МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №4, 2015(15) - Песах Амнуэль
В Советском Союзе очень многое было шиворот-навыворот. И тот, кто позволял себе говорить правду, объявлялся клеветником, как Солженицын или Сахаров, а тех, кто упорствовал в борьбе за правду, объявляли шизиками и могли упрятать в дурдом.
Григорий Горин – верный ученик знаменитого Евгения Шварца. Это давно подметили! И не только потому, что, как и Евгений Шварц, да и Бертольд Брехт, творил часто в рамках известных традиций переосмысления хрестоматийных сюжетов. Не только потому, что, как и Шварц, или снова тот же Брехт, ну и, наконец (не пора ли замахнуться на нашего дорого, так сказать?) даже, не побоюсь этого слова, Уильям, так сказать, Шекспир, не выдумывал оригинальные пьесы, а перерабатывал, точнее, отталкивался от готовых, часто используемых схем ранее известных пьес. Не только потому, что уходил порой глубоко в иносказательность, но и потому что элегантно выстраивал новое здание по старым чертежам, выворачивал наизнанку знакомый сюжет, говорил что-то очень новое и важное для себя и людей. Тут в предшественниках не один Евгений Шварц. У него были и другие косвенные учителя и живые примеры – такие мастера, как Эрдман и Булгаков. Разве нет? Да и тема, согласитесь, – «взаимоотношения художника и власти» – одна из первых в списке волнующих его художественное начало. Но Булгаков-то всегда слишком откровенно выпячивал волновавшие его вопросы! Ставил в самый центр! Шварц был осторожнее. И Горин поначалу не шибко лезет на рожон. Но – увы! – проклятый подтекст выпирает из всех щелей, хотя, казалось бы, автор действует точно, как Шварц! Филолог Головчинер первым довольно метко заметил когда-то: «Отказываясь от отвлекающей внимание, актуальной, внешней – современной – конкретики в изображении событий и лиц, оба драматурга в лучших своих пьесах обращаются к возбуждающему сознание и воображение зрителя известному культурно-историческому материалу, чтобы лучше понять, что происходит в глубинных слоях массового сознания их современников». Но боюсь, Горин (а он в прошлом по образованию медик) диагноз современникам своим уже поставил. И он не задавал вопросов, а уже давал ответы. И есть еще одно существенное различие между Шварцем и Гориным! Первый почти не изменял сюжетной коллизии. Почти ничего не трогал в последовательности событий. Его внимание было сконцентрировано на нюансах. Он, переосмыслив, осовременивал действующие лица и речь! Так же затем действовал и Леонид Филатов! По сути все они пересказывали какую-то старую версию новым улучшенным языком, в своей манере.
А вот для Горина чужой сюжет – только отправная точка. Он словно бы говорит: «Помните такое-то время и такого-то героя? Отлично! Сейчас я расскажу вам совсем другую историю! Только – внимание! За знакомыми масками совсем другие лица. И это уже наши с вами лица!»
Он достаточно вольно обходился с тем, что писали до него, и с тем, как было на самом деле. К этому мы еще вернемся! А пока все же о некоторой преемственности метода. Да, Шварца вполне можно считать предшественником Горина. Но ведь и Радзинский часто брал готовые сюжеты и развивал их по-своему! Но Радзинский лавировал и между заданными характерами, и между реальными фактами лавировал… Так многие тогда делали! Тот же Пикуль! Они так строго за этим следили, что со временем за ними стали столь же ревностно следить и со стороны, и всякий раз кричать, что они (эти писаки и сочинители) ошиблись где-то, что-то важное упустили, нечто мелкое чересчур укрупнили, как-то не так осветили, или где-то там переврали историю, или далеко не все из необходимого обдумали или, наоборот, напридумывали много всякого лишнего! Но талантливых творцов и настоящих художников эти мелочи, может быть, иногда огорчали, но не останавливали! Они словно помнили, а скорее всего, действительно знали и помнили слова великого основателя научно-художественного метода в создании исторического шедевра Юрия Тынянова. Он, автор романов «Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара», «Пушкин», однажды поделился творческим кредо: «Там, где кончается факт, там начинаю я!»
Григорий Горин шел еще дальше, действовал решительнее и свободнее. С теми же с фактами обращался легко! Вероятно, понимая их истинную цену. Он, как и многие его сверстники, знал, что историю пишут победители. Они приходят на чужие земли и кладут свой асфальт лжи, сквозь который, даст Бог, пробьются ростки истины, но ноги уже следующего поколения затопчут и эти чудеса природы! Нет, факты его интересовали лишь постольку, поскольку их следовало знать, чтобы затем подтвердить, опровергнуть, проигнорировать, использовать, перекрутить или вывернуть…
Его Свифт читает точные сведенья о собственной смерти и тут же сам отметает их как неуместные, ненужные, лишние, мешающие ему… В конце концов, Горин только делал вид, что пишет о другой стране, о другом времени, о других людях… Шварц, допустим, тоже был весь тут, с нами… И все прекрасно видел… Но в том-то и дело! Они пользовались практически одним методом, но были разными людьми и жили в разных условиях! И это грустнее всего. Казалось бы… Семидесятые… Ладно, после оттепели подморозило, но не так чтобы прямо умирать, коченеть, впадать в спячку! Горин наблюдал более мерзопакостные вещи, но их уже нельзя было оправдать «незнанием» или «смертельным страхом за жизнь». Времена уже вроде бы были вегетарианские – крови не требуется, дракона нет, он давно повержен Ланцелотом, а народ все так же мелок, а то и мельче стал, и трусливому, мелкопакостному, бесхребетному бургомистру уже освобожденные граждане подчиняются столь же беспрекословно. Как некогда безжалостному ящероподобному диктатору. Что с ними? Времена же другие теперь… Но вот тут им вешают лапшу, а они аморфно слушают… И смотрят. Наблюдают! Как бездушные твари Божьи. Божьи, но бездушные! Да видят ли они? Видят! Смотрят! Ты им крикни: «Но это же кровь!», а они еще и аплодировать начнут. Как зрители вокруг дома, который построил Свифт! (То что гориновский Свифт – это всего лишь навеки замолчавший Мюнхгаузен – понятно любому здравомыслящему человеку! Недаром обоих играл у Захарова именно Олег Янковский!) Впрочем, нет, там зрители были наняты за деньги. Но однако же, странно! Во времена, когда творил Шварц, дракон сжигал, разрывал, уничтожал и калечил, и не то что за слово! За мысль! За тень мысли! А в 70-е уже и не расстреливают, и не сажают в таком количестве, и можно даже жить более-менее свободно, только «не надо дразнить гусей», а лучше всего – «стать таким, как все»! Стань как все! Сам! Добровольно! Ну, в крайнем случае, добровольно-принудительно. И все!
