Эдвард Лернер - «Если», 2002 № 01
— Вы блефуете, Ривелл, — сказал он.
Но Ривелл не останавливался.
Уордмен не мог бы вспомнить момента в жизни, когда он был так взбешен. Ему хотелось догнать мерзавца и задушить собственными руками. Но тюремщик сжал пальцы в кулаки и стал уговаривать себя, что он разумный человек, рациональный человек, гуманный человек. Так же, как разумен, рационален и гуманен был «Страж». Он требовал лишь покорности, так же, как и сам Уордмен. «Страж» и Уордмен наказывали лишь безумцев, подобных Ривеллу. Ривелл был антисоциален, саморазрушителен, и его следовало проучить. Для его же блага, как и для блага общества.
— Вы что, надеетесь отсюда выкарабкаться? — завопил Уордмен. Он сверлил взглядом спину Ривелла.
— Я никого за вами не пошлю! Вам придется ползти обратно самому!
Он стоял неподвижно, глядя, как Ривелл покидает пределы территории, как нетвердым шагом плетется к деревьям, схватившись руками за живот и склонив голову. Затем Уордмен повернулся и ушел к себе в кабинет, где принялся за месячный доклад: всего две попытки бегства за отчетный период — и обе неудачные.
Раза два или три он бросал взгляд в окно.
В первый раз он увидел Ривелла далеко в поле. Несчастный на четвереньках полз к лесу. В следующий раз он не увидел Ривелла, но услышал его душераздирающий крик. После этого Уордмену было нелегко сконцентрировать внимание на докладе.
Позже, к вечеру, он покинул здание.
Крики Ривелла порой доносились из леса, были слабоуловимыми, однако не прекращались. Уордмен слушал, сжимая и разжимая кулаки. Он заставлял себя не жалеть этого преступника.
Для блага самого Ривелла его надо как следует проучить.
Вскоре к начальнику тюрьмы подошел дежурный врач и сказал:
— Мистер Уордмен, пора принести его обратно.
Уордмен кивнул.
— Знаю, знаю. Но я хочу убедиться, что он усвоил урок.
— Господи, да вы послушайте!
Уордмен не хотел встречаться взглядом с доктором.
— Хорошо, тащите его обратно.
Когда доктор отошел, крики прекратились.
Уордмен прислушался. Тишина.
Доктор побежал за санитарами.
Ривелл лежал и кричал.
Он не чувствовал ничего, кроме боли и потребности кричать.
И если ему удавалось закричать громче, его мозг выгадывал долю секунды, чтобы совершить движение вперед. Он полз, прижимаясь животом к земле, и за последний час преодолел по крайней мере семь футов.
Его руку и голову можно было уже разглядеть с проселочной дороги, пересекавшей лес.
На одном чувственном уровне он ощущал лишь боль и слышал лишь свои крики. Но на другом — он был полностью и даже подчеркнуто открыт для мира, окружавшего его: стеблей травы у самых глаз, сучьев кустарника над головой, тишины, охватившей лес. Он даже увидел небольшой пикап, что остановился на обочине рядом с ним.
Обветренное лицо человека, вылезшего из машины, было испещрено глубокими морщинами. Одет он был просто и, вернее всего, был фермером. Он дотронулся до рукава Ривелла и спросил:
— Тебе плохо, парень?
— Васе… — кричал Ривелл. — Вассток!
— Тебя можно с места тронуть? — спросил фермер.
— Да-а-а, — завопил Ривелл. — На вассто-о-о…
— Я отвезу тебя к доктору.
Боль не утихла, когда фермер втащил Ривелла в свой пикап и положил на пол. Теперь он находился на максимальном расстоянии от передатчика. Боль достигла предела.
Фермер засунул в рот Ривеллу скатанный в трубку платок.
— Закуси его, — сказал он, — так будет легче.
Легче не стало, но крики заглохли. И он был благодарен фермеру. Собственный бесконтрольный вопль бесил его.
Он все запомнил.
И как они ехали сквозь густеющие сумерки, и как фермер втащил его в здание колониального вида, внутри переделанное в клинику. Он запомнил и лицо доктора, который потрогал его лоб и потом в сторонке поблагодарил фермера за то, что он привез Ривелла.
Они коротко поговорили, затем фермер уехал, а доктор вернулся к Ривеллу.
Доктор был молод, рыж и краснолиц. Он был одет в белый халат. Он был обозлен.
— Вы из тюрьмы, что ли? — спросил он.
Ривелл умудрился дернуть головой, что должно было означать согласие. Ему казалось, что подмышки распороты льдышками, кожу с шеи содрали наждаком, и некто безжалостный беспрестанно выкручивает ему локти и колени, словно его разделывают, как вареную курицу. Все тело было утыкано иголками, нервы разрезаны бритвами, а мышцы разбиты молотком. Чьи-то пальцы выдавливали глаза из глазниц. И в то же время гений, выдумавший эту боль, оставил в неприкосновенности мозг, чтобы несчастный не мог потерять сознание и забыть о мучениях.
