Владимир Моисеев - Наивный наблюдатель
— Мне сказали, что ты все знаешь, так что и говорить не о чем, пошли за стол, гости уже собрались, — сказал Зимин почти шепотом.
Он удивился, что все еще способен подавать реплики. Будь его воля, он очутился бы на раскопках в пустыне, куда его приглашал знакомый археолог. Это означало бы, кроме всего прочего, что Алена не смогла бы озаботиться деторождением, и сегодняшний кошмар обошел Зимина стороной. Если бы знать заранее, что случится, жил бы сейчас в палатке и горя не знал.
— Не бери в голову, дружище! У каждого из нас были свои кошмары и катастрофы. Ты не один такой, мы все прошли это испытание.
— Я не знал.
— Правильно, потому что мы все бездетные.
Наконец, гости расселись за столом. Некоторое время сидели молча. Никто не шевелился. Собравшиеся застыли, как на старинной фотографии. Зимин догадался, что он должен что-то сказать. Вот только что? Он посмотрел на Сладова. Товарищ подмигнул ему, он ждал не объявления имени жертвы, а команды приступить к трапезе. На столе было выставлено слишком много вкусного, чтобы терять время на пустые разговоры о смерти, предопределенности выбора и настоятельной потребности человечества в новорожденных. Револьвер лежал на письменном столе в кабинете. Зимину достаточно было отлучиться на минуту, снять оружие с предохранителя и открыть беспорядочную стрельбу. Наверняка, он, даже если крепко зажмурится, обязательно в кого-нибудь попадет. Идея была удачная. Ему не придется выбирать. Жертве просто не повезет. Так бывает. От случайности никто не застрахован. Но спешить не стоило, Зимин решил, что проделает этот смертельный номер через час.
Он встал. Гости дружно посмотрели на него. С плохо скрываемым любопытством.
— Почему у нас так тихо, — сказал Зимин. — Давайте приступим, водка нагревается.
Собравшиеся немедленно оттаяли, радостно загалдели и принялись наполнять свои тарелки вкусной пищей. Алена даже из стандартных общедоступных продуктов умела сотворить настоящие кулинарные шедевры. Егорч взялся разливать спиртное с присущей ему сноровкой. На Зимина больше не обращали внимания.
Алена загадочно улыбалась, благостно скрестив руки на животе.
— У меня родился замечательный тост с философским подтекстом, — сказал Сладов, поднимая рюмку. — Мы, собравшиеся сегодня за этим роскошным столом, самые счастливые люди в истории человечества. У нас есть все, включая богатство, здоровье и практическое бессмертие. Мы занимаемся любимыми делами не для того, чтобы заработать своим трудом на пропитание. Вовсе нет, мы получаем удовольствие, тешим свое самолюбие и боремся со скукой доступными нам способами. Да, каждый из нас выбрал занятие по вкусу. Мы занимаемся тем, чем хотим, согласно своему выбору и желанию. Но добились ли мы того, чтобы наши желания в полной мере соответствовали возможностям? Увы, нет. Виной тому пережитки забытого уже прошлого: мораль, нравственность и совесть. То, что принято называть фундаментальными ценностями и общечеловеческими качествами. Мы столкнулись с тем, что предрассудки и придуманные не нами правила встали на пути индивидуального прогресса. Почему бы нам ни отвергнуть их раз и навсегда, низвергнув в прошлое, где им самое место.
— Ты чего-то заговариваешься, — возмутился Зимин.
— Отнюдь. Я конкретен. Моя логика, как всегда, как ей и положено, — безупречна. Наступили веселые времена. Мораль должна быть отвергнута. Глупые предрассудки, а болтовню про совесть я характеризую именно так, жестко противостоят прогрессу. Вот и весь сказ. Выбирайте сами, прогресс или поднадоевшие и устаревшие ограничения. Выбор очевиден. Разврат всегда был привлекателен, но только теперь в нем можно разглядеть что-то пафосное, общезначимое, то устойчивое основание для утверждения самодостаточности гражданского общества, которого нам не хватает. Возвращение к чистой биологии, подчинение рефлексам, обнуление бессмысленных табу, придуманных цивилизацией, возможно, поможет нам снова сделаться просто людьми.
— Красиво, — сказал Егорч. — Можно я использую эту звериную философию в своей пятничной колонке? Вряд ли тебе удастся вставить свои мудрые мысли в рецензию на игру нашего дорогого Генова.
