Владимир Михайлов - Вариант «И»
Вот как рисовался – или должен был рисоваться современникам жизненный путь человека, которого многие хотели видеть государем всея Руси – и не только Великия и Белыя.
То есть, во всяком случае, – так был он изложен в документе, который был составлен покойным генералом вряд ли по его собственной инициативе и который теперь – это я понял сразу – следовало как можно быстрее размножить и повсеместно распространить еще до открытия Программного съезда партии азороссов.
– У меня там утюг, – сказала Наташа, пытаясь встать.
Я не пустил ее:
– Подожди…
– Я уже давно жду, – сказала она, – что на меня обратит внимание кто-нибудь из присутствующих.
– Ты! – сказал я.
Погодя она сказала:
– Какой мужчина! Конечно, поношенный слегка, местами потерт до основы, краски повыгорели, да и заплатки… но вот греет же – временами, когда не очень холодно.
Я не обиделся. Так оно и было.
– А почему, – поинтересовалась она, – повелитель не мог обождать до постели? Молодой пыл?
– А потому, – ответил я, – что до постели еще ох как далеко. Здесь мы на ночь не останемся.
– Ты серьезно? Почему?
– У меня застарелая привычка: уснув – наутро просыпаться. А здесь может получиться и наоборот.
Она, конечно, поняла. И нахмурилась.
– Куда же мы?.. К тебе в отель?
– Вряд ли это лучше.
– Куда тогда?
– Не знаю. Придумаем. Важно выйти на улицу – а там, как говорится, битва сама покажет.
Я боялся, что придется ее уговаривать. Я и себя самого убедил не без труда: устал, как эскалатор в метро, весь день крутился, и хотелось спать. Но Наталья недаром была умницей.
– Что же, – сказала она, – придется выключить утюг.
– И забрать все мои кассеты, – решил я. – Им вредно долго лежать на одном месте.
– Господи, – сказала Наташа. – И подумать не могла, что придется вот так петлять – в своем городе…
– Да ну, – сказал я. – С чего ты взяла, что это – наш город? Их тут, в пространстве Москвы, много, и сейчас мы как раз в чужом.
– Чей же этот, по-твоему?
– Как и всякий центр мирового значения – он ничей. Вернее, в нем слишком много хозяев – неофициальных, но от того не менее сильных. Но то, что нам приходится скрываться, – верный признак того, что нас принимают всерьез.
– Ты в этом уверен? – неожиданно спросила она. – Нет, не в том, что нас принимают всерьез, в другом: что мы – вернее, ты и твои единомышленники – действительно серьезная сила?
– А ты уверена, что знаешь, на чьей я стороне?
– Не смеши. Это на тебе написано метровыми буквами, светящимися в темноте.
– Ну пусть даже так; а ты сомневаешься? Для этого есть основания?
– По-моему, да.
– Ну, – сказал я неопределенно, – всегда возможны неожиданности.
– Ты хочешь сказать, что…
– Если бы я ждал чего-то конкретного, это уже не было бы неожиданностью. И обрати внимание на множественное число. Они могут быть с любой стороны – в пользу и одних, и других. И, если можно, закончим этот разговор: время уходит, а дел на сегодня еще предостаточно.
– Довлеет дневи злоба его, – согласилась она, легко спрыгнув со стула. Протянула мне кассеты.
– Теперь ответственность на тебе.
Я кивнул. Брать на себя ответственность мне приходилось не впервой. Упрятал кассеты в карман и подхватил приготовленную во время нашего разговора сумку. Она была тяжелой даже на вид.
– Что там у тебя такое?
– Бритва, – сказал я.
– О-о. И, разумеется, пижама, зубная щетка. И дезодорант…
– Ну а как же без этого? – подтвердил я.
Глава восьмая
1
Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой – по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом: настоящее произведение искусства не может быть повторением уже существующего. Руководствуясь этим же принципом, я оставил машину у подъезда; с чужого крыльца мы сразу же повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси.
Пока мы шли и ловили машину, я успел разместить предстоящие действия на часовой сетке и принялся работать. Воспользовавшись телефоном такси – он был надежнее мобильника, – я позвонил очередной моей журналистской жертве – генералу Филину. Против ожидания, он отозвался своим, достойным Большого театра, баритоном:
– Филин. Слушаю.
– Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит корреспондент немецкого журнала на русском языке…
Он прервал меня неожиданно:
– Ваша фамилия?
– Вебер.
– Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, тот самый, что берет интервью?
– Так точно, – откликнулся я. Понятия не имею, почему я ответил именно словами «Так точно», хотя вполне возможно было сказать просто: «Да, это я» или «Вы не ошиблись». Было что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать по-солдатски. И его это, кажется, не удивило. Он и в самом деле был генералом, то есть буквально – всеобщим начальником. И к тому же читал немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было сказать далеко не о каждом военачальнике.
– Чем могу помочь? – спросил генерал.
