РОБЕРТ ХОЛДСТОК - Lavondyss_Rus
Так что всю работу на маленькой ферме выполнял Эдвард Кости, который заодно ухаживал за садом и теплицами. Хотя гости часто считали Кости (сам он предпочитал, чтобы его называли по фамилии) «садовником».
Он жил в небольшом доме недалеко от дома Китонов и — после войны — сам владел большой частью скота на ферме. Ему платили самыми разными способами, но он сам говорил, что самый лучший — яблочный сидр.
Таллис очень любила мистера Кости и в детстве провела с ним много часов, помогая в теплицах или в саду, слушая его истории и песни и рассказывая ему свои. Только став постарше, она слегка отдалилась от него, втайне занимаясь своими странными делами.
Первое воспоминание Таллис — Гарри, ее дважды потерянный брат.
На самом деле сводный брат. Джеймс Китон был женат — первым браком — на женщине из Ирландии, умершей в Лондоне в самом начале войны. Он женился на другой, очень быстро, и вскоре после этого родилась Таллис.
Таллис помнила Гарри веселым, ласковым и восхитительно озорным; у него были светлые волосы, блестящие глаза и ловкие пальцы, никогда не забывавшие пощекотать ее. В 1946-ом он неожиданно вернулся с войны, причем они получили извещение: «пропал без вести; предположительно мертв». Она помнила, как он нес ее на плечах через поля, отделявшие их сад от Луга Камней Трактли, на котором пять упавших камней отмечали древние могилы.
Он сажал ее на ветки и угрожал там и оставить. Она живо помнила ожог на его лице — ужасное пятно! — и голос, временами печальный. Ожог появился после падения его самолета где-то во Франции. Печаль шла из глубин сердца.
Ей было всего три года, когда эти воспоминания стали частью ее жизни, но она никогда не забывала, как, казалось, весь дом, вся земля пела, когда приезжал Гарри; она воспринимала это по-своему, по-детски, несмотря на тень, которую он носил с собой.
Она помнила и злые голоса. Гарри и его приемная мать не слишком хорошо ладили друг с другом. Иногда, из своей маленькой комнаты наверху, Таллис видела, как отец и брат идут по полям бок о бок, погруженные в разговор или в свои мысли. Тогда ей становилось невыразимо печально, и звук швейной машинки в комнате внизу казался похожим на сердитое рычание.
На рассвете одного летнего дня, незадолго до ее четвертого дня рождения, Гарри приехал, чтобы попрощаться. Она помнила, как он наклонился и поцеловал ее. Он выглядел больным. Рана в груди, подумала она. Она спросила, и он ответил: «Кое-кто выстрелил в меня стрелой».
Его глаза сверкнули в полутьме, одна-единственная слеза упала на ее рот, и он прошептал: «Слушай меня, Таллис. И запоминай. Я буду недалеко. Понимаешь? Я буду недалеко! Обещаю. Придет день, и я увижу тебя. Обещаю от всего сердца».
«Куда ты собрался?» — прошептала она.
«В очень странное место. Недалеко отсюда. Место, которое я искал много лет и должен был найти намного раньше... Я люблю тебя, маленькая сестра. И постараюсь сообщать о себе...»
Она долго лежала без движения, не слизывая соленую слезу со своих губ, вновь и вновь слыша его слова и запоминая их навсегда. Вскоре она услышала звук мотоцикла.
Тогда она видела его в последний раз; несколько дней спустя она услышала, в первый раз, что Гарри мертв.
II
Таллис стала крошечным сконфуженным свидетелем ужасной потери. Дом превратился в могилу, холодную и гулкую. Отец сидел в одиночестве в дровяном сарае, сгорбившись и положив голову на руки. Так он проводил часы и дни. Иногда приходил Кости и садился рядом с ним, опираясь спиной о стену сарая и сложив руки; его губы незаметно двигались, как если бы он что-то говорил.
Гарри умер. Он не слишком часто бывал в семейном доме, хотя жил недалеко; его держали вдали споры с приемной матерью и еще кое-что, чего Таллис не понимала. Что-то связанное с войной, обожженным лицом, лесами — особенно Райхоупским — и призраками. Но что именно — тогда она не могла понять.
Дом стал каким-то неуютным. И когда ей исполнилось пять лет, она начала создавать тайные лагеря — не по годам ранняя деятельность для такой маленькой девочки.
Один из тайных лагерей находился в саду, на аллее, соединяющей два навеса с машинами; второй — на Лугу Камней Трактли; третий — в переплетении деревьев, главным образом ивы и ольхи, сгрудившихся на берегу ручья Виндбрук; и четвертый — любимый — на вершине холма Барроу-Хилл, в разрушенном загоне для овец, посреди земляных валов.
