Джефф Лонг - Год зеро
— Вы хотите, чтобы я работал с клонами и дальше? Но вы же пару минут назад сказали, что они — тупик.
— Если взглянуть на карту мира, Лос-Аламос тоже тупик. И тем не менее он наша последняя, самая большая надежда. А вы помогаете всем нам держаться вместе. На пути к свету.
«К свету, — вдруг понял он. — На волю. Из темени подземного мира ее отца». Вот зачем он ей нужен. Не с Кавендишем она борется, а с отцом. Хотя это казалось несколько странным: использовать одного отца для противостояния с другим.
Клоны набирались сил. Их детский жирок растаял. Они пробовали свои мускулы. Соревновались в беге. Делали стойки на руках. Обняв друг друга за плечи, танцевали и пели. Состязаясь в борьбе на жестком асфальте, понаставили себе синяков и кровавых ссадин, но остались очень довольны.
Пришла осень, а с ней и холода. Костер сделался для них центром притяжения. Каждую ночь капитан заставлял охранников приносить все больше дров. А утром пленники выходили во двор — пламя уже весело потрескивало — и принимались за оставленные со вчерашнего дня дела.
На четвертой неделе Натан Ли немного подкорректировал свой образ. Его арамейский улучшался с каждым днем. Он продолжал играть роль странника с гор к северу от Вавилона, но теперь еще стал у них писцом. Как волшебник, он продемонстрировал им ручку и чистые листы бумаги. Это был искусный трюк. В один прием Нафанаил стал для них тем, кем был на самом деле, — их «автором-призраком»[69].
Клоны верили, что с его помощью им удастся поддерживать связь с семьями и родными деревнями. Тот факт, что Натан Ли писал их послания на каком-то своем языке, пользуясь странным алфавитом, был не более ошеломляющим, чем его ручка с неиссякаемыми чернилами. Но они верили: он знает, что делает.
Больше не было нужды подыскивать удобный момент для беседы с клонами. Теперь они сами выстраивались к нему в очередь, чтобы излить свои мысли и чаяния. Иззи переводил, Натан Ли писал, а камеры фиксировали все это на пленку.
Клоны мыслили абсолютно здраво. Они знали, что умерли, но в их представлении с тех пор минуло всего год-два. Скучали по своим родным. Волновались, как зреет урожай, как нагуливает жирок их скот, как растут детишки. Те, кого убили во время разрушения Иерусалима, мучились думами о судьбе своих любимых.
— Крепитесь, мы скоро воссоединимся, — диктовали они Натану Ли.
Каждый пытался по-своему описать этот удивительный край их загробной жизни. Они называли его «Шеол», или «Тофет», или «Геенна». Никто даже не вспоминал о Египте с железными стенами и бронзовым небом. Для них это было местом, где они отбывали наказание, рассчитывая получить вознаграждение в будущем. Это обстоятельство они особо подчеркивали. Небо здесь такое синее, восторгались они. Барашки жирные. Лес шлет им сладкий аромат хвои. Настанет день — стены падут, уверяли они. С каждым днем будет лучше. В любую минуту они ждали встречи со своими близкими.
25
ЛОШАДЬ
Октябрь
— Шестьдесят три градуса по Фаренгейту, — сообщил Натан Ли девочке, когда они выбрались на Ист-Хемес-роуд. — Ветер западный, переходящий в юго-западный, пять миль в час. Гляди: ни облачка. Сегодня у нас все получится.
Он запел: «Я веду мою машинку, рядом милая моя…»
С лица Тары не сходила улыбка. Она понятия не имела, о чем так возбужденно трещал Натан Ли, но ему было хорошо с ней, к тому же она заполучила его на весь день. Они свернули налево к бывшему нейтронному научному центру, давно законсервированному. Сейчас здесь квартировал контингент спецназа. И жила в роскоши Аппалуса.
Солдаты элитных войск относились к лошади с нежностью. В зарослях кедровых сосен и хризотамнуса они выстроили ей стойло. Лошадь была воплощением Дикого Запада для этих парней, выросших в городах и предместьях, никогда не ездивших верхом, до того как Натан Ли привел сюда кобылу. Ни одно подразделение не могло похвастать столь замечательным талисманом — маскотом[70]. У морпехов были дворняжки всех видов, бойцы спецназа ВМС держали боевых петухов. Аппалуса была уникальна.