— Бывают люди хуже зверей, — сказал доктор. — Я постараюсь извлечь это из вашего тела. Я не знаю, что у меня получится, нам не положено знать, как устроен датчик, но я постараюсь избавить вас от него.
Он отошел и вскоре вернулся со шприцем.
— Сейчас вы заснете, — пообещал он.
— О-о-о-о…
— Его там нет. Его вообще нет в лесу!
Уордмен уничтожил доктора взглядом, но понимал, что придется смириться с этой вестью.
— Понятно, — произнес он. — Кто-то увез его. У него был сообщник.
— Сомневаюсь, — возразил доктор. — Любой, кто посмеет помочь беглецу, закончит свои дни здесь.
— И тем не менее, — возразил Уордмен, — я вызову полицию штата. Он ушел к себе в кабинет.
Через два часа ему позвонили из полиции. Они опросили местное население и сумели отыскать фермера, который подобрал у дороги раненого человека и отвез к доктору Оллину в Бунтаун. В полиции были убеждены, что фермер ни в чем не замешан и действовал из лучших побуждений.
— Но не доктор, — заметил Уордмен. — Он-то догадался сразу.
— Да, сэр. Мы тоже так полагаем.
— И он не сообщил, куда надо…
— Нет, сэр.
— Вы его уже забрали?
— Не успели. Мы только что закончили допрос фермера.
— Я хочу поехать с вами. Подождите меня.
— Слушаюсь, сэр.
Уордмен сел в «скорую помощь», на которой они отвезут обратно Ривелла. Сопровождаемые двумя машинами полиции штата, они бесшумно подъехали к клинике, ворвались в операционную, где доктор Оллин мыл инструменты.
Он спокойно посмотрел на незваных гостей и сказал:
— Я вас ждал.
Уордмен подошел к операционному столу, на котором лежал еще не пришедший в себя пациент.
— Это Ривелл, — кивнул он.
— Ривелл? — доктор Оллин в изумлении смотрел на операционный стол. — Поэт Ривелл?
— Вы что, не знали об этом? Тогда какого черта вы его оперировали?
Вместо ответа Оллин пригляделся к тюремщику:
— А вы будете тот самый Уордмен?
— Да, я тот самый Уордмен.
— Тогда я должен возвратить вам вот это…
И он протянул тюремщику миниатюрный датчик.
Потолок был бел и чист.
Ривелл мысленно писал на нем, но ничего из этого не получалось. Тогда он закрыл глаза и написал на внутренней стороне века одно слово: «Забвение».
Он услышал, как некто вошел в палату, но открыл глаза не сразу, так трудно было совершить это усилие. Он увидел мрачного Уордмена, который остановился в ногах койки.
— Как вы себя чувствуете, Ривелл? — спросил он.
— Я размышляю о забвении, — ответил Ривелл. — Я хочу написать стихотворение об этом.
Он поглядел в потолок, но потолок был чист.
— Вы просили у меня перо и бумагу, — напомнил Уордмен. — Ваша просьба удовлетворена.
Ривелл взглянул на него, ощутив вспышку надежды. Но тут же все понял.
— Вот вы о чем, — сказал он. Уордмен нахмурился и спросил:
— Вы что, удивлены? Я, кажется, ясно сказал: можете получить бумагу и ручку.
— А взамен я должен обещать вести себя примерно?
Уордмен схватился за спинку кровати.
— Что с вами творится? Вам отсюда не убежать. Хотя бы теперь вы в этом убедились?
— Вы хотите сказать, что я не смогу вас победить? Но я и не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваша территория, даже ваше оборудование. И если я сведу матч к ничьей, это уже будет достижением.
— Вы все еще воображаете, что это игра, — с иронией спросил Уордмен. — И в ней нет ничего настоящего. А хотите поглядеть, что вы натворили?
Он отступил в сторону, сделал знак рукой — и в палату ввели доктора Оллина.
Уордмен спросил:
— Вы помните этого человека?
— Я его помню.
— Через час ему имплантируют «Стража», — пообещал Уордмен. — И это ваша заслуга. Можете этим гордиться.
Ривелл посмотрел в глаза Оллину и произнес:
— Простите меня.
Оллин улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Не просите прощения. Я надеялся, что открытый суд поможет избавить мир от «Стражей» и подобной ему мерзости.
— Вы скроены по одной мерке, — заключил Уордмен. — Вы можете кликушествовать в расчете на дешевые эмоции толпы. Ривелл старается вызывать их своими так называемыми стихами, а вы, доктор, идиотской речью, которую произнесли в суде.
