Айн Рэнд - Или – или
Джеймс Таггарт откинулся на спинку кресла, наблюдая; разговор начинал ему нравиться.
– Да, – начал доктор Феррис. – Я тоже думаю об этом. Я думаю о некоем воротиле, который способен разнести нас в клочья. Трудно сказать, сможем ли мы оправиться после этого. Одному Господу Богу известно, что может произойти в такое истеричное время и в такой деликатной ситуации. Любой пустяк может нарушить равновесие. Уничтожить все труды. И уж кто-кто, а он хочет помешать нам. Хочет и может. Он понимает суть дела, знает вещи, о которых нельзя говорить, и не боится сказать о них. Он знает одно-единственное, но опасное, смертельно опасное средство. Он наш самый жестокий враг.
– Кто? – спросил Лоусон.
Доктор Феррис некоторое время колебался, потом пожал плечами и наконец ответил:
– Безупречный человек.
Лоусон недоумевающе посмотрел на него:
– Что ты имеешь в виду и о ком говоришь? Джеймс Таггарт улыбнулся.
– Я хочу сказать, что человека нельзя обезвредить иначе, как обвинив, – объяснил доктор Феррис. – Обвинив в том, в чем он может признать себя виновным. Если он когда-то прежде украл десять центов, вы можете применить к нему наказание, предусмотренное для взломщика сейфов, и он примет его. Он перенесет любые невзгоды и поверит, что не заслуживает лучшего. Если не хватает поводов обвинить человека, надо их придумать. Если внушить человеку,, что смотреть на весенние цветы – преступление и он нам поверит, а потом взглянет на них, мы сможем делать с ним что хотим. Он не будет защищаться. Ему и в голову не придет, что он вправе защищаться. Он не станет бороться. Но надо опасаться людей, которые живут на уровне собственных принципов. Надо держаться в стороне от человека с чистой совестью. Такой человек может уничтожить нас.
– Ты говоришь о Генри Реардэне? – отчетливо спросил Таггарт.
Имя человека, о котором они не хотели слышать, заставило всех на мгновение замолчать.
– Допустим, а что? – осторожно спросил доктор Феррис.
– Да так, ничего, – ответил Таггарт. – Только если вы о нем, то я сказал бы, что найду управу на Генри Реардэна. Он подпишет дарственный сертификат.
По всем правилам свойственного им языка умолчаний, они понимали, что он не блефует. Его тон подтверждал это.
– Как это, Джим?! Не может быть! – выдохнул Висли Мауч.
– Может, – подтвердил Таггарт. – Я сам удивился, узнав то, что узнал. Я не предполагал этого. Все что угодно, только не это.
Рад слышать, – осторожно заметил Мауч. – Это очень конструктивная информация. Она может оказаться очень ценной.
– Очень ценной, – с удовольствием отозвался Таггарт. – Когда вы собираетесь ввести указ в действие?
– Мы должны торопиться. Нельзя допустить утечки информации. Надеюсь, вы сохраните все в строжайшей тайне. Я бы сказал, что мы шарахнем его недельки через две.
– Тебе не кажется, что имеет смысл, перед тем как цены будут заморожены, решить вопрос о железнодорожных расценках? Я имею в виду их повышение. Незначительное, но настоятельно необходимое.
– Мы обсудим это – ты и я, – дружелюбно ответил Мауч. – Это можно устроить. – Он повернулся к остальным. Лицо Бойла перекосилось. – Над многими деталями еще необходимо поработать, но я уверен, что наша программа не встретит серьезных препятствий. – Его голос приобрел ораторские интонации, зазвучал отчетливо и почти бодро. – Конечно, обнаружатся некоторые шероховатости. Если что-то не сработает, попробуем иначе. Метод проб и ошибок – единственно верный путь. Будем постоянно пробовать. Если возникнут трудности, помните, что это временное явление. На период чрезвычайного положения.
– А скажи-ка мне, – спросил Киннен, – как ты собираешься отменить чрезвычайное положение, если все замрет на месте?
– Не теоретизируй, – нетерпеливо одернул его Мауч. – Надо действовать в соответствии с моментом. Раз общее направление нашей политики понятно, нечего забивать себе голову пустяками. У нас будет власть. Мы решим все проблемы и дадим ответы на все вопросы.
Фред Киннен усмехнулся:
– Кто такой Джон Галт?
– Не говори так! – выкрикнул Таггарт.
– У меня вопрос насчет пункта седьмого, – заявил Киннен. – В нем записано, что после принятия указа все доходы будут заморожены. А налоги?
– Нет! – воскликнул Мауч. – Как мы можем предсказать, сколько нам потребуется денег?
Киннен едва заметно улыбнулся. 0
– Что такое? – огрызнулся Мауч.
