Эрнст Юнгер - Гелиополь
Ночь лавра
Дневник Антонио лежал на столе. Они еще раз просмотрели все места, связанные с лавровым эликсиром. Луций отложил в сторону лупу, через которую читал рукопись.
— Все-таки удивительно, что Антонио, который отважился на эти погружения в мир духа и грез, свидетельствующие о большой внутренней свободе, одновременно все же придерживался закоснелых магических ритуалов.
— Мой дядя едва ли задумывался над этим. Я склонна скорее видеть в них противовес свободе — авантюрные действия кажутся особенно заманчивыми в мире, где правит закон.
Будур Пери говорила так, заваривая чай. Кот Аламут лежал, вытянувшись в кресле, и мурлыкал. Маленькая колбочка стояла на столе, вокруг нее лежали конопляные и лавровые листья.
Луций чувствовал себя отдохнувшим. Рана, причиненная коварными лучами, зарубцевалась. Лихорадка тоже больше не мучила его. Все эти дни он провел в обществе Будур. Иногда он навещал в саду Ортнера. Там в изобилии зрели плоды.
Время отъезда было точно определено. Он возьмет с собой Костара, донну Эмилию и Будур Пери на один из маленьких самолетов Проконсула, которые стартуют с Пагоса. Тереза заготовила для него пропуска, не вписав имен. Оставался только вот этот их эксперимент. Возможно, их ожидания преувеличены, романтизированы теми разговорами, что они вели. Вполне возможно также, что эликсир за это время уже выдохся. Антонио, пожалуй, переоценивал его действие. Более ответственно, чем он, к этим вещам никто не относился; он даже в обстреливаемой лодке и на смертном одре отказался от морфия.
То, что Будур так, не задумываясь, согласилась на предложение Луция, восхитило его. В ней было столько детского, столько радости перед предстоящим приключением, перед самой возвышенной игрой. Это было у нее, по-видимому, в крови от Антонио. Риск подвергнуть себя воздействию элитарного магического эликсира предполагал наличие большой силы воображения. Луций нуждался в таком партнерстве. Так, присутствие Винтерфельда тоже скрасило ему ночь на Кастельмарино. В стойком удивлении юноши, как в зеркале, отражался весь сумбур происходящего и как бы и прояснялся одновременно, даже сглаживал ужасы смерти. Такие соратники часто оказывают столь нужную поддержку при собственном внутреннем напряжении. К этому добавляется еще то, что исчезает чувство одиночества. Они не ставят заслонов на пути того затаенного, личного, что доверяют обычно только дневнику. Они идут с тобой, не колеблясь, до конца. Поэтому и исчезает робость открыться им в чем-то опасном и отступном, когда вступаешь в пределы запретного и ходишь кругами по лабиринту, где дух ищет в смелом эксперименте контакта с неведомым. Любопытство, curiosite surnaturelle,[81] осталось последней цветущей ветвью на древе веры, которое засохло.
* * *Чайник кипел на термической конфорке, и Будур налила в две маленькие чашечки чая. Луций выключил аэроионизатор. Он накапал из колбочки столько, сколько предписывал Антонио, и эликсир разлился по чаю тонкой зеленой пленкой.
— Доза, похоже, не слишком опасная. Правда, бывают такие яды, которые и в меньших количествах несут смерть.
Они выпили и почувствовали легкую горечь.
— Наркотики — только ключ, и они не смогут открыть больше того, что заключено в нас самих.
— Но, может, они поведут нас к таким глубинам, которые обычно заперты на все замки.
— Они растопят сургучную печать.
— Древо познания принесет многоцветные плоды.
Луций откинулся на спинку кресла.
— Я ощущаю сегодня удивительную легкость, почти невесомость. Может, это еще как-то связано с лихорадкой, а может, и с постом, положенным нам Антонио.
— Пост — всегда хорошо, — сказала Будур, — особенно воздержание от мяса. Поэтому, я считаю, христиане и не имеют доступа к тому возвышенному, что может дать религия, они живут в мире боен. А оттуда и исходит все зло.
— Но парсы тоже балуются мясом.
— Не все. И я не вас имела в виду. Цветок лотоса чище ягненка.
— Возможно, вы правы. Христианство не относится к самым идеальным решениям. Человек могущественнее монархов и сильнее закона.
— Вы верите, Луций, что и животным уготовано спасение после смерти?
— Я верю, что ни одно, даже самое малое существо не исчезает бесследно. Я верю также, что даже самый злостный преступник приобщится потом к вечному блаженству. Так, похоже, думает и патер Феликс, только никогда не говорит об этом.
— А что же тогда может заставить нас быть добрыми?
— Это как раз тот самый вопрос, по поводу которого патер Феликс хранит молчание. Но его молчание воспитательного свойства.
