Гоар Маркосян-Каспер - Все зависит от тебя
Встречу Кнеуфи назначил почему-то не в своем рабочем кабинете, а дома. Хотя кто сказал, что у него вообще есть рабочий кабинет? Из-за всей этой возни с водой… теперь Дан мог упоминать об этой чертовой жидкости в столь легком тоне, стоило ему как следует напиться, и он тут же забыл о хрустальном графине, серебряном кувшине и прочих поэтических образах, человек — существо неблагодарное… и однако из-за возни с водой он не имел никакого понятия о том, как и где на Глелле работают.
«Термос» Кнеуфи был чуть побольше того, в котором расположились они сами, и все члены его дейула оказались дома. Они сидели по двое, по трое, тихо беседовали, вставали, прохаживались, пересаживались, меняли собеседников, так что у Дана, по крайней мере, вначале, возникло ощущение, что он находится на приеме у какого-нибудь посла, сходство стало особенно заметным, когда принесли поднос со стаканами. В стаканах, правда, оказалась чистейшая вода, напиток, который еще не перестал быть для Дана желанным, однако хозяева пили ее в не совсем натуральном виде, там же на подносе стояла плоская вазочка с прозрачными, похожими на стеклянные, разноцветными горошинами, почти все выбирали какую-нибудь, бросали в стакан, и вода незамедлительно обретала аналогичный оттенок. Наверно, они придавали воде вкус, какой, было непонятно, но Дан решил рискнуть. Он уже подцепил ложечкой синий шарик, когда Маран придвинулся к нему и шепнул:
— Сине-фиолетовых не бери, там добавки.
— Какие добавки?
— Биологического действия. Успокаивающие, возбуждающие, опьяняющие и тому подобное.
Дан бросил в стакан красную горошину. Вкус был ни на что не похож, вяжущий, острый и сладкий одновременно. Но довольно приятный. Он сел в кресло и стал, потягивая напиток, исподтишка изучать глеллов. Теперь уже ему не казалось, что он находится на посольском приеме, у художников или актеров еще куда не шло… Наверно, привыкнув к гостям, хозяева стали вести себя более естественно, садились теснее, обнимались, поглаживали друг друга весьма интимно, обменивались поцелуями, и Дан с величайшим изумлением понял, что это его не смущает, как смущало бы в любой не самой сдержанной компании на Земле. Женщины были не менее худые и высокие, чем мужчины, но отнюдь не такие непривлекательные, как палевианки. Со впалыми щеками и большими темными глазами, чувственными ртами и нервными, немного ломаными движениями тонких рук, они могли даже волновать, несмотря на непривычную форму грудной клетки и самой груди, правда, не очень заметную под широкими блузами без рукавов, да даже невзирая на узкие кисти с тремя широко расставленными пальцами, которые уже ничего не прикрывало, наоборот, они все время как бы пребывали в поле зрения, жестикуляция глеллов казалась немного преувеличенной в принципе, а у женщин особенно. Он поймал себя на том, что одна из них, с черными, стриженными настолько коротко, что они прилегали к голове, обрисовывая продолговатый череп, волосами, вызывает у него самое настоящее желание, смутился и тут же услышал голос наклонившегося к его уху Патрика:
— А эти худышки довольно-таки сексапильны, не правда ли? Ей-богу, жалко, что мы несовместимы.
Выходит, не только на него эти странные создания произвели впечатление? Дан покосился на Санту, тот стоял со стаканом неподалеку и тоже глазел на женщин. Один лишь Маран, усевшийся рядом с Кнеуфи у стола, не обращал никакого внимания на окружающее, а рассматривал нечто, лежавшее перед ним на прозрачной, сияющей, как алмаз, столешнице. Дан наконец вспомнил, что они явились сюда не ради того, чтобы любоваться прекрасным полом, тоже прошел к столу и остановился за спиной Марана. На столе лежали большие тетради из светло-серой ткани, верхняя была открыта на первой странице, исписанной крупным почерком — если это можно назвать почерком, кто-то неумело, но, видимо, очень старательно, выводил печатные буквы. Слова расползались, строки были неровные, разной длины… Дан сразу понял, что много из этих тетрадей почерпнуть не удастся.
— Я не могу вам их отдать, — сказал Кнеуфи извиняющимся тоном, — но если я тебя правильно понял, у вас есть средство все это скопировать… — Наверно, ему показалось, что он обидел гостей недоверием, и он торопливо добавил: — Видите ли, так принято, еще тогда, когда начали делать записи, решили, что они не должны покидать дом градоначальника. Это ведь единственное, что у нас осталось от прошлого. Конечно, если вам очень нужно…
— Мы сделаем копии, — ответил Маран сразу. — Мы вовсе не хотим, чтобы вы нарушали из-за нас свои обычаи. Дан, будь другом, сними все это. Прямо сейчас, не отходя от стола.
