Роберт Сильверберг - Журнал "Если" 1999, номер 11
Но об этом потом. Я обещал поведать перед уходом всю свою историю и сдержу обещание. Через час встанет солнце, и ты обо всем узнаешь. Еще через час, в семь утра, я стану свободным человеком. Меня освободил тот же суд, который меня сюда отправил.
Многие ли могут похвастаться, что признаны нормальными по приговору суда?
Мой чемодан уже собран.
Я не всегда блаженствовал в этой чудесной угловой палате с высокими окнами. Сюда меня перевели из уважения, а также за примерное поведение. Я буду скучать по своей палате. Последние несколько месяцев я пристрастился к чтению классики; устав от чтения, я отдыхал, глядя на репродукцию Ван-Гога. На стене над кроватью можно разглядеть прямоугольное пятно – здесь висела репродукция. Перед выпиской я купил на почте специальную тубу, чтобы, уходя, положить туда репродукцию.
Солнечными днями я прогуливался перед корпусом, пересекал лужайки, бродил по усыпанным гравием аллеям под густыми деревьями. Мне нравилось оглядываться на солидные, осанистые корпуса из светлого кирпича. Это зрелище вселяло в меня уверенность. Теперь мне придется покинуть лечебницу. Так решил суд, и я подчиняюсь.
Моя палата расположена на нижнем этаже, но на окне нет решетки. Ночью я был волен открыть окно, пройтись по так называемой Восточной лужайке, купаясь в лунном свете, и достичь темной полоски деревьев в миле отсюда, обозначающей дорогу.
За дорогой раскинулись плоские поля техасского хлопка. Дальше, за полями – горизонт, воображаемая линия, отделяющая землю от небес.
Воображаемая! Значит ли это, что линии не существует, ибо земля и небеса не смыкаются вовеки? Так говорил Фома Аквинский.
Или «воображаемая» она потому, что между небесами и землей нет границы?
Это я и вознамерился осуществить – исследовать пограничье между землей и небом. И попал в беду. Философские размышления сулят опасности, чреваты безумием. Возможно, человеку вообще не стоит пытаться постичь замысел Всевышнего. Гораздо спокойнее чинить краны.
Так или иначе, на моем окне решеток нет. День за днем я доказываю свою нормальность тем, что не вылезаю из окна.
В последнее время я сильно заинтересовался психиатрией, работой человеческого мозга и много читаю о физической природе мысли, нейробиологии.
Подумай об апельсине у тебя в руке, Пит. Ты видишь оранжевый шар, чувствуешь его восковую, в ямочках, поверхность. А теперь представь треск, который издаст апельсин, когда ты станешь сдирать с него шкуру, попробуй ощутить сок, вкус, запах, пощипывание языка. Разве не наполнился твой рот слюной, Пит? Это потому, что твой мозг создал образ, воображаемую модель ощущений. Образ настолько реален, что у тебя сами собой текут слюнки.
Образ апельсина – все равно что работающая модель мироздания, позволяющая анализировать ситуацию, планировать, испытывать альтернативные стратегии, действовать, выживать. Такие модели делают нас теми, кто мы есть.
Но в некоторых головах рождаются искаженные модели. Такие головы поражены безумием. Об этом я знаю мало. Известно лишь, что один из видов безумия – не сознавать, что модель – это все, что нам суждено познать.
Ладно, коль уж без рассказа не обойтись, примусь за дело.
Мой проект родился рано, когда мне было всего три года. Я смотрел «Улицу Сезам» и, как все дети, учился буквам и цифрам. Помнишь? Каждая передача знакомила с тремя буквами и одной цифрой? Не помнишь? Стареешь, Пит…
В общем, моей любимой буквой была «X», а цифрой – шесть. Буква «X» в моей фамилии присутствовала и так, дело было за шестеркой. Внезапно меня осенило: фамилия пишется «C-a-x-6-t-o-n», только и всего! Шестерка не будет произноситься, как не произносится «е» в конце многих английских слов.
Через три года, в свой первый школьный день, я сказал учительнице, что знаю свою фамилию по буквам и могу ее написать.
– Покажи, – сказала она.
Я написал: «C-a-x-6-t-o-n» и объяснил:
– «Шесть» не произносится.
– Нет, шестерка здесь лишняя. – И мисс Смит заставила меня написать фамилию без шестерки.
Спустя несколько минут я поднял голову и увидел, что она наблюдает за мной с участливым любопытством, как за неисправимым чудаком.
В то время мои родители часто ссорились. Я поведал отцу о непроизносимой шестерке. Однажды, когда они с матерью отдыхали в кухне после очередной ссоры, он сказал:
– Сынок у нас умный, но… странный. Утверждает, будто в нашей фамилии между «X» и «Т» стоит шестерка. Но ведь что удивительно: в детстве я тоже так думал.