– Ничего, – ответил Киннен, – я просто так спросил. Мауч откинулся на спинку стула:
– Должен сказать, что я высоко ценю то, что вы смогли приехать и поделиться с нами своими соображениями. Это нам очень помогло. – Он подался вперед, чтобы взглянуть в настольный календарь, на секунду склонился над ним, играя карандашом. Затем карандаш опустился, коснулся цифры и обвел ее в кружок. – Указ десять двести восемьдесят девять вступит в силу утром первого мая.
Все кивнули в знак согласия. Ни один не поднял взгляда на своего соседа.
Джеймс Таггарт поднялся с места, подошел к окну, выходившему на белый обелиск, и опустил жалюзи.
В первое мгновение пробуждения Дэгни удивилась, увидев шпили незнакомых зданий на фоне светящегося бледно голубого неба. Потом она посмотрела на скосившийся шов своего тонкого чулка, ощутила тяжесть в талии. Только тогда она поняла, что лежит на диванчике в своем кабинете. Часы показывали четверть седьмого. Первые лучи солнца окружили серебристым ореолом небоскребы за окнами кабинета. Она вспомнила, что рухнула на диванчик, собираясь десять минут отдохнуть. Тогда за окном было еще темно, а стрелки на часах показывали половину четвертого. И все.
Она с трудом поднялась, чувствуя ужасную усталость. Включенная настольная лампа выглядела бессмысленно в утреннем свете. На столе лежала кипа бумаг, которые она не успела просмотреть, и ей стало тоскливо. Некоторое время она пыталась не думать о работе, потом пошла в умывальную ополоснуть холодной водой лицо.
Усталость исчезла к тому времени, когда она вернулась в кабинет. Как бы Дэгни ни провела предшествующую ночь, она не могла припомнить ни одного утра, чтобы она не чувствовала того едва уловимого волнения, которое наполняло ее тело энергией и заставляло ее разум думать о действии, – потому что впереди новый день, день ее жизни. Дэгни посмотрела вниз, на город. Улицы были еще пусты и от этого казались шире; в светящейся ясности весеннего воздуха они словно ожидали приближения той созданной движением огромной силы, которая скоро вольется в них. Стоя у окна, Дэгни посмотрела на календарь. Первое мая.
Она села за стол и улыбнулась – вызывающе, поскольку ожидавшая ее работа была ей противна. Ужасно не хотелось дочитывать отчеты, но это было ее обязанностью, это касалось ее железной дороги, и кроме того, наступило утро. Дэгни закурила, подумав, что с этим делом она справится до завтрака; выключив лампу, она пододвинула к себе бумаги.
Это были отчеты управляющих всех четырех отделений железнодорожной сети компании. Машинописные страницы сообщений словно кричали от отчаяния, вызванного поломками оборудования. В одном отчете говорилось об аварии на главном пути близ Уинстона, штат Колорадо. Отдел перевозок уже получил новый бюджет, составленный с учетом повышения расценок, которого удалось добиться Джиму. Дэгни пыталась сдержать раздражение от безнадежности положения, медленно изучая цифры бюджета: все расчеты основывались на предположении, что объем грузооборота останется на прежнем уровне, а повышение расценок принесет дополнительный доход к концу года. Она же знала, что грузооборот будет снижаться, что повышение мало что изменит и что к концу года убытки окажутся больше, чем когда-либо.
Оторвавшись от бумаг, Дэгни удивилась: стрелки часов показывали девять двадцать пять. Она слышала слабые звуки движения и голоса в приемной, служащие уже собрались, чтобы начать новый трудовой день, но никто не входил к ней, и телефон молчал, – как правило, к этому часу работа уже кипела вовсю. Она взглянула на листок календаря, там было записано, что вагоностроительный завод Мак-Нила из Чикаго должен связаться с ней по телефону в девять утра для переговоров о поставке товарных вагонов, которых «Таггарт трансконтинентал» дожидалась уже шесть месяцев.
Она нажала кнопку селектора, чтобы связаться с секретарем. Голос девушки прозвучал удивленно:
– Мисс Таггарт?! Вы в кабинете?
– Я провела здесь ночь. Не собиралась, но так получилось. С вагоностроительного завода Мак-Нила звонили?
– Нет, мисс Таггарт.
– Соедините меня с ними немедленно, когда позвонят.
– Хорошо, мисс Таггарт.
Выключив селектор, она подумала, что голос секретаря звучал странно: неестественно напряженно.
У нее слегка кружилась голова от голода, и она подумала, что надо бы сходить за чашечкой кофе, но перед ней лежал отчет главного инженера, который необходимо было дочитать. Она закурила новую сигарету.