— В нашем учении, — сказала Будур Пери, — добро и зло строго отделены и в потустороннем мире. Они удерживают равновесие, вечно сменяя друг друга, но никогда не смешиваются.
Луций поднялся и начал ходить по ковру. Голос, казалось, доносился до него издалека. Он осмелился робко сказать:
— Поэтому ваши жрецы еще и маги. Для них чистота то же, что для нас любовь.
Он почувствовал, что его охватывает беспокойство, словно что-то чужеродное как петлей перехватило мысль. Дыхание тоже изменилось. Это уже начинало пугать. Он расстегнул ворот, ставший вдруг тесным, и уменьшил свет, шедший со стен.
— Вероятно, действует конопля. Все-таки, по-видимому, не зря мы соблюдали дозу. Во всяком случае, я буду стремиться удержать осознанное любопытство и сохранить нейтральную позицию. Не было еще такого опьяняющего средства, чтобы оно одолело меня.
Словно стоя перед зеркалом, он настойчиво повторял одни и те же слова:
— Я провожу эксперимент, я провожу эксперимент…
Он услышал мурлыканье Аламута, лежавшего на красной подушке. Животное, казалось, стало больше, крупнее; желтые глаза светились и, не мигая, внимательно глядели на него.
Будур сидела в кресле, ярко освещенная, словно подключенная к свету, льющемуся со стены, раскинув руки по подлокотникам. Глаза широко раскрылись, зрачки увеличились, грудь вздымалась и опускалась от учащенного дыхания. Он сел рядом с ней и положил свою руку на ее.
— Будур, вы слышите меня?
— О да, я слышу вас. И еще, как ужасно стучат часы. Останьтесь со мной, милый друг.
На самом деле, ему тоже казалось, что удары маятника заполнили комнату, словно ею раскачивали с силой. Серпик луны. Может, это их дыхание, а может, порывы далекого штормового ветра? Звук был пронзительным, царапал, даже рассекал слизистую. Будил тайное желание, но оно было настолько сильным, что причиняло боль.
Вдруг сузились стены и вплотную обступили их, сразу как-то одряхлев и покрывшись трещинами. Древние каменные стены уплотненного и прожитого цивилизациями времени. Отделилась серая заскорузлая штукатурка, обнажив вмятины и пустоты в клздке. В одном из таких углублений лежала свернувшись ядовитая змея. Ее обратившееся в камень жало чуть не коснулось его лба. Оно было такого же цвета, как и седые стены, и казалось таким же безжизненным, как они. И только глаза змеи светились, источая глубоко спрятанную в них магическую силу.
Луций задержал дыхание, рассматривая ее. В стене вдруг образовался небольшой пролом, заросший плющом и прикрытый папоротником, будто ресницами. Они вошли в него.
* * *Словно они попали в склеп — ужасный дух запустения встретил их. Тяжелый маятник продолжал равномерно стучать и здесь.
Будур потянула Луция назад:
— Давайте вернемся.
Он огляделся: стен и прохода больше не было видно. Их окутывал легкий туман, сквозь который было видно не дальше чем на несколько шагов. Но в этом видимом пространстве предметы проступали довольно отчетливо. Он пробормотал:
— Нам нужно идти дальше. Это ведь все один обман, что тут нас окружает.
Они медленно шли между деревьями и голыми изгородями из кустарника, как это выглядит в природе обычно поздней осенью вблизи промышленных городов. Капли тумана падали с голых веток, по которым прыгали вороны. Ужасное дыхание смерти разлилось в воздухе, слышалось ржание коней, вой собак, грохот колес и шум шагов, шаркающих под непосильной тяжестью. — Мы, должно быть, попали на живодерню. Да вот же она. Они стояли на площадке, где была вытоптана вся растительность, деревья вырублены. Луций прочитал надпись на щите:
Распределительный лагерь № 23, секция № 1
Гора бесцветной студенистой массы росла, непрерывно дрожа. Вороны кружили вокруг нее плотными стаями, выхватывая полоски тягучей, вязкой субстанции. Непрерывно подкатывали грузовики с новыми грудами массы и наращивали гору. Их двигали моторы, лошади, а также люди и собаки. Фигуры в желтых куртках крюками сгружали содержимое с машин.
Но одновременно казалось, что гора уменьшается. Цепочки носильщиков наполняли ведра, бочки, плетеные корзины и уносили их отсюда, к другим кучам, которые колыхались в садах. Казалось, эти люди ничего не видят и не слышат и полностью погружены в свой цикл. Окликнуть их было бы в высшей степени опасно. Они заглянули в чудовищную кухню мира титанов. Но одновременно угадывался триумф в высотах, где зрелище воспринималось как великолепие, дерзкая шалость и переходило в благоухание аромата, и это предчувствие было еще более тягостным, чем само лицезрение. А невидимый маятник продолжал отсчитывать удары.
