В. Галечьян - Четвертый Рим
Оба вновь прибывших оценили обстановку мгновенно. Еще хрипела что-то невнятное раздавленная ногами «рацуха» и медленно оседал по стенке подрезанный часовой, а оба великана уже обернулись лицом к толпе и вышибли напирающих вновь на перрон. За рекордно короткое время они обратили штурмовавших вагон в бегство, не издав при этом ни одного звука и не изменившись, так сказать, в лице. На пустом перроне остались многочисленные трофеи в виде раненого часового, неподвижно лежащего молодого цыгана с неловко повернутой на бок головой, невостребованных предметов туалета и брошенных впопыхах узлов и пакетов.
Раненого охранника быстренько сопроводили в лазарет на тачке носильщика, а вместо него прислали того самого лейтенанта, который сразу потерял весь гонор и только жалобно поглядывал на суровых молодцев с румяными лицами.
Первым проснулся Василий и стремглав полетел в туалет. Однако, сколько он ни вертел ручку, она не поддавалась. Мальчик бросился в противоположный конец вагона, но и тут столкнулся с запертой дверью. Не зная, что и думать, он решил уже рвануть в тамбур, как вдруг дверь отворилась и из туалета вышел китаец. Не раздумывая, откуда мог появиться в литерном военном вагоне китаец, Василий попытался проскользнуть в туалетную комнату, но за первым китайцем появился второй, за вторым третий и так всего семь китайцев. Они прошли мимо ошеломленного мальчика совершенно одинаковые в синих махровых халатах в полоску, с перекинутыми через плечо мокрыми полотенцами. После, когда Василий закрылся в туалете, он увидел, что здесь могли разместиться семеро человек только в виде двухэтажной пирамиды.
Поезд резво набирал скорость, когда вдруг мальчика швырнуло инерцией движения на умывальник, вагон задребезжал, застонал и остановился. Василий с трудом восстановил равновесие и вернулся в купе.
— Китайцы, — закричал он с порога. — Целая уйма! Один в один — полосатые. Пролезли в вагон.
— Не может быть, — сказал безапелляционно Пузанский. — Тебе, наверно, приснилось, — он выглянул в коридор. Коридор был пуст. — И куда они делись? — строго сказал учитель. — Ты, если кажется, молись. А лучше узнай, какая сейчас остановка и нельзя ли разжиться кипятком и хлебом. А то ведь запасы не резиновые.
— Только уточни, сколько стоим, — крикнул ему вдогонку Луций. — А то уедем без тебя. — Он сунул брату в руки чайник и две красные кредитки. В это время мимо раскрытой двери проплыли две невысокие фигуры в халатах.
— Я же говорил, — крикнул Василий ликующе. — Вот они — китайцы!
Луций вылетел вслед за ним в коридор и успел только заметить, как тучный блондин с усами зашел в третье от них купе и задвинул дверь.
— Это не китайцы, — сказал он, задумчиво обращаясь к вольготно расположившемуся на нижней полке Пузанскому. — Это совсем наоборот, какой-то норвежец или наш брат славянин.
— Ты вот что, — сказал ему снисходительно демократ. — Пока братишка бегает за кипятком, найди кого-нибудь из охраны и определись, какого рожна тут иностранцы шастают. У нас же сугубая договоренность с военным ведомством, что, кроме нас троих и этих… бойцов, в вагоне никого!
Вагон стоял сиротливо на взгорке, опоясанном с обеих сторон какими-то прудками, холмиками, лесонасаждениями. Никаких построек видно не было. Охраны, кстати, тоже. Василий побегал чуть-чуть вокруг вагона, наткнулся на удивительную окружающую пустоту и безлюдье и пошел докладывать шефу, что кипятка и хлеба нигде нет. Дремлющий Пузанский беззлобно его обругал и попросил до завтрака не беспокоить. В это время Луций, безуспешно дергающий дверь в купе военных проводников, был весьма заинтригован, услышав за дверью вместо грубого мужского тембра мягкий девичий говорок.
— Чего ты, мудак, стучишься, — увещала его милая девочка нежным голосом. — Все равно мы тебя к себе не пустим. Иди к грузинам, может, они тебя…
Дальше последовал такой текст, что любой непробиваемый «сапог» должен был бы покрыться свекольной краской.
— Так, — сказал себе Луций. — Китайцы, шведы, девицы с темным прошлым, сбежавшая неизвестно куда охрана и поезд, который никуда не идет. К тому же наивный как дитя Пузанский, которого надо спасать от всех житейских трудностей и любым способом доставить довольным и сытым к петербургскому префекту.