Он пододвинул всю кипу, впрочем, не слишком большую, к Дану, и тот, довольный, что его отвлекли от бесплодного созерцания женских прелестей, немедленно принялся за дело, не забывая при этом прислушиваться к разговору.
— Что вы думаете делать дальше? — спросил Маран. — Вы или ты, извини, я еще не понял, как у вас принимаются решения.
— Если надо что-то решить, я предлагаю варианты, какие есть, совету. Со своими рекомендациями. Совет может согласиться со мной и утвердить то, что рекомендую я, а может предпочесть другой вариант. Смотря как распределятся голоса членов совета.
— А сколько их? — спросил Маран.
— Девять.
— Их выбирают?
— Не только их. Градоначальника тоже. Раз в год мы все сходимся и выбираем девять человек в совет и еще одного отдельно.
— Сходитесь на площади?
— Тебе уже кто-то рассказал?
— Нет. Просто… Мы ведь нашли вас или большинство из вас на площади. Мы подумали, что вы из последних сил добирались туда, чтобы умереть именно там. Это так?
— Так, — сказал Кнеуфи. — Если ты откроешь первую из этих тетрадей, — он мягко прикоснулся к той, которую Дан, перелистав перед камерой, отложил в сторону, — на первой же странице ты встретишь такую фразу: «мы начались на площади и на площади нам должно принять свой конец». Там есть и объяснение. Наши города теперь совсем не похожи на те, что были когда-то, они много раз перестраивались, и от древних домов не осталось и следа. Но площади были всегда. Глеллы никогда не любили одиночества, и ту часть дня, когда не надо было работать, проводили вместе. На площадях. Там они знакомились, общались между собой, советовались, обсуждали всякие дела, устраивали представления, читали стихи, пели, любовались звездами и еще многое другое. К тому же с очень давних времен, с самого начала истории раз в год, а может, не год, а два или пять, но регулярно, жители города приходили на площадь и выбирали тех, кто должен был городом править. Таково, по крайней мере, предание.
— И так было всегда?
— Нет. Когда число жителей умножилось, выбирать правителей стали иначе. Как именно, не знаю. Но когда нас осталось мало, мы снова вернулись на площадь. Два или три века назад.
— А кто правил миром?
— Миром? А зачем им править?
— Ты хочешь сказать, что города существовали сами по себе?
— Не совсем. Когда городов было много, а жителей в них больше, советы состояли не из девяти человек, а, скажем из девяти по девять. Среди них были и специально избранные представители для связи с другими городами. Они время от времени собирались вместе и договоривались, как сделать, чтобы все были довольны.
— И никогда не было иначе? — спросил Маран.
— Никогда. Наверно. Правда, в одной из тетрадей описана история, которая произошла не так давно… то есть не в очень глубокой древности, но не вчера, конечно. Тогда уже было понятно, что Глелла клонится к закату. И кто-то высказал мысль, что миром следует править. Правда, это очень невнятно написано, трудно понять, кто и как должен был осуществлять правление, но один из городов сделали главным…
— Это, случайно, не тот город, где на площади стоят высокие башни?
— Тот, — сказал Кнеуфи удивленно. — Я там не был и даже не знаю, где это, я только читал…
— Это не так далеко… Да ведь мы с тобой туда летали! В первый день, когда расшифровывали язык. Эти башни видны даже с окраины, ты должен был их заметить.
— Наверно, я не понял, — сказал Кнеуфи смущенно. — У нас ведь нет таких сооружений. Как они выглядят?
— Узкие, очень узкие в основании. И высокие, раз в девять выше того, где мы находимся. Ну представь себе, что получится, если на этот дом поставить еще один, и еще, и еще.
— И они не падают?
Маран улыбнулся.
— Нет, Кнеуфи. И еще у них прозрачная крыша.
— Так и должно быть, — заметил Кнеуфи. — Ведь с них виден весь мир.
— Ну за весь не поручусь…
— Так написано в тетрадях.
— Я думаю, это символически… И чем же кончилась попытка управлять миром?
— Не знаю. Наверно, ничем. Тут не сказано.
— А когда именно это было? Случайно, не тогда, когда создали «белых»?
— Все возможно. В тетрадях почти нет дат.
— Понятно. Ну что ж, вернемся к вопросам более насущным. Что дальше?
