Вадим Михальчук - Глория
— Я вам не «объект», вашу мать! — прорывает меня, солдафоны смотрят на меня, как на сумасшедшего.
Молчание.
— НЕРВНЫЙ ОБЪЕКТ, НЕ ПРАВДА ЛИ, ПОЛКОВНИК? — в голосе появляются заинтересованные нотки.
— Так точно, сэр!
Снова молчание. После короткой паузы:
— ЗАПЛАТИТЕ ЕМУ, ПОЛКОВНИК, И ПУСТЬ УБИРАЕТСЯ КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ. Я ТЕРЯЮ ВРЕМЯ, МНЕ НУЖЕН МАТЕРИАЛ В ЛАБОРАТОРИИ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ.
— Есть, генерал, сэр! — рявкает полковник.
Мне смешно, я на грани истерики. Я бросаю пульт лейтенанту справа и подхожу к полковнику.
— «Есть, генерал, сэр», гав-гав, гав-гав! — передразниваю я полковника.
Сумасшедшая жилка бьется в моей голове и мой рассудок повисает на тоненькой ниточке безумного, душащего меня смеха. Я — на волосок от того, чтобы сойти с ума.
Полковник не обращает на меня внимания, он наблюдает, как лейтенант номер один увозит платформы с гелиосом, а лейтенант номер два привозит тележку, груженную горой пластиковых банкнот, номиналом в тысячу.
— В лабораторию! — полковник машет рукой лейтенанту номер один.
— Есть, сэр! — рявкает в ответ номер первый.
— Гав-гав! — кричу я, изнемогая от смеха.
Номер первый косится на меня недоуменно. Платформы катятся за ним, как таксы на поводках. Умора! Вот ведь умора! Я смеюсь, широко раскрыв рот.
Полковник подходит ко мне:
— Ну, ты, клоун...
Я сгибаюсь пополам от хохота. Я — клоун, ах-ха-ха-ха-ха, ха-ха, ха-ха, хахахаха!
— Смотри, кнопку не вырони.
Я разгибаюсь и опять сгибаюсь. Их морды — ну прямо как морды тузиков, собачьи смешные морды.
— Забирай деньги и убирайся.
Я утвердительно качаю головой, говорить не могу — смех душит. Я пытаюсь сдержаться, но тут меня снова прорывает и я продолжаю смеяться истерическим смехом. Полковник подходит ко мне вплотную.
— Забирай деньги и убирайся, — говорит мне полковник, четко отделяя слова. — Забудь, где ты был, накрепко забудь. Тебя здесь не было, ты ничего не помнишь, ничего не знаешь. Будешь болтать — мы тебя найдем и в порошок сотрем. Пожалеешь, что вообще на свет появился.
— Да, сэр, гав-гав, сэр! — говорю я.
Он останавливается прямо передо мной, его лицо застывает в трех миллиметрах от моего лица.
— А ты не боишься, клоун, что мы тебя собьем сразу, как ты вылетишь, а?
— Боюсь, хи-хи, хи-хи.
Он берет меня за комбинезон на груди и встряхивает так, что у меня зубы клацают и мое идиотское хихиканье отрезает, как бритвой.
— Правильно боишься, клоун Хи-Хи, правильно боишься. Подумай об этом, когда будешь свою колымагу заводить.
Молчу я, хотя хихиканье снова подступает, сдаваться не хочет на милость армии нашей доблестной. Отпустил меня полковник, напоследок встряхнув еще раз хорошенько, повернулся и зашагал прочь. Тут я опять не могу сдержаться и снова смех мой сумасшедший раздирает меня. Я смеюсь. Полковник на меня уже не оборачивается, а лейтенант номер два пальцами у виска крутит: «Сумасшедший, мол, псих». Я ему согласно киваю: «Правильно, я — псих» и продолжаю то хихикать, то хохотать. Смеясь, завожу тележку в трюм. Смеясь, бегу в рубку. Смеясь, отключаю уничтожение реактора и завожу двигатели. Смеясь, вылетаю. Смеясь, разгоняю «Глорию». Смеясь, ложусь на курс прочь, подальше от этой клоунады. Смеясь.
Нашариваю бутылку, отвинчиваю колпачок дрожащими пальцами. Рот растянут до ушей, уже ноет и болит диафрагма. Рот растянут до ушей, я никак не могу согнать свою идиотскую улыбку и виски течет по щекам. С трудом делаю глоток, затем другой. Отпускает. Болят мышцы лица, каждый мускул дрожит от напряжения. Отпускает. Ф-ф-фуу, отпустило...
Через три часа разгона «Глория» содрогается. Компьютер сходит с ума, докладывает: «Удар гравитационной волны, эпицентр в точке с координатами». Координаты именно те, которые я уже забыл. Смотрю на экраны обзора и не верю своим глазам: позади «Глории» в темноте ярко горит маленькое солнце. Его нет ни в одной лоции, ни на одной карте, ни в одном каталоге. Вторичная волна снова поднимает «Глорию».
— Гравитационный прибой, — шепчу я, — надеюсь, материала хватило, генерал...
