Константин Мартынов - «Ныне и присно»
«Вот оно!» Осознание шанса, как вспышка молнии. Сергей, не выпуская из вида финна, нагибается. Ладонь обхватывает увесистую жердину, отрывает от земли. Багровый росчерк оставляет за собой полосу дыма…
Меч парирует отчаянный удар, вгрызается в дерево. Губы каянца кривятся насмешливой улыбкой, рука дергает рукоять… клинок дрожит, старается высвободиться… окаменевшая за бессчетные годы ель держит мертвой хваткой.
Ухмылка исчезает, каянец перехватывает жердь левой рукой, прислоняет к плечу…
Рукавицы прогорели, мерзко воняет паленой кожей. Боли нет, разум давно уступил место инстинктам. Сергей рывком упирает конец жерди в снег, вновь шипит уголье. Финн выпрямляется… Медленно. Слишком медленно!
Два шага по жерди, толчок… сапог врезается в ненавистную харю. Отвратителный хруст ломаемых костей… Финн падает, в зрачках светится неверие — так не честно! Ведь он уже победил! Русский должен стоять на коленях!
Жердь снова в руках Шабанова. Обгорелый конец, круша зубы, раздирает отверстый в предсмертном хрипе рот каянца.
— Приятного аппетита! — рычит Сергей.
Меч таки выпал из разруба. Яблоко рукояти скрежетнуло по залитой кровью кольчуге.
Сергей нагибается за оружием…
«Тяжел, зараза…»
Мышцы вздулись. Удержать меч кажется почти непосильной задачей… «Хорошо, на рукояти хватает места для второй ладони». Шабанов повел клинком, очертил широкую восьмерку. «Ничего, с вилами управился, а уж мечом… — мысленный пинок отшвырнул драной кошкой вякнувшую неуверенность. — Мечом кого хошь ухайдакать можно!..»
— Alla bakower! Thänna kvalp är minna! /Все назад! Этот щенок мой!(древнешведск.)/
Сергей вздрогнул, голос Кафти он узнал бы и через тысячу лет. Облаченный в длинную — ниже колен, — кольчугу с разрезами до середины бедер и островерхий шлем с прикрывавшей нос булатной стрелкой швед казался вышедшим из кошмаров призраком. При каждом повороте головы по одетым в кованые пластины плечам елозила вороненая бармица.
«Уважает, гад, русский доспех! — непрошено мелькнуло в голове. — Наверняка с убитого воина содрал!»
Меч, как учуявший добычу зверь, неоступно следит за Сергеем.
— Monker?! — Кафти осклабился. — Я тумал, тепя волк съел!
Швед придвинулся на шажок. Кончик меча дразняще звякнул о намертво зажатый Сергеем клинок.
— Ты не учился меч воевать, — укоризненно поцокал языком Кафти. — Клупый монкер. Я тепе коворил, тфой дело — молитфа. Сачем железо рука брал? Тфой брат в monkenfort не брал — с молитфа умирал. Я сам десять монк глотка резал!
«В монастыре?!»
Шабанов мысленно взвыл, ударил с размаху… швед отшагнул вбок, одновременно чиркнув клинком по незащищенным серегиным ребрам. Протестующе затрещал тулуп, в прореху дунуло холодным ветром.
«Даже тело не зацепил, — отстраненно подумал Шабанов. Удовольствие растягивает, скотина!»
Удар, еще один… Швед легко, с усмешкой парирует. Как же его достать?! Удар, удар… Меч тяжелеет с каждой секундой. Сергею кажется, что он поднимает трехпудовый молот.
— Сдохни, гад!
По ногам… Свист вспоротого воздуха, рукоять едва не выпрыгивает из рук. Сергей продляет движение до полного круга и, на этот раз, бьет сверху… полет меча, чуть подправленный шведом, заканчивается в снегу. Сергей теряет равновесие, колено ударяется о сбитый с мародера шлем. Кафти отступает, насмешливо салютуя поднятым вверх клинком.
— Какой пыстрый монкер! Я пыл готоф умирай!
Шабанов с удивлением замечает, что прорех на малице уже три — по одной на каждый его выпад. Прибежавший с Кафти воин ржет, запрокинув к ночному небу покрытую чирьями харю.
— Эй, монкер! — напоминает о себе швед. — У меня тепе ратость есть. Тфой дефка у Юха! Просай железо, иди с ней любовь делай. Я пробовал — хороший дефка, мяккий!
— Вылле?
Взор застлала кровавая пелена. Сергей вскочил. Ярость наполнила мышцы неведомой ранее силой. Меч кажется легеньким прутиком, продолжением руки…
— А-а-а-а-а!!!
Улыбка сбежала с лица Кафти. Рассеченная скула окрасилась кровью. Шутки кончились, теперь швед бьется всерьез… но не атакует — ждет, когда иссякнут силы взбешенного русского. Ушел в защиту — выверенную, отточенную многолетней практикой.
Меч в руках Шабанова, еще кажется невесомым, но дыхание понемногу вновь становится хриплым, по щекам градом катится пот, смешивается со слезами. Горе, ярость… и чувство неискупимой вины.