Еще раз он ткнулся уже в соседнее купе, думая, что там его и поджидают проводники, и, к его удивлению, дверь отворилась. Длинная рука ухватила Луция за ворот шерстяного его любимого свитера и втянула внутрь. Тотчас дверь за его спиной захлопнулась, и защелкали замки, замочки и затворы. Сроду он не видел столь хитро оборудованной двери.
Да и само купе оказалось устроено иначе. Вместо одной из нижних полок у окна было ввинчено широкое низкое кресло, над которым располагалось третье спальное место. В кресле, развалясь, сидел один из вчерашних бойцов, голый до пояса и в тренировочных брюках. В руках он держал рюмку, наполненную, по всей видимости, коньяком, и намазанный красной икрой кусок белого хлеба. Спутник его в трусах и спортивной майке сидел напротив у окна и просматривал явно очень его интересующий абзац в иллюстрированном цветном журнале. Другой рукой он тоже поднял рюмку.
Третий человек, который успел мгновенно втащить Луция в купе и захлопнуть аккуратнейшим образом за ним запоры, был ему не виден, так как, крутанув юношу на середину коврика, сам остался за его спиной.
— Что за улов? — спросил повелительно сидящий на койке мужчина в майке и махнул небрежно рюмку. Он пристально посмотрел на Луция, и его загорелое грубое лицо вдруг изменилось.
— Это же наш кент, — сказал он почти нежно. — На кой черт ты его цапаешь?
Слова были обращены к стоящему за спиной юноши человеку, однако никакого отклика не возымели.
— Подожди, друган, — вмешался в разговор голый до пояса мужчина и тоже махнул рюмку. Его громадная рука легла на плечо захваченного и повлекла вниз. — Сядь, фантик, — сказал человек веско. — Ты чего стучал?
— Китайцы в вагоне завелись, — громко ответил Луций, которому, мягко говоря, стало страшновато. — Я стучал, думал тут охрана едет. Предупредить насчет китайцев.
— Ну и дурак, — рассудил человек в майке. — Кто же не знает, что в пустых вагонах сразу заводятся китайцы, вьетнамцы, таиландцы и даже иногда греки. — Другое дело, что в военных поездах условия постерильнее, но… — он не закончил фразы.
— Слышь, друг, — сказал человек за спиной. — Китайцы китайцами, а мы давай-ка познакомимся. Ехать нам долго, ночи впереди длинные, надо знать, с кем дело варишь.
— А то послали втемную, — хмыкнул мужик в майке.
— Крутись как хоть. Завтра татарский разъезд перекроет дорогу, заебешься отмахиваться… Ты, собственно, кто есть? Какой масти валет, какой кости князь?.. Мы-то люди простые, рабочие, но, чтобы свою работу исполнять, нам знать надобно, кто нам в спину дышит.
— Слушай, — перебил его недоуменно человек в кресле. — О каком татарском разъезде ты мусолишь? Все татары остались на триста верст южнее. Или ты впрямь полагаешь, что возможно повторенье Шамировых праздников?
— Это я так, — дурашливо отозвался его подельник. — Татары, или мордва, или черемисы подымутся — все равно. Подмосковье — край дикий, незамиренный. Думаешь, мы зря здесь стоим? — обратился он к юноше. — Конвой на дрезине должен подойти. Стоящий конвой, не эти две жопы. Короче докладайся, малец, и все выкладывай как есть. Иначе колбас из тебя наделаем и будем торговать с лотка перед Кремлевской стеной.
Луций рассказал все, что знал. Трое дознавал приумолкли и вроде бы стали смотреть на него с некоторым уважением как на человека ученого и даже бывалого. Особенно много почему-то выспрашивали они про старосту курса и его чернорубашечного дружка, потом перешли к убиенному безвременно Шиве и каким-то образом вылезли на малозначительный эпизод с румяным толстяком, давним их с Никодимом учителем. Разговор, шедший до этого плавно и дружелюбно, как-то стал вилять, словно прихотливый ручей в весеннем разливе, возвращаться обратно и вновь пробиваться по старому руслу.
До мельчайших подробностей выспросили бойцы портретное описание Вадима Александровича, просмаковали каждое сказанное им слово и по многу раз выспрашивали, какое оружие и из какого кармана он вынимал. При этом, не скрываясь от Луция, что он счел хорошим признаком, бойцы переглядывались, потирали в волнении руки и в простодушии грохали в волнующих местах по столу, отчего подпрыгивали расставленные на нем разнообразные бутылки, стаканы и тарелки с никогда не нюханной Луцием снедью. Весь разговор разделился на две неравные части: в первой юношу допрашивали, а во второй допрашивали и поили. Может быть, происходила и третья часть, но ее Луций уже совсем не запомнил, потому что пьяного и ничего уже не соображавшего его перенесли в родное купе и там, извинившись перед Пузанским, засунули на полку спать.