Ради нее врач подразделения занялся изучением ветеринарной медицины. Специалисты по вооружению чистили ее скребницей и оборудовали эмалированную ванну, чтобы у лошадки постоянно была свежая, проточная вода. Они теперь знали, какую именно овсяницу она предпочитает, запасали прессованное сено на зиму и — прежде чем в долину запретили въезд в конце августа и было прекращено движение через Рио-Гранде — выменяли у хозяев ранчо близ Таоса восьмидесятифунтовые мешки овса в количестве достаточном, чтобы накормить кавалерию. Солдаты регулярно прочесывали поле и, если находили, тотчас убивали гремучих змей. Они посменно спали в палатке у конюшни, охраняя Аппалусу от койотов. В шутку они говорили, что теперь Натану Ли придется забирать ее силой. Он отвечал им в том же тоне: они даже не узнают, что ее нет в стойле, так тихо он уйдет ночью, когда решит унести ноги из Месы. Солдатам его слова пришлись по душе. Они полагали, что из Лос-Аламоса никто не уйдет, по крайней мере до тех пор, пока не найдут вакцину или не грянет столь широко обсуждаемый, но почти мифический День эвакуации.
Для Натана Ли Аппалуса была обещанием, данным самому себе, связующей нитью со временем, предшествовавшим его появлению здесь. Он навещал ее изредка, как правило, после ночи ярких и отчетливых сновидений. В той или иной форме его ночные кошмары были связаны с дочерью. То Грейс звала его, то лицо ее на фотографии вдруг обращалось в череп. Он просыпался мокрый от пота, но искал в себе чувство благодарности кошмарам. Они не были настолько сильны, чтобы одолеть его хорошие сны, в которые все чаще и чаще приходила Миранда. Он ощущал, как крепнет их дружба, а они все больше привязываются друг к другу. Регулярно повторялось одно и то же сновидение: ноги его превращаются в корни дерева и врастают в скалистую почву Лос-Аламоса. В этом же сне он поднимал голову — его руки были не руками, но ветвями, а сам он умещался на краю отвесного утеса над долиной. И так захватывало дух от щемящей красоты, что он от этих снов просыпался в поту.
Но Аппалуса успокаивала его ночные страхи. Один вид ее умерял чувство вины и совершённого предательства. Придет день — он ускачет верхом на ней. Он сохранит верность дочери.
Привезти Тару сюда было абсолютно правильным решением. Скоро минует два месяца с того дня, как он впервые нарушил ее изоляцию. С тех пор армия врачей и охранников работала с девочкой, приучая ее к обществу людей. Капитан с женой давно хотели забрать ее к себе домой, но сама Тара не была готова к этому. Она по-прежнему была диким, социально неадаптированным ребенком. Ее редкие экскурсии в Лос-Аламос обращались в маленькие катастрофы: вспышка ярости на базаре, дикий визг на детской площадке, еще один инцидент с фекалиями и другие подобные срывы вновь возвращали ее в клетку своего одиночества. Натан Ли считал, что поведение Тары во многом обусловлено ее пленением, в котором девочка мучилась с самого рождения. Люди искали причины буйства девочки, ссылаясь на ее неандертальские особенности, словно она была умственно неполноценной. Это больно уязвляло Натана Ли. И все же в разгар любого из своих приступов Тара становилась маленьким опасным зверенышем: ей нельзя было играть с другими детьми. Пока что. Или никогда.
И вот он повез ее к лошади. Возможно, лучше было бы привезти Аппалусу к ней, но девочке выход на двор был запрещен. Во-первых, ежедневно, с утра до вечера, он был оккупирован клонами, к тому же врачи — и Натан Ли инстинктивно следовал этому запрету — не разрешали знакомить девочку с мужчинами из «Года Зеро». Не исключено, что они отнесутся к ней тепло, как к младшей сестренке, но, с другой стороны, все они сами были душевно израненными. В лучшем случае, общение с девочкой переполошит их, натолкнув на мысль о том, что вот-вот прибудет женская часть их семей. В худшем — все могло закончиться ужасно: они ведь были в свое время казнены. Натан Ли до сих пор не знал, насколько тяжкими были их преступления.
Визит Тары готовился заранее. Лагерь спецназа разместился на нескольких акрах к востоку от заброшенного исследовательского корпуса, и для сегодняшнего посещения служивые привязали Аппалусу в середине пустыря, где никто не смог бы ее отвлечь. Вокруг не было ни души.
Натан Ли и Тара шли неспешно по рыжевато-бурой земле. Она все время останавливалась, зачарованная кузнечиками, божьими коровками и камушками. Он растер в пальцах стебелек полыни и дал ей понюхать.
— Смотри! — то и дело восклицала Тара.
Он не стал говорить ей про лошадь. Пусть найдет сама.
При виде Аппалусы Тара застыла. Лошадь беззаботно объедала кустики сухой травы, помахивая длинным хвостом. Она была под седлом. Гриву ей заботливо расчесали. Аппалуса была красива.