«Вылле… наивная глупышка Вылле, пухлощекая, с сияющими в глазах звездами… Она так хотела обвенчаться в монастыре… Чтоб все по-настоящему… вместо этого, распаленные, не отмывшие монашеской крови скоты! За что?!»
Снег тает от жара горящих изб, ручейками обтекает сапоги, под ногами блестит лед.
«Ведь это я послал ее в монастырь! Мог же взять с собой! И Матул хотел поближе к Варзуге! Я виноват! Я!!!»
Сергей оступается, меч с размаху втыкается в наледь.
Глаза Кафти вспыхивают злым торжеством…
«И пусть… — усталая мысль в гудящей колоколом голове. — И правильно… Зачем теперь жить?»
Выстрела главной пушки Никольской башни Сергей не слышал, как и свиста пролетевшего над головой десятифунтового ядра… Стена ближайшей избы словно взорвалась. Горящие обломки бревен начисто вымели улицу посада. Мимо Сергея вприпрыжку прокатилась голова сопровождавшего Кафти финна. Лицо навечно застыло в глумливой ухмылке.
«Проклятый Кафти! Что ж не бьет-то?! — сердится Шабанов. — Чего ждет?» Он поднимает затуманенный горем взгляд…
Швед стоит, покосившись, как подрубленное дерево. Меч бессильно опустился, ручей, беззаботно журча, обтекает острие клинка. Левая рука Кафти выгнулась под немыслимым углом, позади шведа валяется ударивший в спину саженный чурбан.
«Нет, умирать мы подождем!» Ярость вновь ударяет в голову. Шабанов поднимается. Медленно, шатаясь от неимоверной усталости. Стопудовый меч выворачивает кисти, мышцы трещат от невыносимой боли, на лбу Сергея змеятся вздувшиеся жилы…
Тихо скрежетнул доспех. Кафти, так же, по—улиточьи неторопливо, начал поднимать оружие. Бессмысленные глаза смотрят мимо Сергея — привычное к битве тело реагирует не дожидаясь команды мозга… слишком поздно.
— Г-гад! — со всхлипом выдохнул Сергей.
Меч обрушился на покрытый хлопьями сажи шлем, пронзительно вскрикнуло железо…
«Всего лишь вмятина… жалкая вмятина!» На глаза навернулись слезы. Злые, жгучие. «Что теперь?»
Кафти пошатнулся, борода окрасилась плеснувшей изо рта кровью.
— Monker… — в хрипе булькала неизбывная ненависть, — Monker!
Швед таки упал. С грохотом, как свергнутый с пьедестала монумент.
— Давно бы так… — попенял Шабанов, прежде чем обессиленно сесть рядом.
— Тимша! Как ты? — по-медвежьи урчит встревоженный голос Заборщикова. — Встать-то можешь?
— Могу… все я могу… — беззвучно отвечает Шабанов. — А Вылле уберечь не смог…
Рядом глухо застонали. Заборщиков шагнул к лежащему ничком раненому, перевернул на спину… послышался изумленный вздох.
— Глянь-ко, мужики, кого Тимша в полон взял!
— Это ж Кавпей! — ахнули чуть поодаль голосом Букина. Ну Тимша, ну орел! Самого Кавпея полонил!
Кто-то подхватил Шабанова под мышки, помог встать. Сергей натужно выпрямился. Рядом стояли поморы. Много, человек пятьдесят. На лицах радостные улыбки.
— Слышь, Тимша! — весело затараторил подскочивший Егор. — Отбились мы! Как есть отбились! Немчуры верно сотню положили! Говорил же староста — умоется Пекка кровавыми соплями! Вот и умылся!
— Вылле у них… — тихо сказал Сергей и, поняв, что его не расслышали, крикнул, — Вылле у них! Девушка моя!
Глава 8
Полуденные сумерки, совмещая рассвет и закат, катились по макушкам сопок, напрочь игнорируя утонувшие во тьме лощины и овражки. Сумерки торопились туда, где теплее. В три смены сияющие звезды тихо радовались получасовому перекуру. Черно-белый мир делила надвое тонкая ниточка лыжни. На дальнем ее конце под шапкой смога прятался Мурманск.
— На кой леший мы сюда потащились? — в голосе Леушина звучало неподдельное раздражение. — Новогоднюю баню я еще кое-как понимаю, но лыжную пробежку в полярной ночи?!
Венька ожесточенно потер варежкой обросший инеем пушок на верхней губе. Шабанов не ответил. Плечистая фигура, размеренно и мощно отталкиваясь палками, неумолимо уходила в сумрак полудня. Пришлось догонять.
— Стой, Шабанов! Или дальше один пойдешь! — не на шутку взъярился Леушин.
Фигура нехотя замедлила шаг, в последний раз скрипнули по насту лыжи, к Леушину повернулось жесткое лицо друга…
Друга? Леушин, с внезапно проникшим в сердце холодком, вгляделся в лицо спутника. Разве это Сергей? Тот, с которым вместе с детского сада? Чужой по-взрослому суровый взгляд, острые, обтянутые дубленой ветрами кожей скулы, упрямо выдвинутый подбородок… Будто не семнадцать с хвостиком парню, а к трем десяткам ближе.
