Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
– Волшебник! – рассмеялся Вуглускр. – Волшебник! Да будь он и впрямь так силен, как вы говорите, не я, а он сидел бы сейчас на этом месте, и оба мы были бы у него сейчас на посылках. Забудьте эти сказки для детей. Займитесь лучше бубликом и подыщите мне кандидата на место Дромадура. Генералу давно пора в отставку по состоянию здоровья.
Вуглускр кивнул Ляпсусу, показывая, что аудиенция окончена. Пончик вышел, и тяжелые двери сомкнулись за ним. Пасть сверкающего лифта поглотила его и помчала по шахте.
«Мавзолей… Лучше он ничего придумать не мог».
Слова Вуглускра некстати напомнили его зятю, что он овдовел. Пончик попытался разобраться, какие чувства вызывает в нем мысль, что Матильды больше нет, и пришел к выводу, что его это ни капли не волнует. Взволновало его, пожалуй, только одно из замечаний Вуглускра. Лицо Пончика приобрело серьезное выражение.
«Дромадур… Лучшего кандидата, чем я, на его место не найти. Только как подать эту мысль старику?»
– Очень просто, – произнес чей–то голос прямо ему в ухо.
Пончик отпрянул.
– Кто здесь? – слегка оторопев, спросил он.
– Ты лучше спроси, кого здесь нет, – съязвил голос. – Ну?
– Этот лифт только для меня и для господина Вуглускра, – сказал Пончик твердо. – Никто, кроме нас, не имеет права им пользоваться. – При каждом новом слове голос его креп, обретая уверенность.
– Ну? А разве я говорю, что есть кто–то? – возразил голос. – С одной стороны, я вроде бы как не существую. С другой – я здесь, на земле, уже миллионы лет, и ничего поделать с этим нельзя.
– Это глупо, – сказал Пончик. – Немедленно выходите, или я позову на помощь.
– Зови, – хихикнул голос.
Пончик напрягся. Лифт катился по шахте, и в кабине, кроме него самого, определенно никого не было; однако, напряженно вглядываясь, он различил на уровне своего лица какое–то полупрозрачное тело, которое застывало и обретало мощь в неверном свете ламп. Рядом с первым телом покачивалось еще одно, неопределенных очертаний. Пончик вздрогнул и отпрянул к стене.
– Первый! – прожурчал голос из репродуктора.
Пончик оглянулся и увидел за собой импозантного толстяка, державшего под ручку чрезвычайно вульгарную краснощекую особу в шляпке–канотье, лихо насаженной на сожженные химией кудри. Поднеся ладонь ко лбу, Пончик обнаружил на ней холодный пот.
– Привет от Генриха, – сказал толстяк, хихикнув. Краснощекая присела в книксене.
– Первый этаж, – повторил репродуктор.
– Держите их! – закричал Пончик, падая.
Прибежали охранники. Заместителя Вуглускра вынесли из лифта, кабину обыскали, но в ней никого не оказалось. Пончик оттолкнул руки, державшие его.
– Я сам, – сказал он почти грубо, – сам. Небольшая слабость. Переутомление…
Взгляды охранников прожигали ему спину. Медленно он дошел до дверей своего кабинета. В прохладном полумраке ему тотчас сделалось легче. Видеофон влажно мерцал, притягивая взгляд. Пончик откинулся головой на спинку стула, немедленно превратившегося в удобное кресло–кровать. «Завтра же на поезд, и прочь отсюда, прочь, как можно дальше, дальше…» Он лежал, и под закрытыми веками ему виделось пестрое море.
Сон пятьдесят второй
Море всколыхнулось, зашумело, зарокотало тысячью голосов. Море было толпой, и толпа была морем. Человеческие волны накатывались друг на друга, разбивались друг о друга, вспыхивали, сливались и гасли.
Старое здание вокзала, крашенное серой облупившейся краской, было переполнено. Измученные люди сидели на чемоданах, баулах, сундуках. Куда–то изгибались длиннейшие очереди. Собаки лаяли, дети заливались плачем, и повсюду Филипп видел все те же искаженные страхом, надеждой, тоскою лица. Ада крепко прижималась к нему, и он вел ее, закутав в половину своего пальто и обняв за плечи вынутой из рукава рукой. Со стороны, должно быть, они выглядели препотешно в чужих телах – рыжий веснушчатый юноша в очках и деревенская простушка, – но даже в этом маскарадном обличьи они узнавали друг друга, и глаза их сияли все тем же нестерпимым светом любви. Лаэрт чинно сидел в кармане пиджака Филиппа, а Орландо то шел впереди, то пропадал где–то сбоку – толпа кружила, относила его, но он возвращался. По временам Филипп улавливал в гаме его кашель, но стоило ему спросить Орландо, что с ним, как тот неизменно отвечал: «Ничего». И Филипп умолкал.
