Андрей Валентинов - Капитан Филибер
Души-песчинки вибрировали, эфир густел, превращаясь в вязкое холодное болото, покрываясь черной накипью. Мир менялся на глазах, на этот раз по собственной воле, без подсказки, без насилия. Миру было хорошо, приятно, Мир стал свободен в своей страшной метаморфозе, а мертвый солдатик уже протягивал окоченелую, прямую как доска руку, пытаясь дотянуться до горла убийцы:
— А мы с тобой будем вместе в Аду, будем рядом!.. Понял?
Он понял. Он пришел в сотворенную им Вселенную — маленькую, совершенную, уютную. Ему дали место на вагонной полке, подвинулись, позволили поставить в угол «сидор», набитый папиросами, даже налили морковного чаю. Его пригласили пожить. Простые правила, простой расклад: герои и подлецы, палачи и жертвы. Не им придумано, не им заведено. Никто его не звал, он пришел непрошенный, по собственной воле, и без того нарушив извечный ход Бытия. Одним жить, другим умирать. Он не захотел умирать, он создал Мир, он ворвался в него, поломав все правила, переписав роли…
— И ты станешь держать меня за руку, покуда смерть не разлучит нас…
Мертвые пальцы тянулись к горлу, грохотал разбитый вагон, вязкое черное болото обволакивало, дышало февральской стужей. Только в сказках Ад горяч, тепло — жизнь, в Джудекке, в ледяном погребе мироздания, нет жизни.
— Аллах акбар, мой Филибер!
— Нет, — ответил он и удивился. Ему не было страшно. «Загорится жизнь в лампочке электричеством, прозвенит колесом по листам металлическим, упадет с эстакады картонным ящиком…» Мир бунтовал против Творца — зло и неумело, пытаясь пугать тем, чего нет.
— Ты — это я. Ада не существует. И учти — я только начинаю. Засек время?
Солдатик знакомо дернулся, скривил губы улыбкой, достал из-под простреленной шинели часы на серебряной цепочке, щелкнул крышкой.
Неровный оскал, желтые кривые зубы:
— Давай!
* * *— … Как на ринге — удар обманный, удар смертельный. Здесь, в Раздорской, у большевиков было радио, искровая станция. Они, естественно, успели сообщить в Новочеркасск, Подтёлков начал выводить войска из города, даже два бронепоезда отозвал — нас от степи отрезать. Не силен он в боксе, Брундуляк! А пока в Новочеркасске суетились, Чернецов взял Персиановку. Крывошлыков убит, дорогу раскурочили чуть ли не на десять верст… Ну и… Подтёлковскую даму сердца пленили, сейчас Василий Михайлович с ней чаи распивает. Пишет, нормальная девка, рада от этакого ухажера вырваться. Вот так, Сергей…
— Николай Федорович, это… это неправильно. Я — шпион, я должен вам докладывать. Но я вас все-таки… удивлю. Не успел рассказать, думал, как станицу возьмем… Виноват! Вы интересовались Екатеринодаром. Так вот, большевистский главком…
— Автономов? Александр Исидорович?
— Да… Он расстрелял Федора Золотарева, коменданта города — того, кто приказал глумиться над трупом Корнилова. И еще нескольких, самых… бешеных. Пленных офицеров потихоньку отпускает…
— А еще он вызвал некоего Андрею Шкуру с подпольной кличкой «Шкуро» и предложил ему создать отряд для борьбы с немцами. Без комиссаров, зато с офицерами. Предполагается привлечь к делу кого-нибудь из известных генералов, Радко-Дмитриева или Рузского, например. Народная армия — ни «красная», ни «белая»…
— Ваше… Ваше высокоблагородие! Как только я встану и смогу двигать рукой, напишу рапорт. Прошу… отправить на фронт, в дивизию, к Зуавам. Я вам… не нужен! Вы…
— Сотник фон Приц! Если и я начну обижаться, вам мало не покажется, поверьте. Для начала заставлю ухватиться руками за горизонтальный сук в трех метрах от земли, в полете развернуться винтом на 180 градусов… Нет, Сергей, рапорт вы писать не станете. Дело даже серьезнее, чем вы думаете. Значит, пока все идет, как и в реале. Только не спрашивайте, где это — «реал»… Автономов пытается создать свою собственную армию…
— Своя армия? Значит… Диктатура? Автономов хочет свергнуть большевиков, стать хозяином Кубани или даже не только… А ваш «реал», Николай Федорович — это ваша дедукция, вы считаете, как машина Куммера. Завидую!
— Еще есть «железный Феликс», черный такой, тяжелый. У меня дома на антресолях пылится… Сергей, сейчас начинается самое главное. Подтёлков скорее всего не сдержится. Такая оплеуха — и от кого, от Чернецова! Он пойдет напролом, как бешеный бык, выведет войска в степь, за «железку»… Я уезжаю, а вы, когда оклемаетесь, сразу же займитесь двумя направлениями. Первое уже известно: Кубань, Автономов, «народная армия». И еще «добровольцы», вдруг там кто-то уцелел. Второе направление — северо-запад, Донецко-Криворожская Советская республика. Главные фигуранты: Артем, председатель совнаркома, Рухимович, нарком обороны, Николай Руднев, его заместитель, и Климент Ефремович Ворошилов, очень перспективный полевой командир. Запомнили?