— Уговорил, дарю, — Сладов был доволен. — Мое тщеславие питается из другого источника.
— Спасибо. Ничего, если я обойдусь без ссылки? Мне не трудно, но я не люблю все эти сноски и примечания. Лишняя работа.
— Ради бога! Мне, и в самом деле, будет очень трудно использовать эту замечательную тираду в своих текстах. Неохота, чтобы пропала. Пусть все лавры достанутся тебе, честное слово, не жалко. К тому же это не моя идея, я ее удачно позаимствовал у одного парня, подумал, что когда-нибудь пригодится. И оказался прав.
— Опять будете пытаться возродить свой противный мужской мир? Мы, женщины, будем против.
— Да ладно! Вам обязательно понравится, — сказал Егорч.
— Пока отрицание морали нравится только вам двоим. А вот Зимин загрустил. Он человек тонко чувствующий, не то, что вы, пустомели. Эгоизм ему не свойственен. Он хороший.
Действительно, Зимину не хотелось жить в лишенном нравственности мире. Но он понимал, что от его желания уже ничего не зависит. Тем более в настоящее время он находился в ситуации, в которой ему могла помочь только полная отмена нравственности и принципов социальной справедливости. Зимин неожиданно сообразил: одно то, что ему разрешили убить человека, означает, что все фундаментальные ценности, о которых вспомнил Сладов, уже отвергнуты, и табу решительно обнулены. Говорить о морали было уже поздно. Сам он заметил ее исчезновение только, когда жизнь заставила обратить на это внимание. Интересно, что произошло у Сладова, почему он вдруг заговорил о вредности морали?
— Вашу философию в комикс не вставишь, — сказала Июлева. — Предлагаю сменить тему. Давайте выпьем за Зимина. Познакомилась я с ним только сегодня, но вижу, что он исключительно достойный человек. Воспользуемся случаем и восхитимся этим качеством — достоинством, пока Сладов и его не отменил за ненадобностью.
— Отлично сказано, — воскликнул Генов, поднимая рюмку. — Я о Зимине много хорошего могу рассказать. Бывает так, и человек хороший, а рассказать о нем нечего. Зимин не такой. О нем надо говорить чаще.
— Поддерживаю, — сказал Егорч. — Он незаурядный мыслитель. Иногда и сам не понимает, что говорит. Одно слово — молодец.
— Больше меня о Зимине никто не знает, — заявил Сладов. — Есть в нем что-то от старого времени. Можно написать интересную книжку. А почему бы и нет. Займусь на досуге. Кстати, лично я отменять мораль не собираюсь, в этом нет особой необходимости. Она прекрасно отомрет и сама, по мере поступательного развития прогресса.
Празднование продолжалось. Гости были довольны.
— Время пришло, — сказала Алена решительно. — Уже решил — кого?
— Нет.
— Что же, когда вернешься, я выключу свет. А там уж кому не повезет, мы не виноваты.
Если необходимо совершить какое-нибудь гадкое дело, а отказаться от этого нельзя, следует исполнить его сразу, как можно быстрее, чтобы не трепать попусту нервы, и обязательно добиться цели с первого раза, чтобы его не нужно было переделывать. Каким нужно быть подонком, чтобы на гадкое дело два или три раза подряд решиться. Любой с ума сойдет.
Револьвер лежал в коробке на столе. Зимин достал его, проверил патроны — пять штук, должно хватить — снял с предохранителя. Хотел засунуть в карман, но передумал, зачем, все равно через двадцать секунд доставать.
Всего двадцать секунд. Именно столько у него осталось времени, чтобы выбрать жертву. Слишком многое от него требовалось сделать за это крошечное время. Отбросить мораль. Ну, скажем, с этим он почти справился. Выбрать жертву. Нажать на спусковой крючок. Ужасно было то, что он никого так и не выбрал. Он не хотел смерти своим знакомым. Не каждого виновного на смерть пошлешь, а эти люди перед ним были чисты. Виноват был он, потому что согласился стать убийцей. Ребенок вырастет, а Зимин никогда от своей вины не избавится.
Но что толку толочь воду в ступе.
Зимин сделал первый шаг, дальше пошло легче.
Он открыл дверь. Гости выстроились в ряд у стенки, словно решили поиграть в некую разновидность русской рулеткой. Они были спокойны, некоторые улыбались.