Наконец влюбленных отнесло человеческим прибоем куда–то к стене, и они остановились. Обоих так и подмывало рассмеяться; сами не зная отчего, они были совершенно счастливы. Орландо вновь куда–то исчез, но Филипп даже не заметил этого.
– На Солнечном берегу, – сказал он, – круглый год светит солнце. Тебе там будет хорошо. Мы поселимся между морем и пустыней, в самом дальнем домике, чтобы никто не тревожил нас. По ночам мы будем слушать, как шуршит песок и вода лижет берег, а днем я буду приносить тебе блестящие раковины и ломкие кораллы. И ты будешь самой прекрасной девушкой на свете.
Он долго говорил о приливах, о ветре, реющем на пустыней, о кораблях с белоснежными парусами и о теплом климате, заглушая тоску, которая неожиданно впилась когтями в его сердце. Ведь он любил этот город; здесь он родился и вырос, и теперь настает время других городов, других стран и земель. «Но это ничего; я перенесу все, лишь бы она была со мной». Ада смотрела в лицо возлюбленного и, не слушая, что он говорит, думала о том, что любит его и что лучше него нет никого на свете. Филипп улыбнулся.
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем, – сказала она и спрятала лицо на его плече.
Вернулся Орландо; оказывается, он ходил за билетами, но вид у него был озабоченный. Он заговорил; гул толпы перекрыл его голос. Море заволновалось; пронесся истерический крик: «Едет! Едет!» Филиппа и Аду оторвало от стены, закружило. Орландо бросился за ними. Люди вскакивали, хватали чемоданы, спотыкаясь, волокли их по земле. Кого–то затоптали, кого–то снесли. Мышкетеры тщетно пытались сохранить хотя бы видимость порядка – толпа смела их и выхлестнулась на перрон. Ада вскрикнула.
По двум узким железным полосам, проложенным по земле, фыркая и шипя, двигалось пестрое змееподобное чудовище. Оно лениво ползло, подбираясь к людям, сверкая стеклами окон, как живыми глазами. У чудовища было гибкое тело; оно извивалось и, подрагивая, гремело на стыках рельс. Неожиданно чудовище засвистело и стало замедлять ход. Обезумевшая толпа наседала, визжала, выла, ревела. Отряд мышкетеров особого назначения врезался в нее и начал рубить мясорубками, отсекая от вагонов. Филипп словно окаменел.
– Что это? – спросила Ада, дрожа всем телом.
Филипп наклонился к ней:
– Это поезд.
Сон пятьдесят третий
Едва двери за Пончиком захлопнулись, как Вуглускр забыл о нем. Собственное горе давило на него все эти дни, не отпуская; он работал по привычке, чтобы хоть как–то забыться, и почти не спал. Даже таблетки, насылающие сны, были здесь бессильны. Вуглускр велел системе безопасности никого не впускать и не принимать звонков, облокотился о стол и сжал ладонями лицо.
«Вздор, – сказал он себе, – все вздор. Мне всего семьдесят два; в моем возрасте стыдно хныкать и предаваться сожалениям. В конце концов, что сделано, того не воротишь. Я этого не хотел, но теперь уже все бесполезно. Падение бублика… цены… Дромадур… Уж не подкапывается ли он под меня? Мировые интересы…»
На этом мысли магната оборвались и затерялись среди извилин. Вуглускр сидел, механически покачивая ногой, и чувствовал в душе страшную опустошенность. «Матильда…» Но думать об этом было нельзя. «Мировые интересы, интересы мира», – застряло у него в голове. И тут кто–то осторожно кашлянул. Так дает о себе знать заждавшийся посетитель, переминаясь с ноги на ногу и смущенно краснея, – но никаких посетителей Вуглускр до себя не допускал. Тем не менее кашель повторился. Вуглускр поднял глаза и увидел прямо перед собой престранного типа с лицом, менее всего похожим на человеческое. Мощные бицепсы выпирали из–под видавшего виды пиджака татуированной кожи, прежние владельцы которой, очевидно, позволяли драть с себя три шкуры. Внешность неизвестного никак нельзя было назвать дружелюбной.
– Я занят, – сказал Вуглускр, на всякий случай незаметно нажимая кнопку тревоги.
Неизвестный придвинул кресло и сел, закинув ногу на ногу.
– Я знаю, – спокойно сказал он.
– Тогда вы должны знать и то, что здесь вам делать совершенно нечего, – резко заключил Вуглускр. С секунды на секунду в кабинет должны были ворваться верные химеры и выпроводить пришельца прочь.
– Вы меня удивили, – сказал Человек без лица. – Вообще–то они не придут, – заметил он, выдержав паузу.
– Кто, простите? – вскинув брови, учтиво осведомился миллиардер. Локтем он подал второй сигнал тревоги.