– Если бы вы согласились ответить на несколько вопросов…
– Когда?
– Когда вам будет удобно. Хотелось бы не позже завтрашнего дня.
Его молчание длилось не более полусекунды.
– Завтра – сложно. А сегодня?
Такого я просто не ожидал.
– Это было бы прекрасно!
– Адрес знаете?
Не дожидаясь ответа, он назвал адрес.
– Сколько вам нужно времени?
Я мгновенно прикинул.
– Минут двадцать пять…
– Жду вас через тридцать минут.
– Нас пропустят?
На мой наивный вопрос он даже не стал отвечать – просто положил трубку.
Я дал шоферу новый ориентир. Мужик был сообразительный, а трубка в его телефоне – громкой, так что я мог бы и не утруждать себя.
– Не первый раз туда вожу, – сказал он. – Серьезный мужчина. Ему можно верить.
– А вам? – спросил я.
– Да как в чем. Но насчет него – правда, он такой. Если бы его надо было куда-то выбрать, я бы голоснул, не задумываясь. Только он политикой не занимается. Или тоже начал?
– Вот узнаем, – сказал я неопределенно.
– А где потом можно будет прочитать?
Я невольно усмехнулся:
– Вы что, серьезно?
– Будьте уверены.
– Право, не знаю, что сказать. Журнал – дело не быстрое… Могу только пообещать: если опять придется с вами ехать – честно расскажу.
Этот водила мне чем-то нравился. Вообще у меня нет привычки раздавать подобные обещания. Он же, запустив руку в карман, вытащил оттуда карточку:
– Понадобится машина – позвоните. Обслужу без очереди.
– Спасибо, – сказал я. – Вполне может случиться.
Ведь и на самом деле могло.
Машина тем временем неслась по четырехполосной – в одном направлении – эстакаде Северо-Восток – Центр – Юго-Запад. Эстакада была скоростной, и озаренные ртутным светом спицы великого московского колеса быстро поворачивались под нами. Трасса – на высоте тридцатых этажей, а значит – над крышами, потому что проходила она не над местами высотной застройки – стрелой летела, оставляя слева внизу Ярославское шоссе и Мещанскую. Справа медленно отступала назад Останкинская башня, но еще поодаль от нее, над зеленым массивом, объединяющим Выставку, Останкинский парк и Ботанический сад, уже много лет как слившиеся в одну нераздельную территорию, магистраль отделила от себя приток, плавно ускользнувший влево – на Сокольники, Измайлово и дальше – к Среднему и Внешнему Высоким Кольцам. Дворец Ремесел, занимавший вот уже лет пятнадцать добрую половину территории Выставки, заменивший разброс ее когдатошних павильонов и павильончиков, на мгновения угрожающе воздвигся над нами, но тут же исчез за спинами, а впереди уже ярко-желтым световым шаром обозначилась четырехъярусная развязка вправо, на эстакаду Северо-Запад – Центр, к Ленинградскому проспекту; мы стремились все дальше, поравнялись – на расстоянии – со Стрелецкой башней – самым крупным в Москве торговым центром в середине Стрелецких переулков. Водитель стал перестраиваться вправо. Над Самотекой ушла развязка вправо, к Можайскому радиусу. Над нами подсвеченное московскими огнями небо на исчезающее мгновение перечеркнула линия монорельса Кунцево – Перово, почти сразу за нею отвернул съезд к магистрали Юго-Запад – Центр. Дальше наша трасса пролетит, вычленив из себя поворот над Воронцовскими прудами влево, на Среднее кольцо, и уже вскоре после этого сама вольется в Первое Внешнее кольцо; но так далеко нам не нужно было, мы уже крутнулись на вираже развязки и снижались к Волхонке. Там съезд на землю не самый удобный, и я выбрал бы скорее всего другой маршрут – но то я, а другое – московский профессионал. При всех нынешних многоярусных эстакадах, ездить в столице все равно оставалось тесно и иной раз казалось, что впору расталкивать машины плечами, но наш шеф ухитрился проскользнуть без сучка без задоринки, хотя раза два мне показалось, что он каким-то непостижимым образом умудрялся не протискиваться между машинами, а просто проезжать сквозь них – тем не менее не причиняя им ни малейшего вреда. Я душевно позавидовал его умению, понимая, что мне всего остатка жизни не хватит, чтобы научиться так водить – да и одного умения тут мало, талант нужен; а мы тем временем уже оказались в переулке, пустое спокойствие которого после только что бывшей вокруг магистрали показалось просто нереальным. Мне еще казалось, что мы едем, а машина уже стояла перед стеклянным подъездом тридцатишестиэтажки, на месте разрешенной остановки, как о том свидетельствовал знак; прочие территории были расписаны по жильцам. Я искренне поблагодарил, вылез, помог высадиться немного, по-моему, ошалевшей Наташе, подошел к окошку и расплатился. И не мог не поблагодарить за искусство.