Я не знаю, что там произошло. Не знаю, зачем военным понадобилось три тонны гелиоса, уж, наверное, не затем, чтобы пространство осветить. Наверное, хотели еще какую-нибудь смертоносную гадость в своих адских пробирках сварить. Да не вышло, господа хорошие. Один вор мне говорил: «Бог — не фрайер, он все видит и каждому воздастся по делам его». Вот и воздалось вам, генерал. Теперь вас нет, вместо вас звезда новая появилась, а вы превратились в излучение и распылились на атомы. Так вам и надо, генерал, сэр.
Ученые по всем мирам, наверное, суетятся. А как же — Нова вспыхнула, никто этого не заметил, не предусмотрел, не предвидел. А ну-ка, где она на небе, надо координаты определить. Мог бы я ученым помочь, мог бы им координаты точные сообщить, да не могу. Забыл...
Был ли у меня план, что дальше делать? Конечно, был.
Летел я на Землю, только там я мог исполнить свое обещание вернуться...
Глава 13. Институт
«Земля, Европа, Институт Альберта Эйнштейна» — читаю я адрес на табличке у входа. Действительно, просто и понятно. Сюда мне и надо. Вхожу, вахтер ко мне подбегает, похож на злого Деда Мороза — трясет бородищей седой, шипит что-то запрещающее. Я ему сразу в карман кредитку сую:
— Мне бы, дедуля, к директору.
У вахтера кредитка в кармане исчезает, как в темной дыре. Улыбается борода:
— На лифте на пятый этаж, потом прямо.
— Спасибо, — говорю.
Вхожу в приемную, мимо секретаря — прямо в кабинет к директору. Секретарю, от моей наглости и уверенности, обалдевшей «Добрый день» говорю.
— Добрый, — слышу за спиной.
Вхожу — директор удивленно на меня смотрит. Закрываю я дверь и сажусь за директорский стол.
— Здравствуйте, у меня к вам деловое предложение, господин директор, — говорю.
Он продолжает на меня ошалело таращиться. Вижу я его недоумение и выкладываю на стол слитки серебристые. Один, два, три, четыре.
Берет он в руки один слиток и на лице его усталом расцветает улыбка красоты неописуемой. Так только дети, просыпаясь, улыбаются.
— Это то, что я думаю? — застенчиво спрашивает он меня.
— Да, — киваю.
Он улыбается и гладит слиток в своих руках, как котенка маленького. Еще бы, я его хорошо понимаю. Ведь в руках он свою независимость от денежных подачек держит. Один такой слиток — и его институт лет двести будет работать в автономном режиме. Один слиток — двести лет, а на столе — еще три таких же.
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он меня, улыбаясь.
— Хочу арендовать ваш институт на какое-то время, — говорю я ему.
Он смеется и я смеюсь вместе с ним. Давно я уже не чувствовал такой доброй искренней радости...
Я рассказал директору свою историю и свои размышления по этому поводу. Он внимательно выслушал меня и созвал экстренное совещание деканов. Набился полный кабинет. Я смирно сидел в сторонке и наблюдал, как уважаемые солидные люди, в годах преклонных и не очень, устроили что-то вроде ритуального танца вокруг стола с гелиосом. Шум стоит, гам, как при раздаче сладкого в начальной школе по праздникам. Все от радости прыгают, друг друга хлопают, а директор на меня показывает:
— Вот наш неожиданный спонсор.
Пошло веселье по новой. Руки мне жмут, по спине хлопают. Стоит рядом со мной академик Бажан, светило в области астрофизики, толстый такой дядька. Хлопает меня по плечу рукой, цветом на вареного краба похожей:
— Молодой человек, вы просто не в состоянии оценить ваш поступок. Мы же теперь из института выходить месяцами не будем, мы же самые вкусные темы теперь будем разрабатывать... Мы же... Мы же...
Слов у академика не хватает и он просто хлопает меня по плечу еще раз.
— Эх! — говорит, похож он в этот момент на школьника, который весной урок алгебры прогуливает, в речке холодной в первый раз году купается.
Потихоньку утихомириваются академики, за стол усаживаются, на меня смотрит. Встаю я перед ними и говорю:
— Уважаемые господа, я прибыл в ваш институт с корыстными целями, — улыбаюсь.
Они тоже мне в ответ улыбаются.
— Позвольте мне рассказать вам свою историю. Пять с половиной лет назад я прибыл в ваш мир в спасательной капсуле с корабля Формики. Я был одним из приблизительно трехсот тысяч человек, захваченных Формикой на моей планете. Проблема заключается в том, что я не знаю координат моей родной звездной системы. Это объясняется тем, что моя родная планета была заселена во время Экспансии за сто шестьдесят лет до моего рождения и по своему социальному положению я не имел доступа к данным, касающихся расположения моей планетной системы в Галактике.
Молчат академики, смотрят на меня внимательно и с сожалением. Мысли их я свободно могу прочитать: «Ничего мы не можем тут поделать».
— Тут есть отчего впасть в отчаяние, не правда ли? — говорю.
