Борис Штерн - Стражи последнего неба
Рав Штарк был ортодоксальным евреем, и ортодоксальность, превратившись в свойство характера, наложила отпечаток на происходящее вокруг. Его мир пронизывала единая логика: все, от мельчайших, незначительных событий до происшествий чрезвычайной важности располагалось на одном стержне, соединяющем Землю с Небом. На любые вопросы существовал ответ, нужно было лишь не полениться и хорошо поискать в книгах.
— За три тысячелетия существования еврейского народа, — пояснял рав Штарк, — раввины успели обсудить любые возможные в нашем мире вопросы и рассмотреть все бытующие ситуации. Мир в общем-то повторяет себя. И хоть каждому поколению кажется, будто оно переживает нечто особенное, на самом деле это уже было, и не один раз.
Вспоминая покойного раввина, реб Вульф всегда мысленно возвращался к одной истории. Сама по себе она могла показаться курьезом, но, переплетаясь с другими, вьющимися вдоль фактов, словно виноград вокруг столбов беседки, она отбрасывала уютную тень на происходящее, будто укрывая его от разрушительных лучей рационализма.
В синагоге долгие годы не было электричества. Освещали ее газовые рожки, старинные приспособления, бывшие в ходу, наверное, еще в девятнадцатом веке. Поступавший в рожок газ раскаливал добела металлическую сетку, и она светила примерно как сорокаваттная лампочка. Грело такое устройство больше, чем освещало, и в летние субботы прихожане, обливаясь потом, требовали от старосты немедленного перехода на электричество, сулившее вентиляторы, кондиционеры и яркий свет люстр.
С раввином Штарком разговаривать они не решались. На любой вопрос у него находилось минимум три ответа: энциклопедические знания и гибкость суждений, отточенная многолетним изучением Талмуда, превращали спор с раввином в совершенно бесполезное занятие.
Пользоваться электричеством, вырабатываемым в субботу, рав Штарк не хотел. Отговорки и объяснения, что, мол, этим же током, бегущим по той же самой сети, пользуются больницы, которым закон разрешает нарушать субботу ради спасения жизни больных, он отбрасывал с легким отвращением. В «Ноам Алихот» все должно было происходить по высшему уровню кошерности.
Трубки, подающие газ в рожки, проложили много лет назад. Фирма, ремонтирующая это устройство, давно закончила свое существование; наверное, кроме реховотской синагоги, никто в Израиле газом уже не освещался. Одна из трубок отошла от крепления и повисла над проходом. Когда во время праздника Суккот молящиеся торжественно огибали «биму» с лулавами в руках, верхушки пальмовых веток задевали трубку. Чтобы не испортить лулав, приходилось слегка наклоняться, и с годами этот полупоклон вошел в привычку, а еще с годами стал частью традиции.
Спустя пятнадцать лет уже никто не помнил истинной причины ее возникновения. Газопровод по-прежнему безотказно работал, прихожане, вернее, уже дети и внуки первых прихожан с наступлением лета начинали докучать реб Вульфу традиционными просьбами о переходе на электричество, а огибая «биму» с лулавами в руках, торжественно кланялись. Причем уже не чуть-чуть, как отцы-основатели, а полным поклоном.
Старики рассказывали, будто когда-то на месте, где совершают поклон, сидел во время праздника Суккот большой праведник. То ли Хазон Иш, то ли рав Кук — тут мнения расходились. Настоящая традиция никогда ведь не бывает однозначной. Рав Штарк не пресекал этих разговоров, и реб Вульф, следуя примеру раввина, тоже помалкивал.
История, которую староста никак не мог позабыть, произошла после того, как газопровод наконец-то поломался. Что-то где-то разошлось, и синагогу наполнил явственный запах газа. Вызывать для ремонта было некого, и рав Штарк нехотя дал согласие на замену рожков электрическими лампочками.
Случилось это перед осенними праздниками, обрадованные прихожане немедленно собрали деньги, и Рош а-шана справляли уже под ослепительным светом люстр и прохладное жужжание кондиционера. На Суккот рав Штарк, как обычно, возглавил шествие с лулавом в руках. Дойдя до того самого места, он на секунду замешкался и взглянул вверх. От кончика лулава до ближайшей помехи — потолка — было метров пятнадцать. Рав Штарк помедлил еще мгновение, а затем склонился в поклоне. Его движение повторили все молящиеся, и с тех пор традиция кланяться давно разобранной газовой трубке стала неотъемлемой частью обычаев старейшей синагоги Реховота.
