитания по совсем уж скверным гостиницам, одна хуже другой. А куда я дену книги?…
Оставалась еще одна попытка спастись, если не от бедности, так хоть от угрозы для моей жизни: кинуться за помощью к Елене. Рассказать, что меня пытаются использовать в борьбе против ее фирмы, предложить любые услуги в этой схватке. Ну, хотя бы передавать Андрею дезинформацию, да просто делать всё, что прикажут, лишь бы меня взяли под прикрытие!
Была минута, когда я потянулся к компьютеру набрать ее номер, но пальцы замерли на пульте. Я просто физически ощутил, что не смогу открыть другому человеку – Елене тем более – свой испуг. Не смогу признаться в слабости, молить о защите – это невыносимей для меня, чем смертельная опасность. Великий инстинкт самосохранения оказался слабее глупого самолюбия.
Но в такой глупости заключалось и горькое утешение. Дед Виталий когда-то объяснял мне основы психологии: нормальному человеку необходима референтная группа, мнение которой он учитывает в своих поступках. Она может быть реальной или воображаемой, как у людей религиозных. А если ее не осталось никакой, этой группой человек должен стать сам для себя. И, как бы я ни был жалок и беспомощен, дурацкая невозможность переступить через остатки собственного достоинства сейчас казалась мне последним оправданием – теперь уже только перед самим собой! – и моего существования в обезумевшем мире, и моего ухода из него.
21
Я мог попытаться сбежать. Путь за границу, конечно, был отрезан: агенты «ДИГО» без труда засекли бы меня при заказе билета на поезд или на корабль, не говоря об одном из редких международных авиарейсов. Но оставал-
ся шанс затеряться на просторах нашей бескрайней Рос-кони. Пока на моем «карманнике» не иссякли наличные, пока я мог не пользоваться своей пенсионной карточкой (чтобы ищейки, влезшие в сеть пенсионного фонда, не уловили, откуда пришел запрос), сохранялась возможность вырваться из Петрограда. Закатиться как можно дальше в глубь страны, за Урал, в Сибирь.