Каждый лагерь привлекал Таллис в разные времена года: летом она сидела и рисовала на Лугу Камней Трактли, но зимой, особенно в снег, шла на вершину Барроу-Хилла и, спрятавшись в укрытии, смотрела поверх Виндбрука на темное лицо Райхоупского леса.
В течение этих долгих месяцев она часто видела вдали Сломанного Парня; но он всегда ускользал, если она пыталась последовать за ним. Но изредка — всегда весной! — Таллис находила след зверя недалеко от дома или видела, как он, хромая, мелькает среди ближайших полей или перелесков.
В течение следующих лет детства ей очень не хватало родительского тепла. Раньше, когда они шли вместе, отец разговаривал с ней; теперь он вышагивал молча, далекий и холодный. И он больше не помнил имена деревьев. А мать, которая бывала с ней такой ласковой и игривой, побледнела, стала похожей на привидение. Покончив с работой в саду, она садилась за обеденный стол и писала письма, раздражаясь при малейших просьбах Таллис.
И Таллис сбегала в свои лагеря. После пятого дня рождения она приносила с собой книгу, которую ей оставил дедушка — замечательный том со сказками и легендами. Она еще не могла легко читать и поэтому поглощала картинки, придумывая собственные простые истории про рыцарей, королев, замки и странных зверей, бродивших по страницам книги.
Иногда она глядела на теснившиеся друг к другу буквы, которые, она знала, были написаны дедом. Она не могла прочитать ни слова, но никогда не просила родителей помочь ей. Однажды она слышала, как мать назвала письмо «глупой чепухой», предложила выбросить книгу и купить Таллис другую, такую же в точности. Отец отказался. «Старик перевернется в могиле. Мы не можем спорить с его последним желанием».
Письмо стало чем-то глубоко личным для девочки, хотя родители тоже читали его. Через несколько лет Таллис сумела прочитать начало, написанное рядом с заглавием, и несколько строчек за концом главы, где было свободное место и буквы стали побольше.
Моя дорогая Таллис!
Я уже старый человек, и вот пишу тебе холодным декабрьским вечером. Хотел бы я знать, полюбишь ли ты снег так же сильно, как я? Мне очень жаль, что он может лишить тебя свободы. Снег хранит старые воспоминания. Но ты найдешь правильную дорогу; я знаю, куда ты пойдешь отсюда. Сегодня вечером ты вела себя очень шумно, но я никогда не устаю слушать тебя. Иногда мне кажется, что ты пытаешься рассказать мне твои детские истории, взамен на все те рассказы, которые я прошептал тебе.
После этого буквы забрались на поля первой страницы следующей главы, стали нечеткими и неразборчивыми. И только в конце страницы она сумела прочитать, что
Он изучает их и называет мифаго. Они действительно очень странные создания и, я уверен, Сломанный Парень — один из них. Возможно, они...
Потом опять неразборчивый текст.
И последние слова:
Имена мест очень важны. Они содержат в себе — и скрывают — великую правду. Твое собственное имя изменило твою жизнь, и я требую, чтобы ты слушала, когда их шепчут. И, самое главное, ничего не бойся. Твой любящий дедушка, Оуэн.
Последние слова глубоко повлияли на девочку. Незадолго до седьмого дня рождения она сидела в своем лагере на берегу Виндбрука, и ей показалось, что она слышит чей-то шепот. Таллис вздрогнула. Голос был женский, но слов она не смогла разобрать. Быть может, ветер прошуршал в ивах или папоротнике, но в его голосе было слишком много человеческого.
Она повернулась и посмотрела в кусты. И увидела смутную тень, метнувшуюся прочь. Мгновенно вскочив, она бросилась за ней. Она была почти уверена, что преследует маленькую фигуру с капюшоном на голове, направляющуюся к густой роще, примыкавшей к Райхоупскому лесу. Фигура скользила между деревьями как тень, как облако; неясная и неразличимая, она быстро исчезла из вида.
Таллис бросила охоту, но не раньше, чем с радостью заметила, что кто-то примял папоротник на берегу реки. Конечно, это мог быть след оленя, но она точно знала, что преследовала не зверя.
Возвращаясь к своим камням, она дошла до брода через Виндбрук и заколебалась. Сейчас она могла бы пересечь широкий ручей, потом Поле Холма и подняться в лагерь на вершине Барроу-Хилл. Но она чувствовала себя замерзшей и испуганной. Здесь росли более тонкие деревья. Впереди местность поднималась, заканчиваясь голым кряжем, черневшим на фоне синего неба; справа вздымался Барроу-Хилл, к которому бежала узкая тропинка; отсюда его вершина казалась нагромождением неровных травянистых холмиков.