Он засмеялся, но мать не перестала плакать. А потом отец нас бросил.
Мать стала посещать церковь и брать меня с собой. Пока пастор читал молитвы, нам полагалось сидеть с закрытыми глазами. Иногда я подглядывал за пастором, который молился с открытыми глазами, глядя в потолок. Это означало, что Бог находится там, наверху, но мне было страшно туда смотреть: я боялся увидеть Его. Я очень надеялся, что Господь вернет мне отца, но Он этого не сделал. Мы с отцом больше ни разу не виделись.
Но все же иногда Бог говорил со мной. Он подтверждал, что в моей фамилии после «X» действительно должна быть шестерка.
Дедушка, мамин отец, подарил мне на десятый день рождения игру «Монополия». Увы, мать быстро устала со мной играть, а других партнеров у меня не было. Помню, как-то дождливым днем я затеял игру с самим собой. Я составил список цифр от двух до двенадцати и произвольно их перемешал. Потом я стал бросать кости. Я решил, что если за одиннадцать бросков получу записанные цифры в том же порядке, в каком они теперь расположены, то отец вернется домой. К этой игре я возвращался в часы досуга много лет подряд.
В старших классах я узнал, что вероятность расположить одиннадцать цифр в нужном порядке равна 1 : 2853670611. Таковы были шансы, что отец вернется.
В младшей средней школе я познакомился с Эвелин. Это произошло в вестибюле, перед кабинетом школьного психиатра. Позже мы узнали, что у нас одинаковый диагноз: пограничное состояние перед шизофренией. Она была вроде меня: худая и веснушчатая.
Отец Эвелин преподавал в колледже математику. Мы знали про себя, что очень умны, и были правы: оба прекрасно проходили отборочные тесты, правда, только по математике.
Тогда же я отпустил длинные волосы и с тех пор хожу длинноволосый. В колледже я отрастил усы. Такие усы, как у меня, наверное, и сейчас не в моде, но мне нравится.
Эвелин стала одной из первых обладательниц компьютера «Эппл II Плюс». Отец подарил его на день рождения дочери. У него был процессор «Моторола 6502», 48 килобайт оперативной памяти, черно-белый монитор и дисковод на 128 килобайт. После школы я отправлялся к ней, и мы принимались мучить компьютер. Мы писали программы на языке «Эпплсофт Бейсик» – сущий кошмар, но нам это казалось чудом.
У этого компьютера был генератор случайных чисел. Функция RND(l) давала произвольное число от ноля до одного, функция RND(26) – число от ноля до двадцати шести, а INT/RND(26) делало число целым. Нам ничего не стоило написать программу, в которой 1 '"* А, 2 = В и так далее. Мы не отвлекались на знаки препинания. Мы назвали свою программу «Обезьяна Моторола» и стали проверять гипотезу, что даже обезьяна, печатая на протяжении веков произвольные знаки, способна создать шекспировскую трагедию.
У «Эппла» уходило около четырех часов на заполнение одной дискеты «произвольным текстом». Загрузив перед сном программу, Эвелин выпускала «Обезьяну», утром меняла дискету и перед уходом в школу все начинала снова. Ее мать испугалась, что им будут приходить огромные счета за электричество, но я убедил ее, что экономнее на неделю оставить компьютер в работающем состоянии, чем каждый раз включать его, сотрясая и оглашая писком весь дом.
После уроков мы просматривали получившуюся ахинею, гоняя ее по экрану, в поисках осмысленного слова, а то и целой фразы. После первого прогона мы изменили функцию на INT/RND(27), сделав из «27» пропуск: просматривать сплошной текст, без пробелов между словами, оказалось невозможно.
Я сказал «между словами»? Это я погорячился. Строки приобрели следующий вид:
GMJRDBRKMHDNFWVYNVE OQ FFVH
После второго прогона мы изменили функцию на INT/RND(31), превратив дополнительные пять знаков в пробелы. В итоге цепочки букв разбились на похожие на слова куски:
GMJRD BRKMHDNF WVYNVE OQ FFVH
Как видишь, дополнительные пробелы мало что дали.
Месяц шел за месяцем, и я постепенно уяснил, что поиск смысла в произвольном тексте «Эппла» равнозначен поиску в почтовом ящике отцовской весточки.
В шекспировской строке примерно тридцать букв. Вероятность получить хотя бы одну шекспировскую строку равнялась миллиардной доле процента. Но до нас с Эвелин это дошло только в выпускном классе.
Один раз мы увидели нечто вроде содержания учебника физики, опубликованного году этак в 2247, но тогда мы этого не поняли.