* * *…Застонала, закусила губы, мотнула головой, резко выдохнула:
— Сейчас… закричу… закричу!..
— А-а-а-а-а-а-а! — охотно подхватил я. — Да в удовольствие, Саша. Здесь и сусликов нет.
Если и были — разбежались, прыснули в зеленую траву. Громкий он, двигатель «V-Twin», 1000 кубиков, не изобрели еще братья-американы глушитель.
Пустой брошенный зимовник посреди степи, распахнутая дверь, старый, забытый хозяевами тулуп на полу…
…Простыню Саша захватила с собой. Хорошо иметь дело с медработником! И вообще — хорошо, здорово даже. Вырваться из черного, оседлать «Harley-Davidson», на полной скорости влететь в белое-белое, в самый свет, в сияющий простор, мчать, мчать, мчать — до пустого зимовника, до ее закушенных губ, до рвущегося из горла крика… Завидуй, Гамадрила, на пять метров прыгай, звени золотой цепью!
— Не вставай, полежи еще… Нет, тебе же нужно спешить, тебя Чернецов зовет, тебя… Еще немного, Филибер, чуть-чуть… Я… Я тебе, кажется, плечо прокусила?
Посмотреть она не могла, глаза оставались закрыты — с той секунды, как я расстегнул верхнюю пуговицу ее гимнастерки. Сашина ночь, спасительное темное покрывало, последняя иллюзия стыда. «Я девушкой, невестой умерла…»
— Отчасти, — дипломатично реагировал я. — Йод у тебя имеется? Тогда нет вопросов…
— У тебя никогда нет вопросов, Филибер. Только… Только ответы. А на вопросы ты не отвечаешь…
Я пожал плечами, присел рядом на край тулупа-ветерана, потянулся к пачке «Дюшеса». Белый свет дрогнул, пошел серыми пятнами. «Кто ты?» Саша не забыла. На вопросы я не отвечаю…
Бешеное весеннее солнце в разбитых окнах, грязный тулуп на полу, серая казенная простыня, мелкие капельки пота на горячей коже, острый, сводящий с ума запах — ее запах. Женщина, впивавшаяся зубами в мою плоть, согласилась пойти со мной в Ад — но так и не поверила до конца. А, может, не верила никогда. Разведчица!
Щелк! Щелк!.. Бензин кончился, вот притча!..
— Не обижайся, мой Филибер. Пойми! У меня не осталось ничего — только скелет с кожей… Его я отдала тебе. Пошло звучит, правда? Как в дурацком французском романе. «Я твоя, я твоя!.». Но это правда.
Я покосился на скелет, провел ладонью по коже. Зря напомнила, этак и через неделю к Чернецову не доберемся.
— Но человек — не скелет и не кожа. Он — целый мир…
…Души-песчинки в бесконечном броуновском движении, свинцовые кони на кевларовых пастбищах…
— Да.
Села — резко, рывком, подтянула простыню к горлу. Дрогнули плотно сжатые веки.
— Голая женщина философствует на грязной простыне после… после… всего. Даже не помывшись… Я бы на твоем месте уже умерла — от смеха. Тут, где-то рядом, мои тряпки… Господи, Филибер, почему я не могу надеть красивое белье, хотя бы раз, только для тебя! Мне иногда так стыдно…
Хотел пошутить, сказать о стиле «гот», а военно-полевой экзотике… Не решился, прикусил язык. «Тряпки»… Одна, вторая…
Верхнюю пуговицу подпоручик Кленович Ольга Станиславовна застегнула сама. Поправила крестик с «веткой», провела ладонями по ткани, одернула гимнастерку.
Посмотрела в глаза — словно ударила.
— Я помню, что говорила тебе, мой Филибер. Если надо — повторю еще и еще. Да, Бог не с нами, может, Его уже нет. Но есть Россия, единая и неделимая. Был и будет Русский Царь. Ради этого я живу, ради этого умру — и убью всякого, кто станет на пути. Кем бы ты ни был, мой Филибер, знай это!
«Аллах акбар!» — хотел сказать я, но вновь промолчал. Шутки кончились. Женщина, только что готовая кричать от счастья, не лгала. Ни тогда, ни сейчас. Она — мир. Мир говорил со мной.
Щелк!.. Ах, да, бензин…
* * *— …Не сомневаюсь, господа, история несчастливой Японской войны вам в целом известна. Однако же имеются некоторые, не слишком освещенные эпизоды…
Кружка с дымящимся отваром в руке. В синем, цвета донских погон весеннем небе — ни облачка, ни тучки. Легкий ветер, еле слышный шелест травы… Партизанский Эдем, непьющий артдивизион. Полковник Мионковский, седобородый Рere Noёl, занят привычным делом — учит уму-разуму.
