DNR - Леонид Каганов
— Может, ты просто самый талантливый?
— Вот это правда.
— А директор твой фанат?
— Он ко мне даже не зашел ни разу. Я просто самый скандальный, бэби.
Лицо его было совершенно серьезным.
— Ты не скандальный, ты милый. Да зачем корпорации скандал? — Я задумалась, посмотрела на свою кружку пива и сделала пару глотков. Пара глотков не повредит. — Нет, бывает такая тема — вирусный маркетинг, но в музыкальном бизнесе…
— Да им посрать на музыку, бэби! Чем громче скандал вокруг меня, тем лучше их протезы, сама же всё понимаешь. А тебя почему выбрали, догадалась?
— Почему?
— Ты лицо скандала. Специальная пресс-девочка для битья. У тебя за плечами уже рухнул первый банк Америки, и ты оправдывалась перед всем интернетом.
— Откуда ты знаешь? — опешила я.
Рики пожал плечами.
— Можно подумать, у вас тут плохо с информацией. Поспрашивал пылесоса, кто ты. У вас тут очень откровенные пылесосы, всезнающие.
Мы долго молчали. Бармен убрал пустые кружки и принес новые, хотя мы не просили.
— Ты обиделся на Эрика?
— А что обижаться на маразматика? — Рики пожал плечами. — Это уже не тот Эрик. Вы тут мне кричите, будто я не тот. А что Эрик не тот, не видите. Хотя каждый из вас уже не тот даже когда уснул и проснулся. Я помню, как Эрик после вручения Грэмми нажрался и проснулся не тот — с манией, будто его все деньгами обижают. И потом еще много раз умер, только вы не заметили, потому что только на тело смотрите. Потому что вас в детстве старая сука миссис Гувен не била тростью и не орала, что душа важнее тела. Ты даже не заметила, как Эрик умер на бис прямо при тебе — когда навал меня жертвой аборта. Эрик, с которым мы росли в католическом приюте, с которым дрались и ссорились, никогда бы этого не сказал!
Я вздохнула.
— Он тебя обозвал ужасными дискриминирующими словами, мне так стыдно за него. Ты можешь подать в суд и отсудить денег. Или создать петицию, набрать голосов и растоптать его как личность, видео же есть.
— Зачем? — Он снова пожал плечами. — Я жертва аборта, все знали. Школьница спуталась с каким-то гастрольным трубачом, её родня позорила, то ли сделали аборт, то ли выкидыш был, не знаю. Но меня подкинули на крыльцо. А ей наверно сказали, что умер. У нас и погрязнее истории были. Про такие вещи шепотом говорят училки, поварихи, и все знают. В письмах и газетах не пишут, поэтому до вас такое не доходит.
— Тогда откуда ты знаешь?
— А откуда Эрик знает?
— Но Эрик-то живой…
— И ты туда же? — угрожающе произнес Рики и привстал.
— Ладно, — Я примиряюще похлопала его по руке. — Ты жертва аборта, я девочка для битья. Ну и какой у нас выход?
— Выхода нет. От меня ждут, что я стану нарушать правила и будет скандал. От тебя — что попытаешься все уладить и объяснить для прессы, а прессе только того и надо.
Сердце вдруг кольнуло — похоже, он был прав.
— Ну так сделай не то, что ждут, Рики! Выйди и отыграй концерт старых песен. Я тебе напишу, какие в наше время можно петь, а какие уже нет. В конце споёшь «Hand full of blood», зал встанет и зажжет огоньки. От тебя ждут скандала, а ты назло — спокойное мероприятие. Тебя все будут хотеть снова.
Рик задумчиво допил свою бутылку и шкала снова обновилась. Вечная бутылка.
— Тогда это не я буду. Важно собой остаться, а не назло кому-то сделать.
— Так это же твои песни, Рики! Тебя не чужие петь заставляют! Просто спой свои хиты!
Он помолчал.
— Знаешь, за что меня мисс Гувен возненавидела? Она нам каждый день на молитве твердила, что праведники не умрут, а будут вечно отдыхать в Раю. А я спросил, нахера им вечность, если они не работают и не меняются. Отдыхают и сопли жуют, как им жилось раньше, по сути мертвые и есть. Она долго сопела и просто ударила палкой. А в шесть лет палкой больно… Короче, вариантов не вижу, они всё просчитали.
— Кто просчитал? «Биофьюжн»?
— Нейросети ваши. Кто тут у вас всем управляет.
— С ума сошел? Мы управляем, люди. Нейросети наши помощники.
— Это они вам сказали?
— Это все знают.
— Да? А кто войны прекратил?
— Нейросети. Ну, помогли найти соглашение…
— Ну вот.
Я замолчала.
— Но ты же сам нейросеть!
— Нет, бэби, — усмехнулся Рики, — я свой отдельный подвал под гаражом на лужайке. Я всегда был сам по себе, даже тут. — Он глубоко задумался. — Фак! А ты права, бэби! Единственный способ не играть по их правилам — сыграть по правилам. И это будет хорошая шутка, я такое люблю. Спою старые песни, как граммофон. И посмотрю на их лица. Хотели музыкального робота? Нате, богарты. А тебя похвалят, бэби, что уговорила меня быть приличным.
— Спасибо, — Я вздохнула. — Для меня это правда очень важно. Хотя мне жаль, что я так и не услышу, что за новые песни у тебя.
— Тебе не понравится.
— А если понравится?
Рики почесал рукой в шевелюре, а затем переставил на мостовую пустые кружки и похлопал ладонью по столику-бочке.
— Умеешь стучать ритм?
— Нет, но мой бывший — перкуссионист…
— Просто делай так: два хлопка, как аплодисменты, — и по бочке. Раз-два — бум! Раз-два — бум! Громче!
— Но люди…
— Да посрать, бэби!
Мы сидели друг напротив друга, хлопали и ритмично стучали по столу, Рики улыбался, и я вдруг поняла, насколько это и впрямь интересное занятие.
А потом он начал изображать звуки гитары, да так похоже, что прохожие стали останавливаться и доставать телефоны — я это видела краем глаза, надо было держать ритм. А потом Рики запел… Не просто запел — заорал на весь старый город.
Это был и ужас, и стыд, и одновременно невероятная красота. Я не знаю, на что это похоже, но только не на «Роллинг Молли». Я никогда раньше такого не слышала, тут был и бит, и хип-хоп, и пронзительный вокал от высоких нот до самой хрипоты. Я потом сто раз смотрела те видео, а тогда была словно в гипнозе — сидела с восторженными глазами, отрыв рот, и ритмично била по бочке… И вся толпа тоже была в гипнозе.
Кончилась песня, спало оцепенение — кто-то истошно захлопал, кто-то стоял с открытым ртом и продолжал снимать, а вдалеке над домами уже стрекотал, мигая красным и синим, полицейский кар.
— Это