О, с нечистой силой рав Штарк наверняка бы справился играючи. Полистал бы книги и нашел, как поступили в подобном случае лет триста-четыреста назад где-нибудь в Польше или Марокко. Увы, нам не дано познать ни спокойствия злодеев, ни мучений праведников. Путем «средних» влечет обыкновенного человека судьба, окуная попеременно то в жестянку с дегтем, то в бочку с медом. С нечистью предстояло бороться самостоятельно: счастливые времена, осененные присутствием рава Штарка, навсегда канули в прошлое.
Члены совета сидели в задней комнате совершенно пустой синагоги и горестно размышляли о будущем. Рисовалось оно довольно мрачным. Если придать делу широкую огласку, то есть обратиться за помощью в раввинат, помощь, возможно, будет оказана, но доброе имя «Ноам Алихот» окажется безнадежно подпорченным, и кто знает, найдутся ли еще желающие молиться в загаженном нечистой силой месте. Нужно было искать нетрадиционные решения, однако они, как назло, не приходили в голову.
Идея осенила Нисима, владельца овощной лавки — «басты» — на рынке. В синагоге молились и ашкеназы и сефарды: порядок службы покойный раввин подобрал таким образом, чтобы он подходил представителям всех общин. Нисим, выходец из Ирака, не отличался ни тонкостью манер, ни правильностью речи, но зато по части идей мог положить на лопатки многих краснобаев.
— Харэ гадать! — воскликнул Нисим, решительно хлопая ладонью по столу. — Обратимся к хабадникам, хабадники спросят Ребе. Как Ребе скажет, так и поступим! Мы еще увидим полный ренессанс нашей синагоги!
Идея, по правде сказать, не отличалась оригинальностью; весь Реховот был оклеен красочными плакатами, изображавшими покойного Любавического Ребе на фоне его многотомного собрания бесед с хасидами.
«Обращаемся к Ребе, — утверждали плакаты, — и видим чудеса!»
Способ потустороннего общения с умершим праведником в глазах составителей плакатов выглядел довольно просто: нужно было всего лишь изложить свою просьбу на бумажке и всунуть ее наобум между страницами одного из томов. В том месте, куда угодила записка, обязательно находился ответ на заданный вопрос.
Хабадские молодцы раздавали листовки с душещипательными описаниями чудес, случившихся по вышеприведенному рецепту, удивительного проникновения Ребе в самую сердцевину задаваемого вопроса и необыкновенной мудрости найденных ответов.
Удивляться, впрочем, было нечему: поскольку к Ребе обращались примерно по одному и тому же кругу проблем, вероятность получить подходящий ответ оказывалась куда выше среднестатистической.
Третий член совета, Акива, экзотический еврей с Острова Свободы, промолчал. Он вообще почти всегда молчал, поблескивая коричневой лысиной. Тоненькие, полоской, усы, сильный испанский акцент и неизменный запах кубинских сигар. Слова он расходовал нехотя, словно пересчитывая, проверяя каждое на вкус и форму, прежде чем выпустить изо рта в свободный эфир.
Разговорить Акиву считалось в «Ноам Алихот» невозможным делом. Как видно, кастровский режим научил его слушать, а слова держать при себе. Среди беспрестанно балаболящих членов общины молчаливость казалась почти совершенством, сыгравшим решающую роль при избрании Акивы в совет. Правда, кроме этого несомненного достоинства, он был одним из главных израильских импортеров кубинского табака, и его щедрые пожертвования тоже сыграли свою роль.
Поскольку других предложений не поступило, «большая тройка» сразу отправилась в хабадскую синагогу. Раввина на месте не оказалось, старосты тоже, и «тройка» повернула было к выходу, но тут на ее пути оказался меламед, преподаватель младших классов хабадской школы. Вечно взъерошенный, с клочковатой, начинающей седеть бородой, он регулярно приносил в «Ноам Алихот» листочки с комментариями покойного Ребе к недельной главе Торы.
— Реб Вульф! — воскликнул меламед. — Добро пожаловать! Что же привело уважаемых членов правления под нашу крышу?
Узнав о причине визита, меламед расцвел.
— Друзья, вы ж на правильном пути! — радостно воскликнул он, подталкивая реб Вульфа к стеллажу с собранием сочинений Ребе. — Вот он, источник мудрости, кладезь знаний, родниковая вода исцеления. Пишите ж скорей вашу просьбу, и ответ не заставит себя ждать.
На формулировку вопроса и запись его на бумаге ушло не более трех четвертей часа. Подобная тщательность может показаться чрезмерной, но если вдуматься, кому задавался вопрос и из каких глубин должен был воспоследовать ответ, то сорок пять минут выглядят вполне приемлемым, даже граничащим с поспешностью, интервалом.
